Дневник Сэма

«Сейчас я записываю эти строки в последнее личное, что мне оставили из прошлой жизни — в мой дневник. До этого дня он был пуст, потому что я никогда не видел необходимости записывать события жизни. Сейчас это необходимо. Если кто-нибудь когда-нибудь прочтет эти записи, то значит меня, вероятнее всего, уже не будет в живых. Прошу не уничтожать этот дневник, а, в случае, если он станет для вас бесполезен, просто забросить в какой-нибудь дальний угол. Поскольку, я уверен, моя душа после смерти будет привязана именно к этой книжечке в кожаном переплете… Начало. Мой мир всегда был миром роскоши и удовольствия. Я никогда не знавал грязной работы или недостатка в чем-то. Носить перстни из белого золота и питаться икрой исчезающего вида рыб было обыденностью. Иметь самых дорогих шлюх во всей Гваунмонтавии и приходить на балы в костюмах, что стоят не меньше дома крестьянина — тоже обыденность. Что для меня не было обыденностью? Ну, например, драить полы… Ведь на это всегда были слуги. Мы с братом и отцом жили в огромном особняке с говорящим названием Розовый Олеандр, из-за сада этих прекрасных цветов под нашими окнами. Матери у нас с братом, считай, не было, она умерла, когда брату было пять, а мне два. Отец не женился снова, поскольку не мог забыть Сьюзан, так ее звали. Горе он топил в вине, но при этом не стал полным пьяницей. Слуг в нашем особняке жило и работало полным-полно. Но в Гваунмонтавии была и есть одна интересная традиция: каждый хозяин или хозяйка должен иметь, как минимум, одного самого приближенного к себе, личного раба, которого он даже может брать с собой на различные мероприятия, куда с обычными слугами не пропустят. И этому рабу не имеют права приказывать другие господа в доме, потому что исполняет он волю одного-единственного хозяина или хозяйки. Другие господа также не имеют права его касаться или причинять ему какой-либо вред. У меня тоже был такой раб. Вернее, рабыня. Изначально ее звали Нэнси, но я, как господин, дал ей другое имя: Мэйбл. У меня всегда был отличный вкус, поэтому, когда мне исполнилось пятнадцать, и отец велел из кучи мелких мальчиков и девочек выбрать себе личного раба, я нашел самую красивую малышку. Ей было десять, у нее были пышные рыжие волосы, правильные и нежные черты лица, выразительные зеленые глаза. Сейчас мне исполнилось двадцать пять, ей, выяснить можно путем несложных математических вычислений, стукнуло двадцать. Вопрос уже в другом: в обращении. Как я всегда относился к Мэйбл? Врать не буду: как к отребью. У меня было дурное настроение? Я ее избивал. Старался не по лицу, поскольку лицом она была слишком хороша. Я напивался? Тогда Мэйбл могла стать моей шлюхой, даже, если она того не хотела (а кто бы ее спросил?), могла стать моим собутыльником (тоже не по своей воле), а могла исполнить обе роли за один день. Мэйбл всегда меня ненавидела, хоть никогда не показывала этого напрямую. Я обладал не самой дурной интуицией, и всегда чувствовал ее ненависть и презрение на каком-то энергетическом уровне. Это раздражало еще сильнее, от чего я все чаще поручал ей самую грязную и нелегкую работу: уборку в конюшне или свинарне, чистку сортиров и разделывание крупной дичи; все чаще брал ее силой везде, как и когда хотел; все чаще бил и издевался над ней и физически, и морально. Я хотел сломить ее, погасить в глазах огонь ненависти, заставить жить в отчаянии и полном смирении. Но, чтобы я не предпринимал, она продолжала держаться. Однажды у нас в особняке случился жутко разозливший меня инцидент: я узнал, что моя Мэйбл крутит роман с другим слугой. Тем же вечером я избил этого слугу, Пола, до полусмерти, у нее на глазах. И у него на глазах оттрахал Мэйбл, как последнюю суку. Напоследок я побил и Мэйбл, и тогда оставил их