Наблюдатель

      Драко Малфой — чистокровный волшебник, наследник рода Малфоев. Он не может дружить с грязнокровкой. Он не может смотреть на ее тонкие запястья. Он не может с нежностью любоваться небрежными завитками волос на ее шее. Он не может.       Но почему же тогда, сидя в Большом зале, он смотрит на эту мерзкую Грейнджер в отражении стекла бокала. Какая разница сколько это длится? Какая разница, когда это началось?       Ему кажется, что это было всегда. Что с самого сотворения мира Грейнджер, нет Гермиона, небрежно улыбалась кому-нибудь, а он впитывал ее улыбку глазами. Эта девочка не была красивой, не была женственной, не была элегантной, но каждое ее движение его завораживало: то, как она заправляет за ухо залезшую в глаза прядь волос, то как она подпрыгивает на стуле и судорожно тянет руку, то как она хмурится. Гермиона была эстетикой в чистом виде. Не красотой, а эстетикой, потому что… красота — она для всех, а эстетика только для аристократов. Он наблюдал за ней, и чувствовал себя настоящим ценителем, сумевшим разглядеть алмаз в угле. О, Гермиона действительно была алмазом. Без огранки. Никакой косметики, никаких платьев. И это притягивало еще сильнее. Малфой пытался представить Гермиону в элегантном платье в пол. Это было красиво, но лишало ее какой-то своей прелести. Это было просто красиво, но уже не эстетично.       Поэтому он продолжал с удовольствием взирать на непослушную копну волос, на маленький носик, на бледные тонкие губы. Он продолжал смотреть на короткие ресницы, на зеленые глаза (но лишь когда они не смотрят на него). Он продолжал жадно ловить взглядом каждый открытый участок ее тела. Он продолжал наблюдать за ней.       Драко порой следил за ней. Часто. Незаметно наблюдал за тем, как она патрулирует коридоры поздней ночью. Дезиллюминационное заклинание — первое сложное заклинание, которое он выучил по собственной инициативе. В дни ее ночного патруля он часами ходил за ней, внимая каждому ее движению, свободно вдыхая ее запахи. Порой Драко мечтал наброситься на нее, вдавить в стену, чтобы увидеть испуг в ее глазах, чтобы провести большим пальцем по подбородку, чтобы увидеть хоть что-то кроме ее голых запястий, хоть еще один кусочек кожи. Но эти мысли слизеринец гнал прочь с отвращением — так будет совсем не эстетично. Поэтому ему оставалось наслаждаться лишь звуками ее шагов и размеренного дыхания.       И это не была любовь. Драко не сказал бы, что это любовь. Сам он называл это эстетическим самоудовлетворением. Но в тоже время он не мог представить, что сможет привязаться так сильно еще хоть к кому-нибудь. Для себя он решил, что это самая сильная форма привязанности, на которую он способен.       И он все дальше погружался в омут под названием Гермиона, впрочем, совершенно не боясь утонуть. Это просто любование другим человеком — ничего больше. Его просто бросало в дрожь от того, как она отпивает сок из бокала — и всего-то. У него просто кровь приливала к мозгу, когда она облизывала засохшие губы — только лишь. Он просто покрывался испариной, когда она из-за жары слегка оттягивала в сторону воротник — только и всего. Он не считал себя больным, все люди ведь чем-то одержимы: Гойл — маггловской пиццей, Блейз — игрой в квиддич, Пенси — модой, Пожиратели смерти — идеей чистоты крови. А он всего лишь одержим Гермионой Грейнджер. Ничего, что можно было бы осуждать. Ничего необычного.

***

— Малфой?! Откуда ты взялся?! Минус пять очков Слизерину за блуждания после отбоя! — Потише, Грейнджер. Ты половину Хогвартса своими криками разбудишь. — с этими словами он сделал к ней два шага. Гермиона отступила назад, но спиной наткнулась на холодные камни стены. Она испугалась. Непонятно почему. Палочка все еще удобно лежала в ее руках, вокруг был Хогвартс, а перед ней стоял лишь слизеринский хорек. Но из глаз Малфоя лилась пустота, в них искрилось легкое безумие. Он подошел еще на шаг ближе, взял из ослабевших рук гриффиндорки палочку, которую сразу же бросил на пол. Еще шаг и он почувствовал какая маленькая у нее грудь. «И все же Гермиона сама эстетика даже когда немеет от ужаса.» — проскользнуло в его голове. Лицо девочки покрывают блестящие капельки пота, рот так заманчиво полуоткрыт, пряди волос прилипли ко лбу, в глазах читается страх. А Малфой просто смотрел ей в глаза, просто поднимает правую руку и дотрагивается большим пальцем до подбородка — кожа нежная, и ведет в вверх, средним и безымянным касается кусочка кожи за ухом — невероятно нежная, указательным пальцем проводит по губам — влажные, затем расстегивает две верхние пуговицы на рубашке и впервые видит ее идеально правильные ключицы. Драко старается запомнить малейшую деталь этого нового клочка кожи, смотрит на нее неотрывно, чтобы потом мизинцем прочертить эти линии. Третья расстегнутая пуговица открывает взгляду ложбинку между грудей, но он едва успевает туда заглянуть, потому что звонкая пощечина прерывает его.       Он пятится назад. В глазах Гермионы стоят слезы, но даже бусинки этих слез идут ей. Она пытается ударить его еще раз, но он ловит ее руку. Девочка вырывает свою руку, мгновенно поднимает свою палочку и бежит. Подальше от него.       Драко понимает, что Гермиона ничего никому не расскажет. Драко понимает, что поступил неэтично, и что более важно — не эстетично, но по другому было нельзя. По крайней мере он так скажет себе. Еще он понимает, что зашел слишком далеко, а потому ему рано или поздно захочется пойти еще дальше. Понимает, что в эту ночь Гермиона узнала еще одну причину ненавидеть его, а он узнал еще одну причину любить ее.