Глаза — зеркало души

Он вновь засиживается допоздна со своими «глупостями», как любили называть это взрослые, да и просто окружающие. Уже какой день пытается подобрать более удачный ракурс с различными, весело кружащими посреди улицы бабочками — с роскошными крыльями всевозможных оттёнков и узоров, маленькие и большие, но все столь нежные и чертовски хрупкие — однако, каждый раз чего-то будто не хватает, точно утерянная деталь большого пазла. Не смотря на потребовавшееся терпение и не раз услышанное ”лучше бы что-то почитал” от собственных родителей, занятие приходится ему по душе. Самой удачной получается фотография, на которой тёмно-синие крылья выглядят едва ли не прозрачными, словно сияющими изнутри, освещённые яркими лучами дневного солнца — каждый раз, когда брюнет проходит рядом, не засмотреться на получившийся снимок представляется попросту не возможным. Таится в этом какой-то особенный смысл, тонкой нитью пробравшийся в сознания, вынуждая задуматься о чём-то совершенно неопределённом. — Почему ты не можешь заниматься чем-то нормальным? — вздыхает только что пришедшая с работы мать, наблюдая, как мальчишка садится на полу, около небольшого столика, чтобы запечатлеть на фото букет увядших алых роз. — Да хоть бы уже рисовал, и то получше бы было. — Ты просто не понимаешь, никто не понимает! — Горячо возражает тот, отвлекаясь от своего занятие всего лишь на минуту. — Ладно, — женщина сдаётся, бросая на выходе, — подрастёшь, тогда и поговорим. — Почему именно военный фотограф? — внезапно как-то спрашивает один из неплохо знакомых ему солдатов. — Не уверен, что такое искусство особо сейчас ценит кто-то, не говоря уже о зарплате. Вежливая улыбка появляется на лице почти что самостоятельно, настолько привычно. — В этих фото чувствуется жизнь, — отвечает неспешно, подбирая правильные слова. — А все те снимки с красивыми моделями, безусловно, привлекают внимание зрителей, но... в этом будто нет смысла. Мужчина в ответ задумчиво замолкает, позволяя шуму почти по-уютному потрескивающего огня в костре стать единственным, что заполняло столь редкие мгновения тишины, граничащей с покоем. На понимание ситуации дано всего-лишь какие-то жалкие секунды; кто-то тратит их на то, чтобы отбежать в сторону, уменьшив нанесённый себе вред, а он всего лишь на давно засевшее в привычках действие — вскинуть камеру перед лицом, машионально сделать снимок; происходит непроизвольно, само собой. Щелчок камеры, заглушённый взрывом — последнее, что он помнит. Снимок удалось спасти, глаз — нет. Только вот, если бы даже представлялось возможным отмотать время назад и выбрать, что из этого сохранить, его выбор без сомнений пал бы вновь на фото. Оно особенное; наконец позволяет понять и найти то, что он столь долго искал, начиная из раннего детства. Вот оно — удивительно идеальное сочетание жизни и смерти. Уплаченная цена за этот дар кажется пустяковой; чёлка, позже прикрывшая потерянный глаз, кажется родной сразу, будто так и было всегда. «Отвратительно. Ужасно. Устрашающе» — всё, что он слышит от окружающих или же читает в газетах, когда пытается поделиться своим мировозрением со всеми, открыть истину невидящим. Честно признать, другого он попросту и не ждал; даже те, кто считался родными в детстве его занятие никогда не воспринимали серьёзно, что уж говорить о напыщенных критиках. Они все просто глупцы — имеют по два глаза, но упрямо не хотят их расскрыть. Он почти что забывает о всём этом, когда ему вдруг представляется уникальная возможность создать свой собственный мир. Мир, в котором его искусство сможет стать единственным правильным; мир, в котором просто будет некому навязывать ему иную точку зрения, якобы «нормальную». Он открывает для себя прекрасное сочетание несочетаемого, золотую середину — сознание ещё кое-как принимает запечатленное на фото за живого человека, но смерть повсюду, окутывает, отдаётся дорожкой мурашек по коже; последние вдохи витают где-то в воздухе, ловко пойманные, умело заключённые в уникальном снимке и ловушке из застывшего времени. В глазах всё ещё виднеется страх, оставшийся там уже навечно, но сам взгляд холодный, давно остывший. Брызги крови вокруг остаются тёплыми, но также застывшими в одном чётко выверенном мгновении. Всё здесь построено на кричащих контрастах, но в этом и притаилась ранее отчаянно недостающая деталь. Наконец он обретает место, которое без колебаний может назвать домом. А потом появляется Себастьян; весь состоит из противоречий, что, в то же время, делает его живым воплощением всего этого искусства. Живым, единственным не нуждающимся в дополнительной работе, чтобы стать чем-то прекрасным. Губы резко произносят что-то по типу «больной ублюдок», но в янтарных глазах читается совсем другое; зажигается в них какой-то нездоровый огонёк, закравшийся в самых тёмных уголках. Стефано знает, что уделять большее внимание стоит явно не словам. Не зря же говорят, в конце концов, что глаза — зеркало души. Хочется прикоснуться; это сделать ему всё же удаётся, не смотря на то, что прикосновение украденное, едва ли не мимолётное. Привычный щелчок камеры и время оказывается замороженным, медленно опутывая в свои сети попавшего в кадр детектива. Не смотря на это, взгляд живой, ощущается всей кожей, пока фотограф подходит ближе. Жёлтые, на грани светло-оранжевых, зрачки опасливо сужаются, стоит острому кинжалу оказаться в тревожной близости. Не сдержавшись, со всей возможной осторожностью прикасается к щеке — за это время лезвие стаёт словно продолжением руки — проведя немного вниз, прежде, чем отстранить. Усмехается, вновь смотря в глаза напротив; виднеется на самом дне зрачка что-то другое, помимо страха и наигранного отвращения — что-то настоящее и вполне живое. Так бывает — иногда люди врут сами себе, чтобы скрыть ту часть себя, которую принять сразу определённо не желают. Уходя из комнаты, разворачивается ещё один-единый раз, чтобы поймать ответный взгляд янтарных глаз.