«2018 год. 30 сентября.»
«В принципе, все было хорошо, если не обращать внимания на высокую температуру. Держалась две недели, был сухой кашель ‒ все симптомы болезни на лицо. Но чувствовал-то я себя здоровым. То же самое утверждали местные врачи. – Здоров, как бык! А температура, это так… временное. Пройдет, попейте вот эти вот таблеточки, – усатый дяденька улыбался, уже в который раз выписывая мне бумажку с новыми лекарствами, которые должны были снизить температуру. Ушел ни с чем. Прекрасно. Но, как и обещал усач, вскоре температура начала спадать. Тридцать семь и четыре стабильно. Уже лучше. Кашель оставался, но с каждым днем организм ослабевал. Дышать тяжело. Ходить на далекие расстояния тоже ‒ сильная одышка. О вечеринках пришлось забыть». Потерев виски, отложил ручку на стол, наконец закрывая записную книжку. Веду уже третий год, записывая все касаемо себя. Других людей в записки стараюсь не включать ‒ зачем они мне, если в старости хочу перечитывать именно о себе? Старые люди забывают себя молодого. Мне хочется всегда помнить сладкие и не очень моменты. С губ сорвался тяжелый выдох, прежде чем я встал. Заранее приготовил деньги на завтра ‒ решил сходить в частную платную клинику. Чувствую себя разваливающимся старикашкой, притом с каждым днем становится все хуже и хуже.***
– Ну что у вас? ‒ спрашивал врач, отвлекаясь от своих бумаг. ‒ Вот тут болит, ‒ указал в районе ребер, ‒ Дышать тяжело, не могу долго двигаться. Быстро устаю. Раньше была температура под тридцать девять, неделю… больше даже. ‒ Так... Давайте вас прослушаю, – врач повесил на шею фонендоскоп, разогревая в руках металлическую часть, после слушая посетителя, – Поворачиваемся. Так. Так ‒ так ‒ так… похрипываете. Давайте-ка на рентген. ‒ Да я в своей больнице уже делал, там все чисто. Молодой врач убедил сходить на рентген, всовывая в руку направление. А после рентгена его промотали еще по нескольким врачам. К слову, денег на это жалко не было.***
– Как? Такого не может быть! Мне резко стало холодно. Следом за холодом тело окутал жар, пока я удивленно глядел на снимок. Где-то меж ребрами с левой стороны больно кольнуло. ‒ Даниил Олегович… если бы вы пришли раньше… – с искренним сожалением отвечал тот же врач, ‒ У вас "сгорели легкие". Операция уже не поможет, вам осталось… восемь часов от силы ‒ мы не можем назвать точное время. Мои соболезнования. Вышел из больницы в траурном состоянии. Щеки горели, а в глазах была пустота, будто у меня отобрали самое дорогое. Да. Так и было. Только не отобрали. Я сам не уследил, сам не пришел сюда раньше, сам доверялся местному врачу. Почему… на тех рентгеновских снимках ничего не было, а тут показало, что… "легкие сгорели"? ‒ Оо, Данька! А ты чего такой грустный? Зайчик мой, ‒ блондинка повисла у меня на шее, видимо, ожидая увидеть привычную улыбку. ‒ Лиз, я умру… через... несколько часов, ‒ каждое слово выдавливал из себя силой, поднимая на девушку мокрые от слез глаза. Та лишь засмеялась, не посчитав мои слова правдой. Конечно, я уже так шутил над ней. «Второй раз не попадешься? Да, Лиза? А это мы еще проверим!» ‒ смеясь, говорил ей, на самом деле планируя более реалистичную и плаксивую сцену. Надумывал даже попросить какого-нибудь врача дать мне лже-бумажку, подтверждающую какую-нибудь болезнь по типу рака. Тогда это казалось мне смешным, а сейчас осознаю, что смешного мало. Это совсем не смешно. Сразу вспомнился случай, как я со школьными друзьями отмечал кончину попавшего под поезд одноклассника. Непутевый был парень, вечно всем надоедал и путался под ногами, как дворовая, никому не нужная, собачонка. Не давал списывать, а если давал, то это были неверные ответы. Один раз мы повелись на них. В итоге: у Игорька ‒ отличника высший бал, а у нас в точности да наоборот. А ведь мы и вправду устроили в тот день праздник. Купили торт, попросили старшиков купить нам бутылочку шампанского, и сели отмечать в леску, недалеко от той железной дороги. Веселились до тех пор, пока менты не разогнали по домам. Шумная пьяная компания подростков рядом с ЖД ‒ всегда опасность. Мало ли кто-то выскочит под поезд. Хотя это возможно не только с пьяной компашкой. Бывает в шутку выталкивают на рельсы, не осознавая, что творят. Не хотел бы, чтобы кто-то из моих врагов отмечал день, когда я умру. Жалко… что когда отмечал день смерти Игорька об этом не задумывался. Зато теперь