наедине. С тех пор я больше не слышал о том, чтобы Мэйбл тесно водилась с кем-нибудь из прочих рабов. Однако, моя жизнь не состояла только из Мэйбл и Розового Олеандра. Пока мой брат поехал в монастырь, познать себя, я развлекался, как мог. Светские вечера, балы, бордели, таверны… Я жил буквально вином и сексом. Однако продолжай я жить этой распущенной, но безвредной жизнью, мне не пришлось бы сейчас лежать в сарае и писать об этом в дневнике. Однажды, как это бывает, моя жизнь перевернулась. Не знаю, тот, кто найдет и прочтет сей дневник, будет ли жителем Гваунмонтавии? Не знаю, поэтому, на всякий случай, напишу: в Гваунмонтавии ненавидели и ненавидят несколько вещей: воровство, убийство членов высшего общества (куда не входят рабы) и колдовство. На самом деле последнее ненавидели больше всего. За малейшее подозрение в колдовстве даже членов высшего общества прилюдно сжигали на площади, перед этим подвергая страшным пыткам. Знаете, я готов поспорить, что если бы в этом уличили самого короля, он тоже в тот же день был бы сожжен… Я был молод, глуп, наивен, мне хотелось красок в жизни. Хотелось опасности и веселья. И я совершил самую большую, роковую ошибку: связался с ведьмой. Ведьма, Мэри, была молодой и сексуальной барышней из борделя, ее секрет я открыл случайно, но поклялся ей сохранить его. Я влюбился в Мэри, мы тайно встречались, она обучала меня мелким фишкам колдовства. Все это было безумно романтично и красиво. До тех пор, пока правда не всплыла… По сей день не знаю, каким образом, но мою тайну пронюхала Мэйбл. Все еще не знаю, как, но она сумела уверить моего отца в том, что не клевещет. И он проверил ее слова — и полностью убедился в их правдивости. Меня могли бы сжечь на костре, если бы не «милосердие» моего отца и страх навлечения позора на нашу семью. Хотя, мне кажется, что лучше бы меня сразу убили, чем-то, что случилось дальше… В тот день, когда все началось, Мэри убили люди отца. Отец не хотел, чтоб в это дело вмешивалась Священная Инквизиция, по его мнению, Мэри могла выдать меня. Поэтому он сделал все тихо и в тайне от прочего мира. Затем он вызвал меня к себе, запер дверь своего кабинета, и первым же делом нанес неслабый удар мне по лицу, разбив нос (в дальнейшем мой нос страдал так часто, что стал неровным и покрылся шрамами). После этого он рассказал, что знает обо всем. Он сказал, что я заслуживаю гореть в пекле, но я все еще его сын, и он не может так просто взять — и отдать меня под суд. Пострадает ведь не только его отцовское сердце, но и репутация семьи, вплоть до того, что его могут лишить должности при дворе. Поэтому отец придумал другой способ — он отказался от меня. Лишил всех титулов и привилегий на законном уровне, вычеркнул из семейного древа. Я думал, он выгонит меня из дома, но ошибся. Отец придумал кое-что похуже — он сделал меня рабом раба. Нечто подобное было настолько унизительно, что детям, которых продают в бордель, чтоб выплатить долги семьи, повезло больше, чем мне в тот день. Я стал личным рабом Мэйбл. Все члены моей «бывшей» семьи прекратили со мной общаться. Мэйбл было позволено делать со мной все, что угодно. В первый день моей новой службы мне пришлось снять все украшения, а костюм из шелка и бархата, пошитый лучшими швеями королевства, сменить на поношенные тряпки одного из рабов. Посмотрев в зеркало в тот момент, я себя не узнал. Хотя и отметил, что все еще безумно красив, даже в лохмотьях. В тот день я был еще чист, мои русые волосы пушились и блестели на солнце, мелкая бородка выглядела идеально ухоженной, и кожа оставалась без единого изъяна. Однако, теперь на мне висела старая рубашка с кучей заплаток. Вероятно, когда-то в прошлом она была белой, но теперь посерела, словно ее вываляли в пыли. И штаны выглядели, как