Тревога

Тревога. Я живу с ней уже пятнадцать лет. Эгоистичная дама, которая приходит неожиданно, исчезает внезапно, каждый раз навсегда, но опять возвращается, сука. Снова и снова. Не могу сказать, что жизнь у меня плохая. «Мне бы твои проблемы» и «Это не беда, а вот у меня…» — фразочки, которые я слишком часто слышал от бывших друзей. Так, будто знание, что кому-то «ещё хуже», могло моментально добавить +50 к настроению. Да какой бы мразью я стал, если бы чужое горе лечило мою душу? Просто все складывается не так. Точнее, не складывается. А если совсем уже честно, то складывается так, словно я сторонний наблюдатель и цель моей жизни — махать мимо проходящим поездам синим платочком, утирая скупую слезу и радуясь, что миновала меня чаша сия. Бред какой-то получается, правда? Как говорит Серёга: «Понятно, май Федя, что ничего не понятно». Ну вот, а теперь смотрите. Впервые сука Тревога пришла ко мне вместо суки любви в десятом классе. Лето, горы, лагерь, школота. Как самый щуплый, я мистическим образом попал в отряд к семиклассникам. И хотя вожатые потом поняли прикол, ничего не стали менять. Так под свист и хохот Артура и Кольки, которые, как положено, оказались среди десятиклассников, я смирно потащил свои манатки к «малькам». А пацаны ещё год припоминали мне это при каждом удобном случае. Отряд семиклашек логично назывался «Семицветик». Больше половины были девочками, и в честь названия отряда они так и новорили превратить нас на всякие конкурсы и постановки в цветущий букет. То в платья нарядят, то для конкурса на количество заплетенных косичек парня возьмут. Ни стыда, ни совести, одним словом. Так и ходил потом несколько дней с этими 127 косичками. Один Ванятка отстаивал мое право на независимость от этого детского сада. Ванятка вообще был золотом. Строгим Иваном Васильевичем он оставался буквально первые пять минут знакомства с отрядом — и ровно до того момента, пока Фиона Марковна не позвала его: «Ванятка, золотце, помоги мне с этими охламонами». Так и прицепилось: Ванятка — вожатый, да охламоны — десятиклассники. А я, как не топтанный порядочный семицветик, познакомился с Тревогой. «Мифодий, не забудь про солнцезащитный крем», — говорил мне Ванятка, проходя мимо. А у меня внезапно начинало быстро и ломано биться сердце, в глазах темнело и дышать было практически не возможно. Что же будет, что будет? Почему он это делает? «Мифодий, ты нормально себя чувствуешь? Не перегрелся?» — Ванятка прикасался ладонью к моему лбу, щурил добрые карие глаза и качал головой. А я едва не терял сознание от учащенного пульса, который прямо бился в висках. Зачем? Зачем? Что же делать? Тревога полностью взяла меня в оборот и не отпускала, пока видела или слышала Ванятку. Я старался быть максимально незаметным и тихим, затеряться среди таких же щуплых семиклассников. Ну, насколько может затеряться длинноволосый рыжий мальчишка. И пока Артур с Колькой постигали азы поцелуев с девчонками и срывали запретные плоды (тупо тырили яблоки у деда Семена), я старался выжить. Вспоминал, что там мама говорила про медитации и бег, прятался от всех с книгами, даже молиться начал, как бабуля учила. Мол, при любой тревоге бог помогает. Не знаю, что из этого всего было самым эффективным, но домой я вернулся с черными кругами вокруг глаз, абсолютно бледный и почти на грани срыва. Но это было только начало. Тревога коварной змеей притаилась в моей постели. Каждое утро я испытывал микроинфаркт от того, что опять надо застирывать простынь. Я понимаю, что мама понимала, что я понимаю, что она понимает. Но от этого легче не было. Может, Тревога и ушла бы тогда после нескольких неловких разговоров о «таинстве продолжения рода». Будь она (Тревога) не единственной дамой моего сердца. Дамой она была единственной. Остальные фантазии занимали «судари» и «молодые люди», как любила изъясняться бабуля. Так мы и жили душа в душу и нерв к нерву с моей Тревогой до выпускного в институте. А потом она сменила цвет з голубого на зелёный. Пришло время задуматься о деньгах. «Мифодий, ты взрослый мужчина, стоит подумать о том, что ты будешь делать после получения диплома», — вопрос матушка задала в феврале, когда я был занят попытками объяснить себе, почему диплом не пишется, а перс все ещё не 27 левела. Бабуля научила меня говорить «благодарю», «обомлел» и «негоже». Но в такой ситуации идеально подходило только одно: я был в ахуе. «Мама, а разве мы не договаривались, что я к Степану Федоровичу пойду? Вроде бы он был доволен моей практикой», — решил уточнить. «Мифодий, ты взрослая независимая личность! Не гоже начинать карьеру столь недостойным способом!» — мама фыркнула и