Шкатулка

Хороша Ульяна, дочка каменных дел мастера, на мать похожа, а мать у неё и вовсе почти из столицы мужем привезена. Ульянка светлокожей была, коса густая, словно ржаной колос, медная руда по спине струится. Глаза были у ней серые, большие — каждый парень в посёлке хоть раз, да утонул в глазах её, только вот вода в них была, что в колодце — ледяная. Иные женихи ворчали, что Ульяна больно уж тощая, но была в ней ладность особая, а потому парни каждую осень на двор сватов засылали. Только душа была у Ульяны, что лазуритовая шкатулка — ледяной синий камень, не пробьёшься, не растопишь его. Казалось бы льдинка такая должна скверной хозяйкой быть — домовые ведь ласку любят, тесту тепло нужно, пряжа только в умелых и мягких руках с кудели ниткой упругой идёт. Но и тут Ульяна самым лучшим невестам не проигрывала. Однако все женихи не по ней были. Никто не нравился, а отец не принуждал единственную ночь. После смерти жены не в чём он волю её не ограничивал. И была у Ульянки прихоть одна — любила она одна пролесками к рудникам шастать. Негоже девке одной, мало ли худого люда в мире. Михайла-то, отец её, и так и этак к доче, мол, найдёшь беду, да в дом приведёшь, как жить станем? Но Ульяна упрямилась, поджимала губки, глаза льдом блестели. Оступался Михайла, чесал патлатый затылок, плечами пожимал, не знал, как дочь образумить — не хворостиной же, чай не дитё, не пацан какой. Так и убегала горе-невеста чуть ли не каждый день, лишь обед приготовив. Стучала по худым лопаткам богатая коса, глазища сверкали, а в сонной прохладе леса становились озёрами лесными — глубокими, тинными, не разглядишь что на дне, хоть на поверхности и тишь гладкая. Выбегала до перелеска, а потом в горку шла она обычно. Было у неё там потайное местечко. Не всякий мужик в такое пролезет, а лёгкой девчонке, что не пробраться. Протискивалась она между двух скал, перепрыгивала расщелину неглубокую, вброд переходила ледяной ручей, а там — пригорок и полянка. Трава на той полянке краше малахита, камешки на ней гладенькие, а по камушкам ящерки спинки греют. И Ульянке казалось, что сама она - такая ящерка. Юркая и от людей далёкая. Ложилась она на траву, руки раскидывала, вздыхала глубоко и мечтала, что будет в её жизни что-то ещё, а не только муж-рабочий, да семеро по лавкам, да ни свет, ни заря, с подойником на задний двор ходить… А что ещё ей остаётся? Отец её богатым никогда не был. Приданное дочке собрал, конечно, неплохое, но всё равно богатого мужа она, и с характером таким, вряд ли найдёт. А уж любимого… Перебирала Ульяна в уме всех парней, каких знала, и не видела, как девки могут таких обормотов любить. Не про неё они были. Повадилась Ульяна камешки перебирать. То один найдёт — простенький, то второй — краше. Медный песок сквозь пальцы сыпется, иногда кажется и в зелень отдаёт. Найти бы ей для отца месторождение, чтобы были они с ним полноправными его владельцами. Мечты, они и есть мечты. Месяц август шёл. Знала Ульяна, что в сентябре жди на дворе женихов, да и пора уже - девятнадцатый год, как-никак, скоро совсем в девках засидится. Тоска Ульянку грызла. Такая тоска, что однажды пришла она на свою полянку, да и разрыдалась, что сроду не бывало с ней. — Почто убиваешься, девица? Вскочила Ульянка, но звонкий девичий голосок всё же так не напугает, как мужской. Ульяна взглянула на незваную гостью. Чудна была гостья — хороша дивно, у Ульяны аж дыхание перехватило. Но пока какая девушка любовалась бы богатым нарядом, золотой оторочкой, да богатыми бусами, Ульяна смотрела на гостью, и не могла взгляда отвести от глаз её малахитовых. — Кто ты?- спросила Ульяна, — Зачем в моё тайное место пришла? — Это моё тайное место, — улыбнулась незнакомка. — Да кто же ты, врать мастерица! — возмутилась Ульяна. Звонко расхохоталась девушка: — А я тут ящерка, Ульянушка, зелёная ящерка. Много лет спинку прихожу греть, а вот вторую весну и ты сюда бегать повадилась. Подошла незнакомка ближе, Ульяна на ноги поднялась и обомлела — шагала малахитовая гостья важно и плавно, и ящерки вдруг соскальзывали со своих камешков и словно живой коридор ей устроили. Отступила Ульяна. Поняла вдруг, с кем спорить вздумала. — Иди ко мне, — позвала Хозяйка, — Иди, не обижу. Бедовая ты, Ульянушка. Даром, что красива так. — Какая же я красивая,- насупилась Ульяна, — Ванька сказал, что кожа, да кости. — Дурак твой Ванька,- нахмурила чёрные брови Хозяйка Медной горы, перекинула на грудь тяжёлую косу, — Ты меня слушай, девочка. Подойди, не бойся. — Не боюсь я, — ответила Ульяна и шагнула навстречу Хозяйке, хоть и подгибались колени от ужаса. А та руку белую протянула, коснулась мокрого Ульяниного лба, убрала с лица выбившуюся из косы прядь: — У тебя косы не ржаные — медные, как самая чистая руда, как богатые жилы, глаза у тебя холодные, только ветер в них. Нет нигде ветру покоя. Места для ветра не устроено. Скажи, есть ли парень, который