настоящие проклятье: неровного кроя, рваные на коленках. Сандали и вовсе держались на соплях, казалось, подошва вот-вот отклеится. Первый день выдался довольно показательным, поэтому я, пожалуй, опишу его чуть подробнее, чем последующие. Мэйбл вызвала меня к себе. Теперь она стала личной рабыней моего отца за хорошую службу (за то, что донесла на меня) и была одарена подарками от нового господина. Мэйбл была одета в восхитительное, мне сложно это отрицать, вишневое шелковое платье. Золотыми нитками на нем были вышиты цветы олеандра. Ее новые черные туфли из кожи стоили не меньше, чем одно из моих бывших колец. По крайней мере, так показалось. Ей выделили новые покои, которые не были похожи на комнату раба. Приличных габаритов спальня с большим шкафом и просторной кроватью из белого дерева. Диванчик, небольшой столик и ковер из шкуры белого медведя дополняли картину. Конечно, мои бывшие покои были куда масштабнее и роскошнее, но и Мэйбл раньше жила в тесной каморке с одной прохудившейся кроватью и ящиком для вещей. — Ну что, господин? — спросила она. — Ах да, вы же теперь не господин мне… Забылась немного. Ну что, Сэм, ты готов приступить к выполнению своих новых обязанностей? В эти секунды меня буквально душило желание подойти и начать избивать ее. Однако, ультиматум отца о том, что я или буду честно выполнять свой новый долг, или он придумает мне что-нибудь в тысячу раз хуже такой жизни, останавливал меня. — Готов. И я приступил. Мне поручено было убраться у скотины. Весь день я потратил на то, что выгребал вонючий помет. И уже тогда я понимал, что Мэйбл решительно настроена сделать это только «лёгоньким началом» мести… Вечером мне позволили вымыться (исключительно потому что от меня так несло, что рядом со мной и Мэйбл не могла долго находиться). Она позвала меня в свои покои и велела сделать массаж. Как для наказания, это была не самая плохая часть. У нее была красивая стройная спина, и я грубо водил по ней замасленными ладонями, рассматривая пышные взлохмаченные рыжие волосы. Мэйбл иногда постанывала от наслаждения, и это бы даже завело меня, если бы не ситуация, в которой я находился. Когда приятная работа закончилась, Мэйбл, видимо, решила, что самое время выдернуть меня из состояния расслабления, и велела вымыть пол в ее покоях. На коленях, с тряпкой в руках, сняв рубашку, я ползал по полу. — Вот там забыл протереть. В углу три хорошо, там плохо достает. А под тумбочкой? — комментировала она, издеваясь. Теперь я отчетливо видел огонь ненависти в ее глазах. И понимал, что после всего, что я ей сделал, она вряд ли меня простит. Хорошо, что на тот момент в ее власти не было возможности убить меня… На следующий день меня окатили ведром воды со льдом в полпятого утра. Я убирал в конюшне двенадцать часов, но Мэйбл запретила мне возвращаться в свою каморку, и я ночевал там же, среди лошадей. К середине недели я впервые ощутил, что значит быть избитым без возможности дать сдачи. Мэйбл в тот день выпила немало вина и попросила Пола (помните Пола? Того самого, которого я избил, уличив в том, что он был ее любовником) избить меня. Мне она велела не двигаться, иначе она «донесет моему папе, что я был плохим мальчиком». Пол подошел ко мне и ударил прямо под ребра. Удар выдался сильным и точным — я стал задыхаться и свалился на колени. А Пол продолжил пинать меня ногами везде, где доставал. Тогда я закрыл голову и лицо руками и лежал, свернувшись, ощущая, как носки его сапог врезаются мне то в бок, то в поясницу, то куда-нибудь еще… В этот момент я даже испугался, что он забьет меня до смерти, потому что мне показалось, что внутри что-то разорвалось. Во рту появилась кровь. Когда Пол излил всю свою ярость, Мэйбл подошла и велела мне убрать руки от лица. Я ослушался, тогда