Я узнал что у меня есть огромная семья

- Что у нас из еды? - Вогл достал мешок кофе, какие-то мясные консервы и три коробки чоко-пая. - А он не офигеет от такой кучи сладкого? - Еще он тебе принес трогательно помятый камамбер. Это ты на той неделе сказала, что сыра хочешь, помнишь? - И пива, конечно же? - Куда без него. - Обожаю наших малышей. Пиво и чокопаи. Маленькие прожорливые гоблины. Мартин ухмыляется, притягивает ее большой сильной рукой за шею и мимоходом целует в макушку. Она вдруг останавливается как вкопанная. - Мы разговариваем как старые супруги с оравой ребятишек. - Да, барабанщица? Я думал, ты наша королева, я твой генерал, а парни - вроде как армия. - Маловато их для армии. - Ну, пускай будет дружина. Специальный боевой безбашенный отряд отбитых вампиров. - Ты, получается, как бы мой Ланселот? - А что, тебе больше понравилась идея с супругами? - Хороши супруги, даже не целовались ни разу. Это все шутки, Аманда к такому привычная, на тусовках она перецеловалась со всеми своими знакомыми, какого бы те не были пола. И ей вроде как любопытно подразнить Мартина. Это же Мартин, безопасный Мартин. Который вдруг оказывается неоправданно близко. Его руки не обнимают, в то время, как на груди она чувствует каждую его мышцу сквозь все слои всего, что на них надето. И голос звучит будто отовсюду: - Каюсь, босс, мое упущение. Кем она себя сейчас не чувствует, так это боссом. Не тогда, когда он трется об нее кончиком носа, вдыхает запах волос, чуть поворачивает голову и накрывает ее губы своими. Не тогда, когда она чувствует его настойчивость, когда его бородка трется об ее щеки, пока он танцует губами на губах. Прикусывает и оттягивает нижнюю, и вдруг останавливается, заставляя открыть глаза. Его собственные очень близко, он смотрит испытывающе и будто насмешливо и она тут же возвращается в реальность, где вот этот вот поцелуй не имеет ничего общего с невинной, ни к чему не ведущей игрой. Чувствуя - он всегда ее чувствует, как же она забыла, - ее смущение, он разжимает зубы и напоследок проходится языком по ее шее. Этого уже слишком много, это уже категория "так нельзя", и он отходит назад, разводя руками. Не выдерживая взгляда, она отворачивается и уходит, а улыбка все не сходит с его губ, по которым он в задумчивости проводит пальцами. *** Они обустраивают лагерь и она ловит себя на мысли, что они даже спят так - они с Мартином отдельно, на брошенных рядом матрасах, а парни и Чудище - вповалку неподалеку. Раньше она думала, это чтобы все высыпались, что если она проснется с приступом, Мартин тихонечко его снимет до того, как кто-то еще сможет проснуться. Раньше она думала, что оттого, что он кладет на нее свою тяжелую руку, когда она засыпает с неспокойным сердцем, это просто, чтобы она не кричала во сне. Раньше все было простым и естественным, как на вписке после рок-концерта, все было понятным и само собой разумеющимся - до сего дня. Откровения сыплются на нее одно за другим - они вдвоем присматривают за парнями, как за детьми-подростками - "Вогл, положи сладкое, зубы испоришь", "Кросс, кончай пинать этот сгоревший телевизор у помойки", "Бисти, хватит шипеть на кошку". Они вдвоем готовят еду и выкидывают посуду. Черт, она спит в его майке на голое тело, в которую при нем же и переодевается! В первый раз это было чем-то вроде бахвальства, содрать с себя шмотки, стащить у него футболку, нацепить на себя. Мол, ее голые сиськи значения не имеют. Не имеют, конечно. Не имели. Он же раньше на нее так не смотрел. Парни шумят вдалеке, а Мартин лежит поверх одеяла на спине, приподнявшись на локтях и ее рассматривает. - Что, нравлюсь? - огрызается она, не прикрываясь. - Тебе идут мои майки. - Да? - Ты в них правильная, барабанщица. Она стоит над ним, майка на голое тело, босые ноги, встрепанные волосы. Переводит взгляд ниже пояса, там все расслабленно, без малейших признаков возбуждения. - Не бойся, нападать не стану. Ты же босс. Как пожелаешь, так и будет. У нее, правду сказать, давным-давно никого не было. Давно никого