Привыкайте счастливыми быть! Просыпаться с улыбкой лучистой… И со взглядом, по-детскому, чистым, Привыкайте друг друга любить… Привыкайте добро замечать И ценить то, что жизнью даётся… И за счастьем бежать не придётся… Будет счастье за вами бежать! ©Ирина Самарина
Pov Fresh
Его аккуратная, невероятно тонкая кисть руки со специальными держателями на сгибе слабо сжимала основной предмет рисования — кисточку. Она напоминала скелет, облепленный тончайшем слоем кожи мертвенно-бледного цвета. Она постоянно снилась мне, её изгибы, слабо просвечивающиеся вены… И она же говорила мне отворачиваться от входной двери её хозяина и послушно топать домой. Именно его рука, заставляет меня всякий раз, проходя мимо магазина для художников, заглядывать в него и покупать там маленькие сюрпризы, чтобы после отправлять их в подарочную коробочку и класть под дверь квартиры с номером 28. А далее по обычаю следует короткий звонок, три стука, и мои трусливые ноги снова уносят меня в свою квартирку в доме напротив. К деревянному наконечнику с помощью железного листа, плотно скручиваемого вокруг опоры было прикреплено энное количество искусственных волос. Указательный палец неуверенно постукивал по кисти, будто бы ища музу для располагающегося перед ним белого холста. Фарфоровое лицо, такое же худое и бледное, как руки, было сосредоточено на бумаге, и только взгляд голубых глаз указывал на то, что художник находиться явно в своём мире, ищет что-то, наслаждается тишиной. Тёмные, слегка кудрявые, его волосы постоянно спадают на лицо. Другая рука рефлектно отводит шелковистые пряди за ухо, а её хозяин даже не уделяет этому моменту должного внимания, продолжая находиться далеко отсюда. Слегка пухлые розовые губы задумчиво берут в рот испачнаный в зелёной краске наконечник кисти, а белые зубы нервно покусывают его, даже не обращая внимание на горький привкус. Вдруг, словно учуяв что-то, как тигр, унюхавший запах дичи в двух метрах от себя, он резко поворачивает голову в сторону окна и неотрывно смотрит своим пронзительным взглядом прямо на меня, словно заглядывая ко мне в душу, считывая оттуда все хорошие и плохие поступки. Я нервно улыбаюсь, опускаю бинокль прямиком на подоконник и машу ему рукой. Он, обдумав что-то про себя, тоже неуверенно машет мне рукой и улыбается. Идиллию прерывает мой телефон, громко трезвонящий одну из самый бессмысленных, но заседающих песен. Я отвлекаюсь и беру его, принимая звонок, но когда возвращаюсь на законное место и вглядываюсь во вселенную за окном, юного художника уже нету. Тяжело вздохнув, я постоял ещё пару минут, выжидая моё личное чудо, но удача была явно не на моей стороне. Пространство за окном квартиры 28 также пустовало, и именно сейчас я почувствовал себя одиноким. Таким одиноким, словно первый осенний лист, оторвавшийся от своей ветки, своего дерева, своего дома. Словно бы другие, ещё зелёные листья презирали меня за преждевременную слабость. А среди них затаился он. Мой красный, словно небо на закате, листик, которому было также больно от насмешек, как и мне, который разделял со мной эту участь и будто бы молча поддерживал. Хотелось протянуть к нему руки, крепко обнять и пообещать, что всё у нас будет хорошо. Но рас разделяла огромная пропасть, расстояние между окнами, что сейчас казалось мне бесконечным. Противный звук телефона повторился. Я неспешно повернулся в его сторону, и нехотя взял трубку. В прошлый раз я специально сбросил, сообщив о делах. Видимо, это что-то важное. На другом конце было подозрительное молчание. Длилось оно не больше секунды, но я был готов поклясться, что человек на другом конце нервничал не меньше меня. — Да, говорите, — слова давались мне с трудом, я вновь вглядывался в вечерний город, не замечая прелестнейшего заката и боязно появляющихся на небе звёзд. Для меня был важен только маленький, хрупких житель квартиры под номером 28, его небольшой мирок, в котором он живёт изо дня в день, и он сам. Такой маленький и аккуратный. В