я теряю

— And I’m losing you.

Твои чернильные рисунки расплываются на бледной коже кривыми черными пятнами, а потом и вовсе исчезают в темноте, скопившейся под моими веками. Голос рвётся, скачет, а горло будто уже сорвало свои голосовые связки – только хрипит. Я не слышу тебя, наверное, это побочка от новых таблеток, которые призваны спасать от головной боли. Или ты не хочешь говорить, раздраженно хлопая дверцей кухонного шкафчика, отзывающейся потом жалобным скрипом. Нам надоело. Примерно вчера или сегодня, а может месяц или два назад, но твои босые ступни больше не идут в сторону спальни или гостиной, а застывают где-то на уровне прихожей, явно в попытке отыскать на сушилке для белья носки. Потом шорох, звякнувшие ключи и хлопнувшая дверь, разрывающаяся всхлипываниями у меня в голове. Съезжать? На сбор вещей уходят долгие часы – я переезжала основательно. Ты не возвращаешься ни через пять, ни через семь часов. Даже когда часы на кухне пищат полночь, входная дверь не распахивается, впуская свет с площадки парадной, и столик в прихожей не ловит радостно связку из нескольких ключей. Даже через двенадцать часов сборов мне кажется, что я что-то забыла, такси отказывается везти сразу всё, и мне приходится согласиться на несколько рейсов, отчаянно надеясь, что на карте достаточно для этого денег. Предутренний Питер встречает на улице холодным воздухом и мелким моросящим дождём, портящим не только настроение, но и еле-еле накрашенные глаза. Сумки и пакеты оказываются тяжёлыми и сосед сверху, выгуливающий свою собаку непонятной породы, вызывается помочь вынести их к такси. Вдвоём справляемся за десять минут, я благодарю его, почти не различая сочувствующей улыбки из-за мутного взгляда, и падаю на заднее сидение белой Kia из ЯндексТакси. Пустые улицы за стеклом сливаются в сплошной серый коридор, залитый водой, словно у соседей сверху снова какие-то проблемы с сантехникой. Таксист не разговаривает, тихо играет радио, где-то в багажнике чуть гремят какие-то мелочи, над упаковкой которых я особо не заморачивалась, а пальцы постукивают по рюкзаку на коленях. Телефон в кармане надрывно вибрирует, оповещая о пришедших сообщениях. Раз. Два. Три. Меня начинает захлёстывать интерес, на каком сообщении отправитель сдастся, но после недолгого молчания вибрация становится продолжительнее – звонят. Вытаскиваю и, не смотря на экран, отвечаю. Наш – твой? – сосед сверху. И когда только успел узнать мой номер? Он тараторит что-то про открытую дверь, про шум и попутно интересуется, надолго ли я отчалила. Говорю, что надолго, а в квартире скорее всего хозяин. Сосед с активной гражданской позицией извиняется, говорит «до свидания», кладёт трубку, а через пару минут присылает сообщение о том, что это и правда хозяин квартиры. Ждал что ли, пока я уеду? Для перевозки всех вещей хватит двух рейсов – это я выясняю, пока всё тот же сосед сверху пытается помочь мне донести предпоследний пакет. Я вежливо отказываюсь от помощи, торопливо заскакивая в лифт, и морально готовлюсь последний раз войти в квартиру, в которую привыкла возвращаться за эти три года. Ты, судя по музыке с ноутбука, где-то на кухне, и мне становится немного обидно, что ты не выйдешь даже попрощаться. Я вытаскиваю из кармана связку ключей и, сняв один из них, осторожно кладу на тумбочку, которая в этот раз чувствуется не особо радостной. Взять пакет, выйти, захлопнуть дверь – простая последовательность действий, которая горит огнём и рушится, когда за спиной надрывно кашляют. Курение точно не доведёт тебя до добра. Слёзы снова обжигают глаза, и закусанная губа снова не помогает, а ты словно нарочно не делаешь ничего: ни гонишь, ни просишь остаться. Только стоишь за спиной, словно ожидая закрывшейся двери и возможности спокойно лечь спать. Я знаю, что вечером у тебя опять встреча с какими-то малоизвестными музыкантами с улицы, и твой менеджер десять раз позвонит тебе, чтобы уточнить время, и обязательно передаст мне десять приветов – по одному на каждый звонок. Я знаю, что сегодня не будет передан ни один, потому что грубый мальчик не разговаривает со своими бывшими девочками. