О падших и вознесшихся

В Аду смрадно, в Аду несет так, что Михаил морщит нос презрительно. Оксфорды придется выкинуть. Или сразу сжечь; да, сжечь, пожалуй, будет намного лучше. Она отмываться будет еще неделю от этого запаха, все здесь кажется таким презренным и отвратительным. Все таким и является. Вельзевул голову набок наклоняет и скалится, когда ее видит. Ее стул — Михаил иначе никак это не называет — просто смехотворен. Если Люцифер играет в Бога, то Вельзевул играет в Люцифера. Замкнутый круг омерзения и порочности Ада. Михаил смотрит на нее и даже жалости найти не может; ей бы положено быть сострадательной, но вот уже пять тысяч лет как она не испытывает ни грамма жалости. На лице Вельзевул экзема, на руках язвы, она выглядит не жалко, она выглядит омерзительно. Ее щека похожа на склизкую трубу в коридоре, с которой стекает не пойми что, на которой нарос мох и — кажется — еще и человеческая плоть. Михаил губы поджимает — тонкие, испещренные морщинами; у нее все лицо в морщинах, но это в разы лучше, чем экзема. Это в разы лучше, чем все, что находится вокруг. — Принесла? Голос у нее звучный, голос грубый и манеры такие же. Вельзевул жует что-то, похожее на жвачку, что именно, Михаил знать не хочет. Она стоит несколько секунд, а потом все же подходит, папку протягивает и едва удерживается, чтобы не поморщиться, когда пальцы Вельзевул берут еще мгновение назад идеально чистую папку. — Ты знаешь, что нужно отдать за эту информацию, — она звучит спокойно, выверено, строго. Вельзевул усмехается и взгляд на нее поднимает. — Не трясись за свою шкуру, ты получишь свою часть. Как и всегда. — Не стоит доверять демонам. — Ой, как будто ангелам можно, — Вельзевул насмехается откровенно. Вельзевул каждый раз так веселит, что святая непогрешимость имеет с ней дело. Она файлы в папке перелистывает, совсем не обращает внимание на то, что Михаил взглядом следит за мухами, кружащими вокруг ее головы. Палец облизывает и перелистывает дальше. — Виновные будут наказаны, не переживай. — Когда я получу свою часть? — Когда я скажу, — отвечает Вельзевул, наклоняясь вперед, у нее ноги широко расставлены, она локтями о колени опирается. Михаил смотрит на нее спокойно, без налета эмоций. Вельзевул заигралась, Вельзевул забылась совсем. И она напоминает: — Ты упала, — говорит Михаил. — Не забывай об этом. Твое место под ногами — помни его. Глаза бы ей вырвать. Глаза и язык. И кричала бы она точно так же, как и все в Аду. Вся ее напыщенная святость слетела бы крошкой к ногам Вельзевул. Она за руку хватает ее грубо. — Это всего лишь вопрос времени, сестра, — слово выплевывает вместе со слюнями, которые пачкают кожу Михаил. — Скоро и ты падешь. Думаешь, мамочка не знает, что ты братаешься с врагом? За руку дергает ближе к себе, все так же не вставая со своего импровизированного трона. Михаил наклоняется, но лицо держит. Сука всегда лицо держит, чем только злит. Вельзевул целует ее в щеку, мушиное жужжание становится слишком громким. Михаил за горло ее хватает и затылком в спинку стула припечатывает, чем вызывает только смешок. — Не твоему поганому рту упоминать Богиню. Вельзевул улыбается широко, Михаил гнилые зубы видит. Михаил слышит движение крыльев по воздуху. — Разве жестокость не в списке ваших грехов? Или ты забыла правила, которые мамочка создала для своих послушных рабов? Михаил разжимает пальцы, руку вытереть хочется. Руку хочется обо что-то обтереть, но здесь все еще более мерзко, а костюм она сжигать вместе с оксфордами не планировала. Костюм ей нравится. На руке невидимая мерзость, ощутимая слизь, грехопадение и презрительный смех Вельзевул. — Эта яма подходит тебе подобным. — Эта яма — свобода. Они смотрят друг на друга, Михаил почему-то вспоминает Иуду. Михаил почему-то думает, что Вельзевул — один в один. — Лживому демону никто не поверит. — Посмотрим, — Вельзевул спокойна, Вельзевул ноги закидывает на подлокотник и разваливается в своем стуле. — О, мы еще и увидим, кому из нас и кто поверит. Папка летит на пол, из грязи в еще большую грязь. Михаил разворачивается и ничего не говорит. Доходит уже до двери, когда Вельзевул вдруг окликает: — Кстати, — тянет она задумчиво. И Михаил зачем-то оборачивается, Михаил зачем-то тормозит, хотя прекрасно знает, что ничего стоящего сейчас не услышит. Вельзевул улыбается криво, ее улыбки давно на улыбки не похожи. Друг другу они не улыбаются. (Вроде старого правила, вроде условности; у них слишком много условностей для этого сотрудничества.) — Давно вам там наверху разрешили трахаться с нашими? Михаил дверью хлопает так, что звук разносится по коридору на несколько десятков метров. Вельзевул скалится лишь шире, смеется, не прикрывая рта. Щекой, виском о спинку стула бьется несколько раз. Все так иронично. Все так до дикости просто иронично. Они встретятся и ни раз, и ни два. И это только за ближайшую неделю. Запах святости и Рая кружит голову так сильно, что ее начинает тошнить. Запах давно забытого прошлого, утерянного и невозвратного. Запах кружит по комнате, оседает в самых ноздрях, Вельзевул ладонью в штаны лезет.