окне можно было разглядеть деревянную подставку для холста, белую бумагу, аккуратный набор кистей и полузакончившиеся краски. Также, если приглядеться, то можно заметить старый стул, который когда-то был нежно-розовым, но ныне совсем поблекший из-за прошедшего времени, из небольшой дырки торчал край обивки, и я, не теряя и минуты, быстро записал себе заметку о новом стуле для своего дорогого… Кого? Мы не разговаривали больше, чем «Привет», «Спасибо!», «Как дела?», «Нормально…». Далее мы неловко мялись и расходились по своим домам, хоть глаза и жаждали подольше смотреть на него, чтобы запечатлеть каждую улыбку взглядом. Из раздумий меня вывел голос из трубки: — …Вы меня слушаете? — спросил глупый женский голос. — Простите… Я слегка задумался. Можете, пожалуйста повторить свою проблему? — я старался скрыть своё раздражение. Знал же, что это наверняка женщина, которая развелась с мужем, и хочет забрать у него всё имущество. Вот и нанимает лучшего адвоката в городе. Но работа есть работа. Далее следовало привычное бухтение. Но, с горем пополам, мы смогли договориться о встрече в кафе для обсуждения всех деталей. На самом же деле я совсем ничего не воспринимал и просто не хотел терять свой статус лучшего адвоката. Я ненавидел свою работу всем сердцем, но постоянно повторял себе: «Работа — это зарплата, зарплата — это деньги, деньги — это новое, удобное, многофункциональное инвалидное кресло с управлением на пульте для ПаперДжема.» Так зовут моего молчаливого друга из 28 квартиры. Он — особенный, самый ценный и хрупкий. У него болезнь под названием «стеклянный человек». Это значит, что если я сильно сожму его ладонь при знакомстве, то ненароком могу сломать ему кисть. Он почти не ходит, зарабатывает на продаже своих картин, хоть я и знаю, что те очень ценны для него. «Для чего же он продавал их?» — спросите вы. Просто его ужасные родители получали инвалидные вместо него. Они забирали часть себе, совершенно о нём не заботились, только оплачивали нахождение в квартире, коммунальные услуги и давали немного денег для заказа еды. Обычно, её хватало только на полмесяца. Однажды, вновь наблюдая за художником, я застал приход его «гостей». Родителей, если быть точным. Старые, потрёпанные временем, люди зашли в квартиру. Я не слышал их разговора, но глядя на блестящие от слёз глаза ПаперДжема и на гневно искажённые лица его предков, можно было догадаться, что те обвиняли его. Они приезжали раз в месяц и всё всегда заканчивалось испорченным настроением и тихими слезами Джема. В те моменты я вновь выбегал из дома, поднимался на его этаж и… уходил. Я не должен был вмешиваться в его личную жизнь, не должен был наблюдать… Я просто не хотел спугнуть его. А, кстати. Когда же я стал таким маньяком, увлечённым своим соседом? Наверное, я заинтересовался им с самого его приезда. Это было жарким летним днём, время нещадно близилось к вечеру. Я одиноко шёл по улице, когда при мне же из машины один пожилой человек с чёрными, как смоль, волосами, в некоторых местах которых виднелась седина, острым носом и пронзительным взглядом карих глаз, что казались медовыми из-за смуглой кожи, поднял на руки совсем молодого паренька лет пятнадцати-шестнадцати на вид. Он был очень похож на отца. Другой же мужчина открыл багажник недорогой машины и небрежно вывалил оттуда металлическое и, готов поклясться, жутко неудобное инвалидное кресло. Первый сгрузил туда паренька. Далее они достали пару чемоданчиков, пока ПиДжи ёрзал на сидении, и спокойно поволокли табуретку с колёсами к одному из подъездов. И я бы не придал значения этой встрече, если бы на секунду наши взгляды не столкнулись. У него была полная гетерохромия: один глаз был жёлтым, словно солнце, а второй имел цвет лазурита. Настолько прекрасных глаз мне не доводилось видеть ни разу. Его взгляд был чистым, слегка испуганным из-за окружающего его мира, но очень доверчивым. Хотелось подойти, обнять его, сказать, что всё-всё в его жизни будет хорошо. Но вместо