не хотелось. В подсознании засела мысль, что она не сможет никому так довериться, как Мартину, а с ним... а почему ничего не было с ним? Потому что дистанция безопасна. На дистанции не может быть больно. А она боится боли, она устала от боли. Но панк она или не панк, черт возьми?! Она просто кусает его во внутреннюю сторону бедра, сквозь джинсы, без прелюдий и объяснений. Он скомканно рычит сквозь зубы, и тянет ее на себя - под себя, переворачивая и прижимая к матрасу. - Ого. Пять секунд, полет нормальный, - комментирует Аманда, чувствуя, как в его джинсах все пульсирует и набухает. Собственно, дальше этой мысли нет ничего. Там не может быть ничего, потому что поцелуй, оказывается, действительно был невинный. Он кусает ее за шею, почти как настоящий вампир, и ее трясет от напряжения, и его запах, она всегда живет в окружении его запаха, но сейчас он терпче и солонее, и хочется пропахнуть им целиком, искупаться в нем, закутаться в него навсегда. Она расстегивает ремень и спускает с него джинсы. Он, как и был в майке и кожане, подается вперед, трется членом об ее живот и бедра, большим, горячим и шелковистым, и находит ее губы, снова, опять, но уже не танцует на них. "Смотри, мама, мальчик девочку ест", - невольно вспоминается Аманде старый анекдот. Мартин кусается. И пропихивает язык глубоко, надавливая на язык ей, раскрывая губы. Мартин держит одной рукой под затылок, так, что не вырвешься, не убежишь от этого - как будто он громит магазин, как машину разносит - оставляя после себя выженную землю, бущующий хаос. Между ногами влажно, горячо и хочется, и она нетерпеливо ерзает, а он шепчет на ухо: - Сейчас, босс, потерпи, - и избавлется от тряпок, своих и ее, и нависает над ней уже полностью голый, не считая татуировок. У нее бы язык не повернулся во всякие там "я тебя люблю", эта любовь другая, она про то, как они встретились и сразу завели себе дом на колесах, детей и практически собаку. Это про то, как они вместе, так непробиваемо, железобетонно вместе, что убивать будут - похороните в одной могиле. - Барабанщица? - глаза его близко, член дергается, задевая внизу все самое нежное, капля пота стекает по виску, - не передумала? - Умереть в один день? - хмыкает она и притягивает его руками, и он снова тихо рычит сквозь зубы, откидываясь, выгибаясь, наконец оказываясь в ней. Наутро на ней будут синяки и засосы, наутро все тело будет как грузовиком перееханное, а сейчас только бы вдохнуть между сериями его резких, быстрых, неумолимых движений, воздуха мало, и на каждом толчке - "да, да, да", потому что это самое правильное что может быть только, без притворства и алтарей, без лишних слов и глупостей, обладание человеком, который твоя жизнь до конца времен, его губы на твоих плечах, его руки в волосах, его член внутри, слишком большой, так, что это даже больно, и эта боль - ее, драгоценная ее боль, которая переплавляется в удовольствие. Он бы уже раза три кончил, она чувствует этот момент, когда он замирает, стискивает зубы и страдальчески морщит лоб. В четвертый не сдержится, и это она тоже знает. Он переворачивает ее на живот, молча, ничего не объясняет и снова - внутрь, глубоко и сокровенно, обхватывая ее руками. Спину продирает мурашками, и ничего не остается, только полет и счастье, и безопасность этих рук и толкающийся внутри комок огня, обжигающий нервы, и хриплые стоны в самом конце, все короче и громче, и сладкий спазм внутри и через секунду - судорога по всему его телу, руки стискивают до боли, он дрожит - черт, Мартин дрожит - и вдруг все отпускает. Он все еще держит ее, но уже аккуратнее и целует в затылок. Обнимает так пару минут, потом откатывается наверх и кидает ей майку. Усаживается на корточках - как есть, голый, с члена срывается вязкая капля. И вдруг запрокидывает голову и воет во весь голос - громко, победительно, гребанное панковское счастье, чертов холистический пиздец. Аманда смеется. И продолжает смеяться даже во сне, под теплой тяжелой рукой. Во сне, в котором больше не может быть никаких тревог.