Библиотека душ

Некоторые книжки лучше не трогать — уж это Элю известно. Всю жизнь он подходил к этой простой, как пустой дневник, мысли, не без труда перелистывая страницы. Стоит только потянуться к заинтересовавшей обложке — и тут же приходится бить себя по рукам: не надо, не стоит. Книги здесь — души чужие, не раскрывшиеся при жизни. Эль — простой парень, ему-то уж трогать подобное не следует. Если только не попросят. На самом деле, библиотека тоже простая — те же книги, те же полки, затронутые лишь тряпками, та же пыль, что пока скрывается в углах. Потом Элю нужно будет прибраться после вечно цикличных восьми часов, хотя здесь из живых душ только он... да, возможно, Роберт. Вспоминать его не следует — каждая новая мысль, каждый новый импульс в мозгу или чуть более гулкое шевеление души под рёбрами — отпечатывается на чуждых страницах. Роберт их, конечно, заметит. О том, будет ли он доволен или зол размышлять не приходится. Эль знает, что расстроится. Как всегда, впрочем. Он печалится, когда Элю грустно. На самом деле Эль, конечно, счастлив — получил работу мечты, даже не окончив учёбы. Правда, без зарплаты. Зато с едой и прочими удобствами — хоть ночевать можно. Такого много у кого нет. Эль и потерпеть может. А как долго — не важно. Тем более, что пока и Роберта нет. А раз Роберта нет, значит, надо разбираться с посетителями. Их не очень много — Эль заметил, что школьники, предпочитающие интернет книгам, с поразительной точностью сохраняют старые привычки и в стенах академий. Большинство местных лекторов тоже считывают всё из книг, а потому многие студенты не приходят на занятия вовсе. Чем уж они занимаются одногруппники Эль не знает, да и знать не особо хочет. Но пока чужая нога не переступит порог библиотеки, можно оставаться спокойным. Это для других библиотека — учебники и литературные произведения. Почему-то никого не заботит, что все они имеют разных авторов. Роберт — очень хороший коллекционер. Даже у самого отвратительного писателя, который за всю жизнь не выдал ничего более изящного, чем рассказ о пьяных похождениях соседа, мог найти истинный шедевр, на который внимания не обратили даже самые дотошные критики. Иногда Эль думает, что большинство авторов, которые стоят на полках, при жизни не были писателями. Но он знает, как сюда занесло их книги. Роберт написал. У него ведь есть всё время мира. Ему не нужно оставлять ни следа в истории, ни отпечатываться в чужих сердцах. Незримый гений пера (клавиатуру он почему-то не ценит), чудом обретший плоть. И пишущий книги кровью. Разумеется, своей, но пока он пишет, где-то проливается чужая. В порыве страсти едва ли под рукой могут найтись чернила, а приход музы надо отметить. Вот Роберт и отмечает. Его, по-хорошему, в такие моменты надо запирать в комнате белых мягких стен, но до ближайшей такой — добрый десяток километров, а до заветного лезвия — лишь пара сантиметров. Эль лишь отворачивается, прижимается к стене и задерживает дыхание. Роберт будет в порядке — он всегда будет. Запах крови настолько въелся в кожу, в капилляры, в сердце, что Эль уже не допускает ошибки обернуться. Теперь он не чувствует, как надежда вливается в душу с каждой пролитой каплей, которая расцветает на бумаге строчкой. Напрасная трата жидкости, — теперь думает он. Зачем только Роберт такой ерундой страдает — непонятно. Может быть, чтобы приблизиться к людям, ощутить, как жизнь, вытекая из тела, отражается на бумаге вместе с плазмой. Жаль только, что это ещё никому не добавляло человечности. Стеклянные глаза, улыбка на всё лицо и едва различимый шёпот, вгоняющий в дрожь, так и вовсе подгоняют случайного зрителя дать дёру прочь из сцены. Роберт, может быть, и хотел, чтобы персонажей было больше, а лучше, чтобы одним из них был Эль, но тот не лезет никогда. Он до сих пор думает, что писать ручками и стучать по клавиатуре гораздо удобнее. Роберт, конечно, это видит — он вообще сообразительный. Он понимает, что читатели не любят пятна, запах и грязно-красный цвет бумаги, а потому щелчком очищает листы. И вот готов текст очередного шедевра под чужим именем, Элю только нужно внести всё в базу данных на компьютере, чтобы сохранилось и на материнской памяти, и на подкорке студентов. Если бы хоть одна из купленных ручек при этом в мусорке оказалась, Эль бы подвоха и не замечал. А не окажись здесь сам в роли библиотекаря — и не удивлялся бы переменчивому списку литературы, каждый раз считая его поразительно неизменным. Новости о гибели человека, чья фамилия с именем подозрительно схожи с автором старой-новой книги, тоже никак не откликаются в строчках мыслей даже восклицанием. Роберт — главный редактор и писатель всего университета. Разумы чужие для него — книги открытые, пока ещё не напечатанные. Пока вдохновения он не поймал и не взялся за них всерьёз — они так, черновики, до поры до времени отложенные в не такой уж и далёкий ящик. Элю бы пожалеть их, да вот только сам понимает — повезло ему. Оказался в нужном месте в нужном времени — и вот уж сюжет вышел настолько далеко за рамки плана, что исправить его можно, только если стереть почти всё написанное. Роберт стирать не стал. Он сломал все правила написания хорошего текста и вклинился в сюжет сам. Эль, по сути — лишь эксперимент, не мальчик с забавным акцентом из не самой хорошей семьи, не школьник-отличник, не прилежный студент и даже не помощник библиотекаря… и едва ли человек. Так, лишь одна из многих глав жизни Роберта. Но он продлевает её снова и снова и снова. Эль — что-то среднее между черновиком и готовой книгой. Эль — его хобби. Если за него взяться всерьёз, то будет уже не так интересно и весело — уж Эль-то знает. Но ему, увы, не позволено рыться в памяти слишком долго. Потому что тогда он может забыть о самом Роберте, и тот будет строчками выводить в памяти свой образ снова. Эль не любит, когда с памятью играются, но и пишет его историю Роберт не кровью, не магией. А простыми чернилами. Элю стоило бы ценить — его деньги не уходят в никуда. Да вот только страшно ему заглядывать под обложку, приветливо белеющую сквозь чёрные строчки. Как и страшно чувствовать на себе объятия. Потому что тогда Роберт слишком, слишком похож на человека.