она попросила Пола помочь. Он зафиксировал мои запястья над головой, а Мэйбл, ухмыляясь, села на меня и начала бить по лицу. — Ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! — кричала она, нанося яростные удары, не жалея. Все закончилось тем, что я отключился, и очнулся уже в личной лекарне нашего особняка. Там меня и подлатали. Как и раньше, там работал старый лекарь Джон и его юная дочь Анна. Через два месяца подобных истязаний (а они происходили на регулярной основе) я сильно изменился. В зеркале перед собой я видел забитого исхудавшего парня. У него были сальные запутанные волосы, где местами пряди слиплись в давно засохших сгустках крови, неухоженная грязная бородка, синяки и мешки под глазами, множественные шрамы на теле и лице, следы побоев, нездоровый цвет кожи, пятна грязи на коже и одежде… Я смотрел на то, во что меня превратили, и думал: А ведь раньше девушки меня обожали… Стоило мне выйти на бал, и я постоянно ловил их взгляды. Они обаятельно улыбались мне, старались привлечь внимание, хихикая, обсуждали меня с подружками, старались быть ко мне ближе, лишь бы я их заметил… Если бы в таком виде я сейчас явился на бал, то меня бы, вероятнее всего, просто оттуда выставили, потому что, помимо вида, запах от меня исходил жуткий, и возможности нормально помыться, благодаря Мэйбл, у меня в последнее время совсем не было. Вскоре я сильно заболел и попал в лекарню. Это был самый восхитительный период в моей новой жизни: меня отмыли, немного откормили, и я лежал в постели, ничего не делая, а за мной ухаживала Анна. Она принесла мне кое-какие книги, чтоб я не скучал. Анна не была красавицей, но она оказалась милой девушкой с приятной улыбкой и умением рассказывать интересные истории. Раньше, когда я был господином, не обращал на нее внимание от слова совсем. В лице ее были отталкивающие черты, раньше она казалась мне абсолютно непривлекательной серой мышью. Теперь же я наслаждался каждым мгновением, проведенным с ней… В этот период, пока я лежал в лекарне, умер мой отец и вернулся из монастыря брат. В моей душе зародилась надежда: может брат поможет мне? Теперь, когда отца нет, может он сможет отменить наказание для меня? Но надежды не оправдались… Приехав, брат даже ни разу не зашел в лекарню, навестить меня. Однажды вечером я сам тихо подкрался к его покоям, чтобы попытаться поговорить. Но уже у двери я услышал довольно знакомые стоны… Я заглянул в щель двери и увидел, что мой брат лежит на кровати, а на нем сидит Мэйбл. Мэйбл медленно и изящно снимала с себя шелковое черное платье. Оставшись нагой, она наклонилась к лицу моего брата и стала страстно целовать его в губы. Он крепко сжал свои ладони на ее бедрах, отвечая полной взаимностью моей госпоже. Затем я увидел, как они закончили целоваться, и она насадилась на его член, простонав и закинув голову назад. Он приподнялся, обнял ее, и она начала активно приседать на нем. Мэйбл стонала громко, пошло, совсем не стесняясь и не боясь, что их может кто-то услышать. Мой брат стонал, водя руками по ее телу, сжимая то ее бедра, то бока, то груди… Они оба вспотели, мой брат резко схватил Мэйбл и закинул ее под себя, яростно вдалбливаясь своим членом, а Мэйбл закричала от удовольствия. Естественно, я так и не зашел в комнату брата. Это было бы верхом глупости с моей стороны. Теперь он, вероятно, больше прислушается к Мэйбл, чем ко мне… Я вернулся в лекарню, и обнаружил там Анну. Она беспокойно смотрела на меня. — Где ты был? Тебе лучше еще соблюдать постельный режим. — Я уже чувствую себя лучше, поэтому решил прогуляться. Я присел рядом с ней. Она улыбнулась и погладила меня по волосам. — Я беспокоюсь, — сказала она. Как ни странно, тот наш разговор я по сей день помню превосходно… Слово в слово… — Почему? Со