Агония

Я не мог отвести от него глаз каждый раз, когда его видел. Я умирал, и мои чувства тоже. Это была медленная и мучительная смерть от неразделённой любви. Но я и подумать не мог, что буду действительно умирать. Хватило одного вдоха, чтобы заразиться. Мне кажется, что я был заражён уже давно, тогда это значит, что все давно заражены, а цветы внутри нас ждали повода. Нет, это был вирус. Мы не знаем, когда это произошло, и что создало этот вирус, знаем лишь, что он появился неожиданно, и люди массово начали умирать, зарастая цветами. Однако заметили кое-что странное: вирус не поражал тех, кто был влюблён, а заражённый излечивался, когда влюблялся. Словно цветам, точнее самому вирусу, была ненавистна сама любовь. Вскоре выяснили, сколько нужно времени чтобы умереть. С момента заражения должен пройти год. Это красиво — умирать от цветов. Красиво, когда ты отхаркиваешь лепестки, а вскоре и цвет, зарастаешь цветами. Как шипы внутри под кожей разрывают её, пытаясь выбраться на свет. Цветы выглядывают из ушей, из-под кожи, даже из глаз и рта. В моём теле уже как неделю поселились семена, и они медленно начали прорастать. Прямо как мои чувства медленно начали цвести к этому человеку, за которым я всё время наблюдаю. Только мы с ним никогда не будем вместе, потому что у него уже есть человек. Как это жестоко. Почему я должен умереть такой красивой смертью и совсем один? Я хочу жить, но я не выживу, а умру в одиночестве вместе с цветами. Мне нравится наблюдать за этим человеком, за этим мужчиной. Как его белые волосы развеваются на ветру, как его сапфировые глаза смотрят на этот уродливый мир, как он… Как он… Украл моё сердце одним своим появлением в этом мире. Он полная моя противоположность. Он очарователен, в отличие от меня, каштанового пугала, с тёмно-зелёными глазами. Я чувствую шипы внутри себя, они прокалывают мои органы и мышцы. Лепестки роз — я всё время их отхаркиваю. Это невыносимо. Прошло всего пять месяцев с момента моего заражения. Господи, как бы красива не была эта смерть, но она болезненна, я и представить себе не мог, что это так больно. Один раз он посмотрел на меня, когда я, державшись за стену, беспрерывно кашлял, отхаркивая алые лепестки. Он остановился и подошёл ко мне, в его прекрасных глазах читалось сочувствие. Это меня разозлило, я не хотел, чтобы он сочувствовал мне, не хотел видеть это выражение лица. Я хотел, чтобы он смотрел на меня с той самой любовью, какую он дарил своей жене и детям. Я хотел этого. — Я могу как-то помочь? — он помог мне сесть на асфальт и дал бутылку воды. — Это очень больно? — спросил он меня. Я жадно пил воду. Эти цветы словно поглощали влагу внутри меня, и это было невыносимо. Я хотел пить каждый день. У меня совсем нет сил что-либо делать, мне трудно ходить, моя кожа стала сухой, а волосы чуть ли не клочками начали выпадать. — Это больно, когда шипы внутри терзают органы и когда всё время отхаркиваешь лепестки. — Это ужасно. Хотелось бы почувствовать это внутри себя, — он сел рядом со мной. Странно, обычно в это время он торопится на работу, но сейчас он рядом со мной, в своём дорогом костюме сидит рядом и беседует. — Не советую. — Но я бы хотел. Чтобы понять, как это, страдать от того, когда ты кого-то любишь. Когда ты совсем один и желаешь почувствовать любовь. Все говорят, что это ужасная смерть, но я так не думаю, — он говорил это таким голосом, словно в его жизни всё невероятно ужасно и тяжело, будто нет любви, и сейчас он на грани заражения, будто желал всем сердцем быть заражённым. — Я тоже так думал, что это красиво — умереть от цветов. Но став заражённым, я осознал, что это не только красиво, но и больно, мучительно, настоящая агония. — Ты кого-то любишь или совсем одинок? Я хотел признаться ему, но не стал, умолчал о своих истинных чувствах. — Влюблён, — лишь тихо ответил ему. Опустив голову, я дежурно улыбнулся. Это невыносимо. Я сейчас говорю с парнем, в которого безумно влюблён. В это так трудно поверить, об этом можно было только мечтать! — Я любил свою жену. Но сейчас у нас такие отношения, что только и думаешь, куда бы сбежать и как можно подальше. Мы с ним даже и не заметили, как быстро перешли на ТЫ. Мы разговаривали с ним словно друзья по несчастью. Хотя это так, у нас с ним были проблемы. Внутри меня всё цветёт, а у него проблемы в семье. — Надо же, я видел тебя каждый день, и по тебе не скажешь, что ты устал от семейной жизни. Ты такой весёлый и у тебя так хорошо в семье. Но с твоих слов… — Игра на публику. Вдруг он начал кашлять, а потом вытащил изо рта лепесток. Я от ужаса широко раскрыл глаза, глядя на него. Нет, нет и нет! Я не могу в это поверить, только не он! Если он умрёт, я умру во второй раз, если это возможно. — Ты?.. — Недавно, но