этого я глупо улыбнулся и кивнул. Он подарил мне самую настоящую и добродушную, но в то же время скромную улыбку в ответ. Тогда его отец стал увозить его. Это было чудесное чувство. Мне казалось, что за пару минут нашего молчаливого общения я узнал маленькую крошку от его жизни, смог разделить чуточку его боли, стать тем человеком, который смог понять его. Весь последующий день с лица не спадала широкая улыбка. Моё сердце было готово открыться всем и каждому, хотелось сделать много хорошего для этого мира, просто подарить кому-то такую же огромную радость. Думаю, если вы испытывали такое когда-нибудь, то обязательно поймёте меня. В тот день мне было плевать на всё: на одно из судебных дел, которое могло разбить мою репутацию, на злобное лицо судьи-блондинки, которая решила сделать себе статус, унизив меня, на то, что какой-то воробей посмел нагадить мне на новенький костюм. Из головы не выходил прекрасный образ молодого парня, и я с нетерпением ожидал нашей новой встречи. Вот только… Ни на следующий день, ни после я не встречал его. В голову закладывались самые ужасные мысли, всю неделю разлуки живот отдавался неприятными спазмами из-за нервов. То утро перевернуло мою жизнь с ног на голову. Всё начиналось как обычно: я кое-как проснулся, раздвинул шторы, дабы комната наполнилась жёлтыми лучами солнышка, но был неприятно удивлён — на улице шёл дождь. Он не был настолько сильным, чтобы назвать его ливнем, но и настроение заметно портил. Серые, тяжёлые тучи роняли свои слёзы на землю, и даже ближайшая к нам звезда, вечно оптимистичная, не могла справиться со всеобщей печалью. В такие дни, ещё с детства у меня была особая традиция, наверняка звучащая, как что-то банальное,: я превращался в шаверму из одеялка, брал какао с маленькими зефирками-маршмеллоу и садился на самый большой подоконник в моём доме. Раньше я жил с родителями, и, кажется, у меня были братья, но всё это происходило аж двадцать четыре года назад, когда мне почти исполнилось два. По словам воспитателя из приюта, мои родители погибли в аварии, а меня и моих братьев раскидали кого куда. Помню, я, услышав это, почему-то решил, что скоро мои братья непременно заберут меня к себе, поэтому я постоянно вертелся возле входной двери, надеялся на чудо. Но чуда не произошло. Я просто месяцами, в любую погоду, стоял возле забора и ждал… И ждал… Спустя где-то три месяца, услышав насмешку о том, что я бесполезно трачу время, меня охватила огненная ярость. В тот день я много плакал, кричал, крушил всё, что попадалось мне под руку. Тогда был тот самый переломный момент осознания того, что никто за мной не придёт. Что я напрасно жду. Я даже не помнил свою семью, но знал, что где-то там, снаружи, они есть. Что они также ждут, как и я и ничего не делают. И тогда я понял, что пора действовать. Я учился, учился лучше всех, очень старался, лишь бы не бездельничать. Сначала целью этой интенсивной учёбы было желание встретиться семью, а после я нашёл книгу с профессиями. Адвокат. Вот, ради чего я старался после. Я пытался быть маленьким детективом, выхватывал призраки жизни моих родителей, информацию от воспитателей, но после меня настигла сильнейшая апатия. Когда я совсем достал одного из учителей, тот наорал на меня, сказав при этом, что я никогда и никого не встречу. Больше у меня не было смысла жизни. Я продолжал тупо учиться, ничего меня больше не интересовало в этом мире. А после вручение красного аттестата и пинок под зад, дабы валил из приюта, да поживей. Мне тогда очень повезло: хоть я и приютский, но всё же смог поступить в один из самых престижных вузов страны. А далее учёба, тусовки, курсовые, диплом… Поначалу с работой не везло: то мне предлагали контору в другом конце города, то с маленькой зарплатой. Из-за неимения машины пришлось выбрать второй вариант. Далее карьерная лестница, по которой я быстро взлетел, и вот меня уже зовёт работать к себе сам мэр. Но я всегда отказываюсь, не выгодно. До переезда ПиДжи моя