мной все в порядке. — Нет. Скоро ты уйдешь из лекарни, и снова вернешься к своей службе. — Да. И что? — А то, что она тебя убьет! — несдержанно выкрикнула Анна. — То, что ты итак был на грани, когда попал сюда. Такая жизнь сведет тебя в могилу, Сэм. Ты не должен тут оставаться. Тебе нужно бежать. Она ожидала какого-нибудь четкого ответа на свои слова, но я понимал, что побег — это довольно сомнительный вариант. Конечно, я его не исключал, напротив, в последнее время задумываясь о нем все сильнее. Но тогда, в этот момент, мне не захотелось отвечать. Я просто поцеловал ее в губы. Анна застыла в изумлении, а потом погладила меня по щеке и ответила взаимностью. — Ты сбежишь со мной? — отстранившись, спросил я. Анна помешкала. — Тут работает мой отец… Я выжидающе смотрел на нее. — Но ладно. Я попробую, — кивнула она и обняла меня, прижавшись. В тот момент мне было очень хорошо. Я забыл обо всем. В моей голове появились картинки будущего, где мы с Анной где-то в другом городе, у нас есть небольшое хозяйство, несколько детей. Я работаю где-нибудь… Не знаю, быть может, в кузнечной, а может быть чем-то торгую. Она все еще лечит людей. И мы живем счастливо. Я не вспоминаю ни Мэйбл, ни Розовый Олеандр, никого из предавшей меня семьи. И все идеально. На следующий вечер она пришла в лекарню, приготовившись, набрав две сумки вещей, которые пригодятся нам поначалу. На дворе была зима, и мы тепло оделись. Она принесла мне старый меховой плащ своего отца. Мы присели на кровати, кротко поцеловались, а потом начали свою операцию… Мы с Анной удачно выбрались из лекарни. Затем она отвлекла стражу у ворот, и я тихо прокрался мимо, а она вышла следом. Ее отец нашел нам лошадей, и мы поехали. — Нужно будет остановиться в постоялом дворе. Метель назревает, далеко ехать опасно, — сказала Анна. — С утра проснемся — и сразу в путь. — Не нравится мне это, но ладно. Думаю, до утра нашей пропажи даже не заметят. К тому же, Мэйбл сейчас наверняка занята любовными утехами с моим братом. Мы прибыли к постоялому двору. Хозяин его, угрюмый старик, спокойно пропустил нас внутрь. Анна заплатила ему. Нам выделили скромную комнатку, а ужин наш состоялся из вина, хлеба и сыра. На службе у Мэйбл я настолько плохо и невкусно питался, что этот ужин показался мне райским наслаждением. Мы с Анной растопили камин и сели на ковер перед ним, согреваясь. Она улыбнулась и поцеловала меня в шею. — Кажется, у нас почти получилось, — сказала она. Я взял ее за пояс и усадил к себе на колени, погладив рукой по бедру через ткань брюк. — Думаешь? — Думаю. Думаю, что нас не найдут. А завтра мы будем уже очень-очень далеко отсюда… И пусть Мэйбл подавится, — хихикнула Анна. Я тоже усмехнулся, заразившись ее веселым настроением, и поцеловал в щеку и лоб свою светловолосую любовь. — Она будет злиться, это точно. Скорее всего, даже попытается искать меня. — Пусть пытается. Кто будет объезжать все королевства ради одного пропавшего раба? — усмехнулась Анна, пробравшись холодной рукой под мою рубашку. Я вздрогнул от ее касаний. — Никто, — сказал я и мои губы накрыли ее. Мы замерли в протяжном сладком поцелуе, который, мне казалось, длился целую вечность… Затем я прижался губами к ее шее, нежно чмокая везде, где доставал. Я брал в рот холодную кожу, проводя по ней языком, оставлял красные следы засосов тут и там, а Анна сладко постанывала от моих ласк… Рукой я прокрался под ее блузку, ладонь сдавила ее пышную и упругую грудь. В этот момент зубы сомкнулись на щеке, мягко прикусывая нежную кожу. Анна покраснела, ей больше не было холодно, напротив, теперь она горела жаром. Я старался не спешить, но мне так хотелось скорее снять с нее брюки… Я не сдержал желания, и начал раздевать мою девочку. Наконец-то мои пальцы проникли под