мы кладем на ковер оружие

У Вани никак не получается смириться со своей влюбленностью. Ну не может ему нравиться занудный, мерзкий, совсем не сексуальный, нескладный рыжий пацан. Он же не пидор в конце концов! Ему девушки нравятся, да чтоб сиськи были размера пятого, ноги от ушей и лицо кукольное такое. Да он раз тридцать уже точно трахался! Да не может быть, да не верю! Когда тебе шестнадцать, вполне нормально просыпаться с теснотой в брифах, потной спиной и множеством мыслей в голове. Но когда тебе снится рыжий, становится как-то не до шуток. Ведь Ваня не пидор. Ваня просто дрочит на Данечку. Данечка же как девочка, даже волосы на ногах не растут. Просто как девственница юная: даже пальцем тронуть страшно. Но смешной такой, издеваться над ним больно весело. Ноут заклеить, костюм измазать, рысь покормить. Он странный ещё такой, ха-ха. Когда говоришь с ним, он на твои губы смотрит, будто засосать хочет. Несмешно очень. А он же целка. Наверняка тот презик единственный у него в заднем кармашке лежит до сих пор, правда же? Правда? А Эле ведь такие не нравились. Так почему...? Мужики ей нравились настоящие. Которые в качалку ходят постоянно, курят, бухают, трахаются направо и налево, но никак не любят физику и не зубрят уроки двадцать четыре на семь. Так вот жизнь почему-то не складывается. Но девочки-то самолюбие тешат. Да иногда и мальчики. Живешь вот, никого не трогаешь, с влюблённостью своей ужиться пытаешься, а тебе в рюкзак записочки с признаниями подкидывают всякие семиклассницы и за двор гимназии зовут после уроков. Им отказываешь, отказываешь, а они, видимо, не понимают, глупенькие. Вот появился недавно один, странно, что не зовёт никуда. Бегает как собачка, нервов уже не хватает. И вот в учебнике по физике находится записка. Его, видимо. Ваня смотрит на бумажку дурацкую, размышляет, попадёт ли в корзинку с такого-то дальника. Целится уже, прикидывает, а Даня руку свою поверх кладёт и шепчет, что прочитать лучше, может, важное что-то. А Ваня обреченно глядит и молча соглашается. «Ну, может реально что-то важное. Вдруг он убить себя хочет. Не хватало, чтобы из-за меня суициднулись». На уроке скучно, записка развёрнута. А Ване жарко. Иванову Ивану. Знаешь, ты такой красивый, что хочется лечь под тебя, не задумываясь. Хочу тебя поцеловать. Можно? У Вани щеки горят, а Даня ещё и толкается, спрашивает, что там написано. А Иванов уже руку тянет, чтобы в туалет отпроситься и от Дани подальше, пожалуйста. Ваня же не пидор, а коленки в непозволительной близости находятся. Выходит, стоит перед зеркалом, глубоко дышит, думает, что делать с этой херней. Звучит звонок, и Иванов спускается по лестнице к мелким этим. Ищет тупорылого записочника, находит, и, подозвав к себе в проход, прижимает к стене, орет, требует так не делать. А мелкий этот смотрит на записку и шепчет, что не его, и извиняется, извиняется, извиняется. А как это — не его? В смысле, так сказать? — Ты уверен? — Ваня к стенке мелкого жмёт грозно, а тот кивает, на грани истерики находится, что слезы щас ручьём потекут. — Д-да, — шепчет для полного подтверждения, готовится уже в нос получить, но Ваня не пидор — от стенки отталкивается, проход освобождает. Точно больше этого гейства не напишет. Но на следующий день из учебника по физике опять выпадает бумажка, а Ваня не готов. На ходу убирая ее в карман, идёт к тупорылому, видимо, фанатику и бьет ему в нос. «Просто, но со вкусом», — сказал бы Ваня. Пацан орет, что это не он, и Иванов стоит и пялит на идущую кровь. Как это — не он? — Я че, по-твоему, тупой? С первого раза понимать умею, дебил, — уводят его быстро: видно, чет повредил все-таки. Похер, что завтра к директору. На все, в общем, похер, но кто пишет ему эту херню — не ясно. С этим вопросом Ваня лежит на кровати уже битый час. В комнате никого: Даня ушел на дополнительную физику, а Ваня вдруг вспомнил про записку. Достал ее из заднего кармана, развернул и просто у т о н у л. Иванову Ивану. Представь, что я целую тебя. Прижимаю к холодной стене в закоулке под лестницей, руки запускаю под твою рубашку, мягко провожу ими по телу. Что бы ты сделал в ответ? Ване страшно, а ещё тесно. Почему-то на месте анонима представляется Даня, а рука сама лезет под ткань трусов. И как-то само по себе имя рыжего на губах во время оргазма оказывается. Ваня тонет, но спасательный круг никто не собирается за борт сбрасывать. А Дане же надо в неподходящий момент зайти. Ваня уже закончил, но всё равно неловко. Будто бы подглядывал. Новый день — новая записка. Голова болит, открывать не хочется пиздецки, а вот отдохнуть наоборот. А