твоё сердце покорил? Качнула Ульяна головой, что говорить, всё ведала Хозяйка и сама. — Никто не нравится. И даже королевичи во снах не приходят, верно? Чего же ты хочешь, девица? — А вот тебя хочу, — выпалила Ульяна, да и похолодела вся. Сама от себя такого не ждала. Расхохоталась Хозяйка: — Меня значит? А что — девка я справная, сама знаю, богатая, да находчивая. Иди ко мне, ветра внучка, покажу чего. Шагнула Ульяна навстречу Хозяйке Медной Горы, а та возьми и поцелуй Ульяну прямо в губы. Не поцелуй — мед, губы нежные, да тёплые, скользят так, что сердце гулко ухает, будто в шахту провалилось. А ловкие горячие ладошки Хозяйки уже сжимают холодные Ульянины ладони, согревают, словно солнышко. Потянула Хозяйка Ульяну, заставила сесть на траву, и сама рядом села. — Любого отвадьте, — коротко приказала она, и тут же хлынули в разные стороны разноцветные искорки, да зелёные ящерки. — Что же ты делаешь, — прошептала Ульяна. — А поцелуев бояться не надо, если желанный поцелуй — сильней вина пьянит, дороже золотой жилы он, поняла? Иди ко мне, беда моя меднокосая, расплету я косу твою, вплету малахитовые ленты, будешь моей невестой сегодня. Зажмурилась Ульяна, но тело само вперёд подалось, в горячие объятья Хозяйкины, губы к губам прижались. Язычок у малахитовой гостьи проворный, что её ящерки, губы шепчут что-то, целуют шею Ульяны, руки уже под сарафан забираются. И показалось Ульяне, что сама она солнышком сделалась - горячо-то  как и хорошо. Провела Ульяна ладонями по покатым плечам медной девицы, по тонким ключицам, в бусах пальчики запутались, малахитовый шёлк смяли. Расплетала Хозяйка Ульянину косу, нашёптывала что-то. И пахло от неё мокрой листвой, нагретым солнцем камнем, да лесным мёдом. Склонилась Ульяна, поцеловала Хозяйку в нежную шею, прикусила тонкую кожу и опять поцеловала. — А ты бедовая и правда, — рассмеялась Хозяйка, заваливая девушку на траву, — Носи эти ленты, помни обо мне. — Всегда помнить буду,- задохнулась от горячего поцелуя Ульяна. Вот уже и сарафан лежит на траве, малахитовое платье на камнях расстелено. Зябко было бы в одной нижней рубашке, да разве эти руки, губы эти дадут остыть? Коснулась Ульяна высокой груди Хозяйкиной под тонкой рубашкой, скользнули между указательного и средних пальчиков маленькие твёрдые соски — лесные ягодки, мелкие драгоценные камушки, для поделок обработанные. И уже не стыдно, только жарко и горько, когда колено хозяйки между её ног упёрлось. Бесстыдно развести ноги уговаривает. Ловкие пальчики гладят бока, гибкие язычок ласкает Ульянины соски сквозь рубашку, и ноги сами собой разводятся. Задралась рубашка, остудил ветер горячую кожу. Улыбнулась Хозяйка, на колени над Ульяной встала, да стянула через голову кружевную свою рубашку. Прикусила Ульяна губу, снизу вверх на Хозяйку глядючи. Хороша, малахитовая царевна, белая да ладная, изящная, словно дорогая поделка, талия тонкая, животик мягкий, груди тяжёлые, да не слишком, шея лебединая… — Нравлюсь? — прошептала Хозяйка. — Очень нравишься,- ответила Ульяна и протянула к Хозяйке руки, — Иди ко мне… Целовать буду… Полынью, мёдом поцелуй. Неправильно это, грех, но сегодня ты - моя невеста. Сплелись в траве тонкие девичьи тела, перепутались косы — чёрная, да медная, лентами одинаковыми украшенные, отброшена в сторону помятая Ульянкина рубаха. — Забудешь меня, — шептала Хозяйка Медной Горы, перебирая густой хвост медной растрёпанной косы. Тяжело дышала Ульяна, щёки от пережитого всё ещё красные были, а как тут не покраснеешь, когда ловкие пальчики проникали в такие потайные уголки, о которых и говорить-то совестно… И ловкий язычок ласкал так, что стонами Ульяна птиц с окрестных деревьев вспугнуть боялась. — Как такое забудешь? — удивилась девушка, — И захотела бы, да не смогла. А я и не хочу. И женихов не хочу. — повернулась Ульяна набок, щёку рукой подпёрла, — Оставь меня, Хозяйка при себе, хоть ящеркой. Верно служить буду. Всё равно люди меня сторонятся, а я их. Камни я люблю… и глаза твои, что малахит теперь в сердце моём… изумруд — не малахит. Не забыть такое. — Без людей затоскуешь, — грустно улыбнулась Хозяйка. — Не затоскую. Мне говорили, что моя душа — лазуритовая шкатулка… Каменная. Сама несчастной буду и хорошего парня несчастным сделаю. Зачем? — А отец?- продолжила пытать Хозяйка. — Отец… - нахмурилась Ульяна, погрустнела. — Всё равно подле него не останусь, если в дом мужа уйду. Дай только попрощаться — он поймёт. Протянула Хозяйка руку, погладила шею Ульяны: — Целовала я тебя сильно, следы остались. Ах, это не след, гляди. Хозяйка смеялась и протягивала Ульяне ладонь, на которым лежали лазоревки. — Лазурит, — улыбнулась Ульяна,- Камень недорогой, но не всем же алмазной россыпью сверкать, правда?- и взяла камешки с ладони малахитовой царевны, а саму ладонь нежно поцеловала. — Поймёт — не поймёт,- промолвила вдруг Хозяйка, — А сделаем мы по-другому, Ульянушка.