отвернулась. «Расстались, что ли?» — я недоумевал, с фига ли такие реверансы. «Угу», — только кивнула мама и расплакалась. Если честно, я сам чуть не расплакался. В один момент все спокойствие свалило в бессрочный отпуск и пришла она, Тревога. Что же делать? Как же быть? В итоге я забил на перса, вложил всего себя в диплом (надо — значит надо) и убедил профессоршу, что кроме меня никто не справится с таким непростым делом, как ведение ее страниц в соцсетях. Так я выбил себе место в аспирантуре. Фух, вот она, отсрочка на пару лет. Ну, и почему бы, действительно, не пойти в науку? Науке молодые кадры тоже ведь нужны, не всем в бизнесе среди акул выживать. Тревога хмыкнула и скрылась с глаз моих долой. Я дышал полной грудью, перестал терять сознание в обществе красивых «сударей», да и пятнать репутацию (то есть, простыни) больше не доводилось. Точнее, матушка уже этого не видела: я съехал на квартиру покойного деда. Легко и радостно прошло несколько лет. И вот, в тот проклятый миг, когда я в сентябре впервые зашёл на семинар к четвертому курсу, с первого ряда на меня вылупилась моя свежая Тревога. Да такая сильная, что я чуть было тут же не потерял сознание. Пришлось облокотиться на стол и снять очки. Что же делать? — Мифодий Игнатьевич, с вами все хорошо? — поинтересовалась моя Тревога бархатным низким голосом. У нее опять были карие глаза, но в этот раз с прищуром, с затаенной смешинкой. Вон, и уголки губ дёргаются. И, конечно же, она ожидаемо была мужского пола. — Вы проходите, не бойтесь нас. Мы красавчиков не едим. — Хорошее начало… — Сергей Ванятин, староста, — представилось чудное создание. ЧуднОе, если точнее. Кожаная куртка, половина головы выбрита, вторая половина — смоляные волосы ниже плеч, туннель в ухе и серебряные кольца на всех пальцах. — Спасибо за предупреждение, Ванятин. Буду знать, что вы милый и травоядный. Это облегчает ситуацию. А теперь давайте приступим к теме. И как же теперь? Что же делать? Как я могу себя так вести перед студентами? А что, если он со мной так заигрывает? А что, если мне кажется? А что, если я опять из-за страха просру свой шанс на яркую жизнь, полную приключений (и секса)? А что, если… — А что, если я попрошу вас быть куратором моего диплома, Мифодий Игнатьевич? — когда все вышли из аудитории, Ванятин подошёл к моему столу. — Вообще-то, я не курирую вашу специализацию. Советую обратиться к Головатину, он хороший профессор. — Фух! Вот и отлично, никто не скажет, что я диплом насосал, — подмигнул мне Ванятин и ушел. Что это было? И как это понимать? Что теперь будет? Уволят или первым уволиться? Сердце прыгало, как сумасшедшее. Кровь прилила к щекам, голова закружилась, дышать стало тяжело… — Май Федя, вы чего это? Дышите, дышите, кому говорю! Бархатный голос прорывался в мое сознание, как сквозь другое измерение. Внезапно я почувствовал прикосновение к губам, нежное и настойчивое. — Ну вот. Дышите? Дышите-дышите, Мифодий, мы с вами потом поговорим, у меня ещё две пары. И не надо так волноваться, я вас умоляю, — Ванятин снова подмигнул и ушел. Где-то я это уже видел, кажется. Что же теперь будет? А впрочем, какая нафиг разница. Что будет — то будет. С этой его наглостью даже не успел поволноваться о том, как студенты отреагировали на наше занятие. Так официально я попрощался с Тревогой по поводу моего одиночества. … Но погодите! Если вы думаете, что это конец истории — вы слишком наивны. Помните, я говорил, что все «складывается так, словно я сторонний наблюдатель и цель моей жизни — махать мимо проходящим поездам синим платочком»? Та встреча с Серёгой случилась пять лет назад. За это время я стал с юмором относиться к неопределенности планов, к изменениям на работе. Я даже привык к его постоянному «май Федя» (мне лично имя Мифодий никогда не нравилось). Странно, но приятно. Мы живём душа в душу, все хорошо. Никаких скандалов, разборов полетов, никакой ревности. Все действительно хорошо. И это вызывает самую большую Тревогу. Через полчаса мы с Ванятиным идём знакомиться с бабулей и признаваться, что судари для меня милее юных прелестниц. И что правнуков не будет вот прямо никак. Это делает меня глубоко несчастным. Тревога уже неделю не даёт мне спать. Я отощал (бабуля не упустит сей факт). Редкий день не проходит без таблеток. Что будет? Как она отреагирует? Что скажет? Будет фыркать, как мама? Или проклянет? Что после этого будет с Нами? Но знаете, что? Открою вам свой самый грязный маленький секретик… Тревога заставляет мое сердце биться быстрее. А значит, я всё-таки живой человек. И ещё… Знаете? Иногда мне кажется, что моя Тревога заигрывает с Заботой Серёги. Может, они просто нашли друг друга?