не так серьёзно как у тебя. — Тогда почему спрашивал? — Потому что тебе хуже, чем мне. Ты умираешь, тебе осталось недолго. Я хочу быть готовым к худшему, знать, что ты чувствуешь. Ещё нет шипов, но каждый день, два или один раз приступ кашля. Жена не знает, что я заразился. Она любит меня, но я её не могу любить. — Это жестоко. — Да. Говоря жестоко, не имел в виду жену, но он воспринял это так. Жестоко — значит, я буду видеть, как он умирает, и я вместе с ним. Двойное наказание и мука. Он помог мне дойти до дома, уложил в кровать и спросил, не хочу ли я чего-либо. Я ответил ему, что очень сильно хочу пить. Он назвал своё имя, пока мы шли ко мне. Джонатан. Теперь я знаю, какое имя перед смертью я буду шептать, если смогу. Сейчас было такое время, что обычные люди помогают больным вирусом цветов. Раньше даже в больницах держали, сейчас естественно тоже, только мест нет. Больницы переполнены. Чтобы заполучить место в больнице, нужно заранее встать на учёт, а чтобы встать на учёт, нужно быть уже заражённым цветочной болезнью. Здоровый человек не может забронировать место в больнице. — Значит, наступает момент, когда хочешь пить? Всё время? — он сел на кровать, рядом со мной. — Да, — осипшим голосом ответил ему, а потом начал жадно пить воду из стакана, мгновенно его осушив. — Ты знаешь моё имя, но я твоё так и не узнал. — Алек. — Кто он, Алек, тот человек, в которого ты влюблён? Пальцами я содрал сухую кожицу с губ, да так, что кровь начала течь. Стоит ли ему говорить или нет?.. — Я не могу сказать, это слишком личное, — по его глазам я увидел, что он не обиделся, когда я отказал ему. Скажи ему, что это он, Джонатан ушёл бы. Я не хочу, чтобы он уходил, я хочу, чтобы он остался со мной, хочу чувствовать его заботу, присутствие, запах. Мне нравятся его глаза, такие притягивающие. — Слеп тот, в кого ты влюблён, если не видит твои страдания и то, как ты мучаешься из-за него, — почему он говорит с такой болью, не надо, я чувствую себя виноватым от его слов. — Я бы хотел, чтобы ты влюбился и жил. От моих слов он вздрогнул, но я заметил, как он с силой сжал простынь, а потом встал и отвернулся, направляясь к двери, но он остановился, произнеся: — А я бы хотел, чтобы ты лишился чувств к тому, в кого ты влюблён, и чтобы не было этого вируса. И он вышел, оставив меня одного. Он всё время приезжал ко мне домой, каждый день, по два раза. Но когда мне стало хуже, в последующие месяцы он оставался со мной жить. Джонатан вскоре стал отхаркивать лепестки всё чаще и чаще, порой он с трудом мог остановить кашель. Мне же стало хуже, я не мог встать с кровати, а если и вставал, то с большим трудом. Руки, ноги — всё тело невыносимо болело. Но помимо болей в теле от шипов и неспособности ходить, случилось ужасное, что говорило мне и Джонатану о скорой моей гибели. Отхаркиваемые мною лепестки были окровавлены. Я кашлял не только лепестками, но и сгустками крови. Постепенно цветы начали разрывать мою кожу, прорываясь наружу. Это была страшная агония. Джонатан начал колоть мне обезболивающие, но они несильно мне помогали, лишь на некоторое время. Я кричал и мучился, бросал вещи с тумбочки, ещё бы чуть-чуть и, возможно, от этой агонии я бы смог и на потолок залезть. Я чувствовал, мне осталось немного, Джонатан держал меня за руку, я видел, как и он мучается, не только видя, как я умираю, но и сам откашливая лепестки цветов. Лёжа в постели и сдерживая слёзы, я смотрел на него, решаясь перед смертью рассказать, что я чувствую к нему. — Ты голоден? — спросил он у меня, я помотал головой. — Тогда может пить? — я вновь помотал головой. Сейчас вся моя постель была пропитана кровью и усеяна лепестками. Сейчас я был не похож сам на себя: на моей щеке из-под кожи выглядывал бутон розы, левую руку полностью оплела ветвь с шипами и маленькими бутончиками, а ноги так полностью были оплетены и усеяны букетами цветов. Страшно представить, что происходит внутри меня, и что в любую минуту цветы разорвут мои лёгкие и сердце, и что прямо сейчас они появятся у меня на животе или в груди. Мне тяжело было даже говорить. Но сейчас, в такую минуту, я собрал все свои последние силы, чтобы рассказать ему о своих чувствах. — Я любил тебя. Ещё с того самого дня, как увидел впервые. Следил за тобой. И как я был счастлив, когда ты подошёл ко мне тогда и стал мне помогать, поддерживать. Я люблю тебя. Мои последние слова, и я закрыл глаза, засыпая. Только перед смертью я почувствовал, как что-то мокрое и холодное капало на мою руку, а потом на щёки. Джонатан плакал. Перед смертью я ощутил его объятия и смог вдохнуть аромат его волос. Его голос, сколько в нём было боли и отчаяния, я успел даже перед смертью услышать последние его слова: — Я тоже тебя люблю.