понимаю всю гнусность ситуации. Можно было бы спереть на то, что мы были мелкие и глупые. У подростков всегда много всякого бреда в голове… Прошло так много лет, а я до сих пор помню тот случай, будто он произошел вчера. Мы… неплохо оторвались с ребятами. Я считал то поведение нормальным, до сегодняшнего дня. «Игорек… прости меня, пожалуйста, прости…» ‒ Доктор! Симулянт умер! ‒ эта крашеная дурочка засмеялась, отлипая от меня. ‒ Лиз… я же… не вру! Врач сказал, что мне осталось несколько часов! ‒ кричал со слезами на глазах, в упор глядя на девушку. ‒ С утра умер — весь день свобо… ‒ не успела договорить, как получила сильный и болезненный толчок в бок. Девушка шатнулась, плечом ударяясь о бетонный столб, в то же мгновение одарив меня обиженным взглядом. ‒ Ебанутая сучка. Я тебя бросаю, ‒ с этими словами пошел прочь, стирая слезы рукавом кофты. Я не должен был с ней ссорится ‒ просто не выдержал. Она смеется тогда, когда я говорю правду. Что смешного в шутках о смерти? Ничего. Абсолютно ничего. Особенно если у этих шуток отсылки к твоей собственной кончине. Всю дорогу до дома убеждал себя, что тот снимок ошибка, что на самом деле все хорошо и врач пошутил. Чувствовал себя словно в вакууме. Никого не трогал и меня никто не трогал. Даже больше… на меня никто не обращал внимания, не думая о том, что видят в первый и последний раз в жизни. Им все равно… и это грустно. Народ, как и всегда, спешит на работу, кто-то ведет детей в школу ‒ видимо, вторая смена. Но я не заметил ни одного просто гуляющего жителя этим утром. Ясное солнце и частично чистое небо. Ветра нет ‒ просто идеальная погода для прогулки даже с той же жалкой собакой, если не со своими родственниками! Они не ценят жизнь. Я тоже не ценил до тех пор, пока не узнал, что скоро умру. Мама будет плакать. Не представляю, как скажу ей эту новость. Можно просто написать короткое сообщение: «мама, у меня сгорели легкие и я умираю. Люблю тебя, твой единственный сын Даня». Но… мне так хочется хоть раз перед смертью услышать ее голос... Такой нежный, родной… любимый. Это, наверное, единственная женщина, которую я так сильно любил. А она любила меня. Как давно ей не звонил? Уже месяц? Еще неделю назад скинул ее звонок ‒ был слишком занят, чтобы уделить ей каких-то пятнадцать минут. Жалких пятнадцать минут. А ведь мог. Отложить дела в сторону проще простого ‒ потом можно вернуться и доделать. Но я выбрал другой путь. Должно быть, она… обижается на меня за такое хамство. Я не перезвонил ей, когда был свободен. Я так боюсь услышать это ее «что ‒ что ты сказал, сыночка?..». Она всегда говорит эту фразу в непонятной или шокирующей ситуации. Когда я пришел домой и сказал ей, что остаюсь на второй год, услышал именно эту заклятую фразу. Или когда сказал, что заведу себе большую собаку. К слову, моя мама жутко боится собак, даже самых маленьких и безобидных. Эти гребаные слова звучали и тогда, когда предупредил, что уеду в другой конец страны ‒ «Мам, моя душа живет там. Я хочу жить в том городе! Просто хочу. Понимаешь, хочу!». Я знаю, что после «что ‒ что ты сказал, сыночка?..» будут слезы. Они всегда есть. Каждый раз, чтобы не происходило. Эта фраза как бы морально подготавливала ее полноценному пониманию сказанного мной, а мне приходилось повторять свои слова. В этот раз повторять не буду. Ненавижу, когда она плачет, но даже не смогу успокоить. В который раз сделаю больно, но не утешу. Я умру, пока доеду в тот конец страны. Дома заварил себе кофе, устало садясь за стол. Покрасневшие от слез глаза болели. Наконец, можно было отдохнуть. Шел не так уж и долго, а устал как черт, хотя такая легкая и медленная прогулка должна была стать отдыхом. Внутри все болело. Каждый выдох отдавался тихим хрипом, редко и писком. Еще до того, как я узнал свой диагноз, дышать было просто тяжело, а теперь больно. Я многое не успел. За все двадцать лет жизни даже не постарался чего-то добиться. У меня так много невыполненных обещаний ‒ не успею выполнить все за остаток времени, большинство просто не смогу. Физически нереально. В детстве всегда хотел прыгнуть с парашютом. Обещал своей подруге Катюхе, что спрыгну, когда вырасту, и пришлю ей видео. Вырос, а обещание не выполнил. Так стыдно за себя. Три месяца лета промотал в барах и клубах, каждую ночь, возвращаясь домой с какой-нибудь кисуней. Кстати, одна из этих кисунь ‒ Лиза ‒ моя уже бывшая