жизнь состояла из частей работа-дом. Он — тот, кто вдохнул в серую оболочку меня свой яркий смысл жизни, тот, кто поддерживает и будет поддерживать меня. Взгляд невольно коснулся незаконченной картины, стоящей чуть дальше чем холст. Почти все его творения я покупаю и вешаю их к себе на стену. Они слишком ценны для меня. И для него. Я бы не простил себе отсутствие хотя бы одной. Я видел, как ПаперДжем делал каждую из них, с какой любовью смотрел на неё, с какой печальной мордочкой отдавал её курьеру, который нёс картину мне… Эта была почти закончена. Вся она состояла из голубых тонов, а посередине располагался силуэт волка, воюющего на луну. Я бы мог назвать её обычной, но это было бы неправильное определение. Все его картины имеют свою особенность, то, что отличает их от многочисленных других творений. Не знаю, как вам объяснить это. Из мыслей меня вывело движение за окном. За его окном. Джем слегка приоткрыл окошко и начал нерешительно оглядываться. Увидя меня, он приветливо помахал ручкой. После этого достал чистый листок и стал что-то чиркать. Я внимательно наблюдал за ним, не веря в своё счастье. После, он повернул лист ко мне, а я, в своё время, взял бинокль и стал разглядывать написанное: Привет! Ты постоянно смотришь в моё окно. Ты… хочешь подружиться со мной? Да! Да, Джемми очень хочу! Я быстренько взял лежащие поблизости листы А4, ручку и стал выписывать текст. Руки совершенно не слушались, сердце бешеного колотилось, мозг орал в голове: «Ааааа, он сейчас устанет ждать и уйдёт! Быстрее, быстрее пиши!». Я инстинктивно поставил точку и стал вглядываться в окно. Не ушёл. А только терпеливо ждал и нервно поправлял крепления на руках. Я махнул рукой, выводя его из мыслей. Взгляд ПиДжи на долю секунды стал изумлённым, будто ему махал не человек, а какой-нибудь дракон. Руки аккуратно приложили к стеклу надпись. Привет! Да, мне бы очень хотелось познакомиться с тобой! Я ужасно боюсь, что ты откажешь мне. Он смешно прищурился, пытаясь прочесть написанное. А после этого его лицо просияло широкой улыбкой. Он снова взял лист и начал писать, но теперь уже более быстро, чем раньше. Тогда приходи. Мне всегда приятно заводить новых друзей. И он улыбнулся. Своей самой красивой и очаровательной улыбкой, которых у него наверняка немного. Я быстро кивнул и стал собираться. На это, вместо привычных 8, у меня ушло всего пару минут. Я летел к нему по лестнице, даже не допуская мысль о том, что на завтра мне нужно рассмотреть кучу бумажек. Знакомый подъезд, разрисованный Бог знает чем, знакомая цифра этажа и заветной надпись «Квартира 28». И я вновь стою, не решаясь постучать. А вдруг он решил, что я сталкер и на самом деле сейчас вызвал полицию, дабы я не раздражал его взгляд. А вдруг он смотрел на окно ниже, где жила маленькая девочка Люкс и писал всё это ей? Чёртова Люкс! Из раздумий меня вывел тихий щелчок дверного замка. Из дверного проёма нерешительно высунулась маленькая удивлённая мордочка Джема. Едва завидев меня, он мягко улыбнулся и отодвинул дверцу, позволяя мне пройти. Я всё ещё не верил, что окружающий меня мир — не моя больная фантазия и не сон, а полноценная реальность. Казалось, что я чувствовал каждый удар сердца, ощущал его всем телом. Джем аккуратно прикрыл выход, запирая меня в клетке наедине с ним, и плавно пошёл в сторону одной из комнат. Из-за нервов я смотрел куда угодно, только не в сторону моего товарища. Я искусно делал вид, что меня действительно интересуют эти прекрасные светло-зелёные стены, что каждая финтиплюшка, находящаяся на одной из полок, заставленный книгами, имеет скрытый глубинный смысл. На ней сидел бежевый плюшевый кролик со смешным чёрным цилиндром на голове. Смотрел на меня с осуждением. От этого взгляда чёрных бусинок, служивших ему глазами, я невольно сглотнул и поспешил за хозяином этого сказочного места. Вокруг царил хаос, состоящий из: маленьких фигурок, монеток, бусинок, кисточек, зарисовок, кусков красивых тканей и множества других