ткань ее трусов, добрались до горячего узкого лоно, проникая в нее. Она тяжело дышала, краснела, прерывисто постанывала и целовала мои губы, глубоко проникая языком мне в рот. Два моих пальца уже ловко и стремительно проникали в нее, погружаясь в вязкую смазку. Внизу она была ужасно мокрая от возбуждения. У меня в брюках тоже становилось жутко тесно и жарко, член налился кровью, разбух и затвердел, он пульсировал от желания проникнуть в Анну полностью, по самое основание. Чем дольше я водил в ней пальцами, тем больше мне казалось, что яички вот-вот разорвутся от напряжения. Анна поддавалась бедрами навстречу моим пальцам, она жадно вылизывала мой рот, постанывая прямо в губы. Я наконец-то отстранил руку, перепачканную в ее соках, слизал их с пальцев, а затем спустил брюки, смотря, как она в предвкушении наблюдает за каждым моим действием. И только после этого я уложил ее на ковре на лопатки и, обхватив за бедра, вошел. Буквально грубо и жадно ворвался в нее, услышав этот звонкий хлюп от вторжения в ее лоно, полное смазки. Она прокричала, я тоже не удержался от стона, и принялся делать плавные, но быстрые и активные движения, рыча от возбуждения. Анна постанывала, сжимая пальцами ковер, а ее кожа на свету огня блестела от маленьких капелек пота. Ее влагалище судорожно сокращалось и пульсировало, Анна была до ужаса возбуждена, как и я, мы наслаждались друг другом в полной мере до тех пор, пока не кончили практически одновременно. У меня было ощущение, словно я взорвался, когда излился в нее ручьем горячего семени. Секса у меня не было уже давно, но настолько приятного и горячего еще более давно. Я завалился рядом с Анной на ковер и принялся целовать, кусать и лизать ее везде. Я обсасывал, смакуя, ее кожу, играл язычком с ее сосками и вырисовывал целые круги из слюны на ее теле. Наконец-то наша жаркая ночь закончилась тем, что мы уснули на кровати, укрывшись теплыми шкурами, в обнимку друг с другом, счастливые и удовлетворенные… Утро не выдалось таким же прекрасным, как вечер и ночь, совсем напротив… С утра произошло то, что мы ожидали в последнюю очередь. С утра в нашу спальню ворвались вооруженные слуги Розового Олеандра. Вскочив с кровати, я даже успел кинуть в одного из них вазу, но у нас с самого начала не было шансов на победу. Стражей было слишком много. Я получил острием меча по лицу и упал на пол, ощущая, как кровь заливает мне лицо. Перед правым глазом растеклась чернота, боль заполнила все пространство вокруг. Я услышал крик Анны и вторым глазом увидел, как стражник проткнул ей живот мечом. Мне захотелось кричать, но крик тогда застрял в горле. Она с глухим стуком упала рядом со мной и потянулась рукой к моей руке. Я переплел свои пальцы с ее, наши руки испачкались в крови. Она прошептала мое имя. Я сильнее сжал ее ладонь и закрыл глаза, решив, что это конец. Но нет. Очнулся я в запертом сарае. На шее моей висел железный браслет с цепью, выходящей из стены. Собственно, именно в этом сарае сейчас я и дописываю эти строки. В душе моей царила и царит тьма и пустота. Скорбь поглотила меня заживо. О внешнем мире я кое-что знаю. Знаю, что мой брат и Мэйбл скоро женятся. Он освободил ее от рабства. Скоро Мэйбл станет полноправной госпожой. Знаю, что скоро они продадут Розовый Олеандр и переедут в другое место. Знаю, что наша семья больше не служит короне, теперь у короля другой регент, но мой брат все равно остается при огромных средствах, вместе со своей новой семьей. Единственное, чего я не знаю — это что будет дальше со мной? В этом сарае я пробыл уже месяц. Периодически меня подкармливают, даже дневник и перо с чернилами принесли по моим просьбам. Но что будет дальше не говорят. Однако, после смерти Анны своей смерти я не боюсь. Думаю, что так будет лучше. Жду…»