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Поворачиваюсь, чтобы еще раз оглядеть прихожую и старательно избегаю взгляда тебе в глаза, вместо этого изучая твои разрисованные руки, чёрные шорты, худые коленки, выглядывающие из-под них, и короткие белые носочки. Ты снова кашляешь, а потом наклоняешься и пальцами подхватываешь ключ с тумбочки. Всё внутри меня сжимается, желудок подскакивает куда-то к горлу, а сосуды сматываются в клубки, почти обрубая пути следования крови с кислородом. Я жду. Минута. Две. Три. А потом ключ отправляется в ящичек всё той же тумбочки, приземляясь на деревянную поверхность неожиданно громко, и ты захлопываешь ящик. А вместе с ним и мой путь сюда. Осознание приходит болезненно, запускает руки под рёбра и сжимает ледяными пальцами сердце, перекатывая его в ладонях, выдавливая из него всю кровь и опустошая все вены и артерии. Поднимаю взгляд и утыкаюсь им прямо в твои голубые глаза. Ты словно отгораживаешься от меня светлыми ресницами, но я всё равно вижу отчаянную тоску, разлившуюся за ними подобно нефти в океане. На языке вертится твоё имя, фамилия, прозвище – как угодно позвать бы тебя, чтобы не уходить в этой тяжёлой давящей тишине. А ты только молчишь и переводишь взгляд с моих губ на руки, обнимающие последний пакет. — Прощай? – выдыхаю тихо и невесомо куда-то в густой до твёрдости воздух. Нужно сделать два шага, чтобы пересечь порог этой квартиры и оказаться по другую сторону злосчастной двери, которую так не хочется закрывать. — Прости? – шепчу едва слышно, опуская глаза в пол и впервые за три года замечая длинную царапину, пересекающую пару досок светлого ламината. Один. Отступаю на один шаг назад, плечом задевая вешалку с твоей ветровкой. Сначала хочется подхватить, но потом вспоминаю, что тогда упадёт пакет, а быть неловкой в последний наш день не очень хочется. — Я тебя люблю, – это даётся сложнее всего и звучит ещё тише предыдущих фраз. Два. Ноги переносят моё тело из квартиры в парадную, и где-то в груди с громким хлопком лопается что-то, повреждённое твоим молчанием. Ты делаешь несколько шагов до двери и замираешь, обхватив ладонью ручку, будто не решаясь установить между нами теперь уже физический барьер. Я не могу уйти. Всё стою и смотрю на твои белые носочки, светлым пятном выделяющиеся в утреннем сумраке прихожей, а ты ввинчиваешь свой взгляд в моё худи, купленное в твоём магазине ещё до нашего знакомства. Сколько проходит времени, я не знаю, но руки начинают ныть от тяжести пакета, и телефон в кармане нетерпеливо вибрирует звонком от водителя, а ты словно выпадаешь из транса от этого звука. Неловко дёргаешься, толкаешь дверь, и смутно тревожную тишину подъезда разрывает тяжёлый удар металла об косяк. Только теперь в глазах мутнеет, ноги подкашиваются и я еле-еле дохожу до лифта, которым пользовалась только пару раз за три года. Таксист встречает раздражённым видом и обеспокоенным взглядом, помогает поставить пакет и усаживает меня на заднее сиденье, явно не имея особого желания разгребать чужие проблемы, а мне не дышится. В салоне кажется душно и я открываю оба окна сзади, попутно закрывая глаза, чтобы не возненавидеть этот город сегодняшним утром. Сегодня я теряю себя тебя.