организовать это очень легко: пишешь Эле, Эля зовёт Яну, а Даню уломать легче легкого — сказать главное, что Элечка будет любимая наша, так что на вечер планы уже есть. Даня сначала отказывается, хочет уйти уже из комнаты куда подальше, но новые часы его удерживают, и аргумент в виде Элечки все-таки остаётся. Проходит часа два с прихода в их комнату двух девушек, литра коньяка как и не было в природе, молчание в комнате компенсирует тупая Ванина музыка из колонок, а Эля вдруг решает врубить сопливую попсятину, слушать невозможно. У Вани депрессия вообще-то. Ему сложно, его никто не любит. Играет любимая песня Ариэль, а уже изрядно подвыпившая Яна решает затереть всем про игру прикольную такую, «Правда или действие» называется. Ну грех отказаться. Ваня смотрит на брата, тот сидит на полу, молчит, а глаза мутные-мутные — играть будет сто процентов. Круга три прошло, что такое «думать» помнит один Даня, и то — лишь лексическое значение. Очередь Эли, она в телефоне копается, ищет действие для Ванечки, видимо, фантазия не ее конёк. Натыкается на видео из танцевальной раздевалки, смеяться начинает как укуренная, аж страшно — вдруг задохнётся. Молчит секунд тридцать, глазками моргает игриво так и выдаёт: — Ваня, действие: вместе с Даней просидеть в шкафу пятнадцать минут, — а Климова как заржёт вместе с этой ненормальной. Ну, делать нечего, действие есть действие. Оперевшись об кровать, Даня встаёт и плетётся за этим тупицей к шкафу. Залезает следом, и по сознанию бьет, что стоять неудобно как-то: тесно ужасно. Стоять почти вплотную пятнадцать минут с Даней в закрытом на швабру шкафу — спасибо Ариэль. А Ваня обстановку пытается разрядить, по карманам шарится, бумажку находит, и почему-то в данный момент зачитывание этой порноистории вслух для Вани кажется действием абсолютно цензурным. А мелкий-то смотрит, как Ванечка бумажку разворачивает и в телефоне фонарик ищет, и ему вмиг душно как-то становится. Ивану Иванову. Хотя знаешь, меня бы не беспокоила твоя реакция. Я знаю, что тебе было бы приятно, даже если бы ты попытался скрывать это. Постепенно ты бы начал отвечать мне, тихо стонать в поцелуй. Мы бы даже не думали о том, что нас могут заметить, а просто наслаждались бы друг другом. Я очень этого хочу. А ты? — Д-да, — тихий голос Дани эхом ударяется об стенки такого тесного шкафа, а Ваня тонет. Смотрит в Данины глаза и тонет так по-глупому нещадно. Дверь шкафа резко открывается, а Ване плохо от этого голоса в голове, который набатом бьет по черепной коробке. Иванов садится на кровать и отрывисто просит девушек идти домой, ибо поздно уже, родители волнуются, наверное, и похер, что обычно ему на это глубоко плевать. Девушки уходят, а вопросы все возникают и возникают. — Дань, я ведь не пидор, — подходит резко очень, и под дых бьет, зараза. У Дани резко сотни звёзд перед глазами проносятся — звездопад физической боли какой-то. Скрючивается весь, дыхание выровнять пытается и через секунд пять бросается на Ваню, на пол опрокидывает, садится на него, душит поганца. А тот брыкается, правильно — воздуха-то в легких недостаточно для счастливой жизни. Ваня вдруг руки чужие перехватывает, не отпускает, держит крепко и смотрит в Данины огромные глаза. Поза неудобная, пошлая очень, а Даня ещё ерзать начинает, видимо, жизнь пацана ничему не учит. А по нему видно, взгляд отчаявшийся. Ваню ёрзанье это напрягает, больно руки сжимает очень, так что Данино положение он меняет быстро — мелкий на полу, взгляд у него злой, а руки заломлены, и ногами пошевелить не получится. И тут снизу откуда-то раздаётся тихое: — Знаешь, меня бы не беспокоила твоя реакция, — шепчет Даня, а Ване плохо. — Я знаю, что тебе было бы приятно, даже если бы ты попытался скрывать это, — Даня, нет, что ты творишь, пожалуйста, оставь меня в живых, прошу. — Постепенно ты бы начал отвечать мне, тихо стонать в поцелуй, — сердце щемит, бабочки порхают в животе, готовые вырваться наружу, а Ваня не знает, что делать со своими принципами и влюбленностью в Даню. — Мы бы даже не думали о том, что нас могут заметить, а просто наслаждались бы друг другом. Я очень этого хочу. А ты? — вопрос в пустоту, Ваня сглатывает вязкую слюну, а Даня плачет, тихо, больно, смотря на вздымающуюся грудь Вани. Очень страшно, непонятно все это. Мысли спутались, много вопросов непонятных в голове образуется. Ваня просто наклоняется к своему брату и начинает сцеловывать слезы с его щек, а Даня дрожит как осиновый лист, страшно ведь, бредит, видимо. Ваня резко как-то резко замирает и смотрит в такие родные глаза, и Даня понимает, что у т о н у л.