удивительных, уникальных вещей. Это было схоже с беспорядком, но я с удивлением отметил про себя, что это больше создаёт образ домика чародея, нежели полнейшего неряхи. Проход на кухню, а это я понял по парочке кастрюлек, видневшихся из коридора, был увешен маленькими, но в то же время весьма длинными бусами, которые заполняли всю длину проёма. При прохождении данного незамысловатого припятствия появлялся волшебный звук тихих колокольчиков, а в теле появлялась несвойственная лёгкость. ПаперДжем кивнул в сторону стула с более-менее приемлемым видом, а сам уселся с другой стороны. Я тупо бухнулся на предложенное место и осмотрел стол. Из двух чашек с блюдцами под ними поднимался полупрозрачный белый дымок, оповещающий о горячем напитке внутри него. Посередине стола находилась небольшая вазочка с печеньем. Уютный, слегка яркий свет лампы добавлял только больше уюта в это помещение. Мой собеседник тихо попивал горячий напиток, изредка заедая его печеньем. Через приоткрытое окно можно было услышать, как усиливается дождь. Начинался тот самый момент, когда уже нельзя отличить звук каждой капли, падающей на землю, но можно услышать шелест воды, соприкасающейся с различными поверхностями. Я нерешительно отпил напиток. Едва сладкий, горячий малиновый чай. Ляпота. — Обычно, знакомство начинают с представления и небольшого рассказа о себе. Но, думаю, наш случай будет исключением. — ПаперДжем нерешительно прервал тишину после своих слов судорожным вздохом. Наверняка, он мало с кем общается, а в нашей ситуации даже шаблонные вопросы и ответы применить нельзя. Он слегка постукивал пальцами по столу, набивая известный только ему ритм разными интервалами. Он задумчиво смотрел в окно, медленно погружаясь в свой собственный мир. — Ну… — решил я подать знак жизни. — А давай задавать необычные вопросы? И давать необычные ответы на них? — спросил я. До меня уже дошло, что звучало это недопустимо по-детски. Но пути назад, к сожалению, не было. ПиДжи улыбнулся. Не осуждающе или насмешливо. Искренне. Это придало мне силы духа. — Что ты больше всего любишь или не любишь? Я не люблю, когда мел скрипит о доску, когда кто-то царапает по стеклу, когда мокрые носки липнут к ногам. Я люблю, проходя по рынку мимо лавок с десятикилограммовыми мешками фасоли возле входа, аккуратно запускать в них растопыренные пальцы. Я люблю задумываться о глупых вопросах, хоть и являюсь взрослым, серьёзным человеком. Люблю смотреть, как рыба в аквариуме открывает и закрывает рот, будто бы беседуя с тобой… — я выдохнул. М-да, сказать такое новому знакомому. Неожиданно для меня, ПаперДжем залился громким, звонким смехом. Оказывается, он серьёзно слушал мой бред. — Я думал, что больше нет таких людей. — он продолжал улыбаться, глядя на меня. На вопросительный взгляд ответил просто: — Не таких, как все. Не тупых выпендрёжников-ЧСВ, а просто уникальных. Я не люблю, когда на полу не прибрано, ведь можно наступить на маленькие частички непонятно чего. Ненавижу, когда вода в кране не закрыта до конца. Я обожаю наблюдать короткие сценки прохожих с улицы и придумывать им свои предыстории и последствия. Люблю пробивать ложкой корочку у пудинга в кофейнях. Жить не могу, не смешав тоненькой палочкой все слои смузи. — он улыбался, говоря это. Я перестал чувствовать себя не в своей тарелке. Создавалось впечатление, будто мы были знакомы ещё давным давно. Весь остаток этого, казалось бы, угрюмого дождливого вечера мы провели в приятной для души беседе, говоря о всяких глупостях, по типу: «Если бы тебе можно было бы употреблять один и тот же продукт до конца жизни, то что бы это было?» или «Какие два цвета кажутся несовместимыми, но на деле получают восхитительный результат?». Иногда мы неожиданно замолкали, но в воздухе не было той самой гнетущей атмосферы неловкости, наоборот, всё казалось совершенно правильным. В этот день я нашёл себе близкого человека. В этот день мне больше не нужна была бросившая меня семья. В этот день я счастлив.