девушка. Тупая блондинка. Стерва. Сколько бабла на нее потратил… сколько купил платьев, юбок, поменял дешевый кнопочный телефон на элитный с яблочком. И для чего? Чтобы она потом посмеялась над моей смертью? ‒ Хотел создать настоящую семью, найти достойную девушку, которая родила бы мне двоих детей. Всегда мечтал о близнецах. Мальчик был бы… Мишей, а имя девочке выбрала бы жена, ‒ грустно улыбнулся, смотря на стену впереди себя, представляя, что бы было, если бы Боги дали мне еще один шанс, ‒ Ходил бы с пацаном на рыбалку… научил играть в футбол и драться, чтобы никто… не смог обидеть. А девочка… была бы принцессой. Сделал бы все, чтобы она чувствовала себя королевой. Покупал бы то, чего нет у ее одноклассниц… чтобы все ей завидовали… Улыбка с лица спала. По щеке скатилась слеза и капнула в кофе. Вы когда-нибудь пили кофе со своими слезами? Нет? А я пью. Сделав еще один глоток кофе, пошел в ванную. Полчаса стоял под холодным душем, вспоминая самые яркие и запоминающиеся моменты в своей жизни. Вспомнил день, когда мама купила мне большущую коробку любимых конфет. Получить на день рождение то, что очень хочется ‒ самое настоящее детское счастье. Вспомнил и школьную экскурсию в питомник к собакам. Нам давали погладить хаски. Это любимая порода собак, именно хаски я хотел завести, когда сказал маме про собаку. Но не завел. Включил телевизор как раз на том моменте, когда старичок перед могилой говорил: «Пусть тебе земля будет легка. Пусть земля тебе будет пухом». Нет ‒ нет ‒ нет. Я не хочу страдать в последние часы жизни. Не хочу грустить, не хочу убиваться. Если уходить… то уходить достойно. Со своей собственной кончиной смириться тяжело, но… осознание пришло быстро. Выключив телевизор, щелкнул кнопку включения на старом радио. Нашел свой любимый канал со спокойной и душевной музыкой. Это то, чего мне сейчас не хватало. Еще около больницы я думал, что это розыгрыш. Отрицал то, что есть на самом деле. Дома… вспомнил все хорошее и все плохое. Вспомнил все свои долги, поэтому сейчас отправил давнему приятелю на карточку десять тысяч с подписью «будь увереннее». Когда-то я задолжал эту сумму и сделал вид, что ничего не было. Слабохарактерный Костя даже подойти и сказать, что я должен, не мог. Боялся. Сейчас… я понимаю, что постепенно умираю, но не боюсь. Страх испарился, словно его и не было. Осталось лишь безразличие к происходящему и смирение с ситуацией. Моя смерть будет безболезненной ‒ по крайней мере, я надеюсь на это. Надел самый дорогой костюм, какой нашел в шкафу. Черный смокинг, брюки. Повязал галстук ‒ бабочку, неторопливо приводя себя в божеский вид. Брызнулся дорогим и стойким одеколоном, который хранил, как достояние ока. Да и этот костюм висел в шкафу, дожидаясь моей свадьбы. Не дожил. В туфлях ходил уже в доме. Их обычно надевал на какие-нибудь вечерние встречи и праздники, где стоило появляться в подобающем виде. Легкая и приятная для слуха мелодия успокаивала. Я слышал собственное сердцебиение, а в районе груди становилось все тяжелее и тяжелее. Большую часть времени терпел до следующего вдоха и выдоха, задерживая дыхание. Как же больно. На глазах выступили слезы отчаяния и сочувствия самому себе. Мне не хотелось, чтобы кто-то знал о том, что я умру. Не хотелось, чтобы кто-то убивался, чтобы враги перемывали кости и подстрекали мою маму. Ей и так будет очень тяжело. Слезы больше не стирал ‒ над своей кончиной можно и поплакать ‒ это не стыдно. Лег на кровать, держа в руках телефон. Написал громадное сообщение, где коротко и сухо просил извинения у всех, кого когда-либо обидел, расстроил, задел колким словом, и разослал по всем контактам, а таковых было не мало. Притом к каждому обращался отдельно в одном и том же сообщении.«Николай, извини. Год назад увел твою девушку. Костя, извини, пожалуйста, я не хотел говорить те слова. Милена, извини за мою прямоту. Я не хотел, чтобы все вышло так грубо. Лена, извини. Это я распустил тот слух про сифилис. Прости, пожалуйста…» ‒ этот список можно продолжать бесконечно.
Раздал остальные мелкие долги, оставшиеся деньги с карточки переводя маме. Ее, кстати, в рассылку не включил. Зато… теперь набрал ее номер, прикладывая телефон к уху. Продолжительные гудки заставляли нервничать получше чем ожидание, но я понимал, что надо. Мне нужно было ей сказать… нужно было извиниться. За все.В этот день я заплачу вместе с ней.