What Is Dead May Never Die

Исчадье ада? Бес? Дьявол? У него много прозвищ и все они — слепое олицетворение. Без налёта вранья, кричащей несправедливости или безрассудства — точно и метко, в самую суть. Он был кошмаром для каждого живого смертного. Дикий, необузданный лис, большую часть времени проводящий в своей норе, меньшую — в среде безумия и разрушения. Он не умел созидать, не воскрешал тела из пепла, не возвращал из Ада души — он просто был, опостылевший даже миру недочеловек, что привык относиться к людям так, как те себе напридумывали. Он для них Кьюби? Пусть так, но жаловаться поздно — ему понравилось прозвище. Бессмертие не есть награда, привилегия, особенность или дар. Это наказание за прошлые деяния, за жалкие оскверняющие преступления, когда век его ещё был отмерен и отлажен, так приятен и скоротечен… Оглядываться было не на что — года текли так быстро!.. Курама давно не знал ласки и терпимости, потому что всё рушилось под его руками. Он был проклятием: чистым до кристальной белизны, отполированным и продуманным с особой тщательностью, таким, что пачкает смертные души одним смазанным, безынтересным взглядом. Проклятием, иссушающим жизнь вокруг. Он — бес огня, слуга и безраздельный правитель, которого душат свои же силы. Поэтому Лис всегда живёт в холоде. Годы тянулись вяло. Прошёл уже век, а он всё тот же: пустой и ненужный каратель самого себя. Луч света, бивший по глазам, назойливо ластился к коже. Пустое и ненужное тепло. Курама смахнул его порывом ветра и, задрав голову, прищуренно вгляделся в тёмное тучное облако, неуклюже взгромоздившееся у вершины северной горы. Сегодня будет буря.

…

Он не обязан был, не должен... Найдя замерзший полутруп, притащить к теплу — не касаясь голыми руками, лаская взглядом. Всё живое Лис привык выжигать, а теперь впервые познал такое чувство, как страх. Страх прикоснуться, испортить, сломать. Трещал костёр, пышущий на мокром куске земли, с шипящими следами талого снега. На холодном белом ковре было невозможно спать, при назойливой одышке уползающей смерти — страшно спать. Глаза девушка разлепила несмело: что-то внутри говорило: не стоит делать этого. Напротив — зрачки лисы, очередное слепое предчувствие и тонкий флёр чего-то, что вертится на языке. Надоевшее, пугающее, скользкое, бесцветное и отчаянное. Он тоже был одинок, поняла она и протянула руку, улыбаясь, как в последний раз. Бес отшатнулся.

Смерть любит смотреть на небо. И эту девчонку теперь тоже любит. Почему? Потому что такое же бессмертное небо отражается в её глазах.

Грязный кровавый взгляд впивается в невинный и доверчивый, и всё вдруг стягивается, сжимается густой равномерной сферой серости, а не темноты — вокруг мира и них в частности. Светлеет. Курама выжигает льды одним взмахом рукава. Теплеет.

…

— Я не могу принять этот подарок, — Наруто аккуратно и немного вымученно улыбается, грустно разводя руками, и уходит обратно в свою комнату, неторопливо и тяжело. Пятки приковывает к полу, будто с каждым шагом бессмертная чернота высасывает из неё силы. Это незаметно, но так и есть. Курама полубезумно фыркает в ладонь, прячет глаза в косом изгибе медной чёлки. Чёрное, ядовито-чёрное кимоно, обшитое золотыми нитями, подчёркивало красоту её юного тела, обволакивало второй кожей. Это не зола мертвецов, это не пыль проклятья — простой подарок. Почему Наруто не может оценить? Эта вещь столь же ценна, как обручальное кольцо, как признание в вечной любви. Смертная отвергает его раз за разом всё с той же нежной улыбкой, от которой хочется обратиться в прах. Слыхали? Огненному Лису хочется обратиться в прах! Стать живым, с настоящим дыханием и стареющей кожей, без оттенка мудрости в глазах, без клеймящих рук. Ему хочется познать человеческое тепло, вспомнить его, осознать ценность. Чёрт, ему вообще нельзя было спасать Наруто! А теперь нельзя провести ладонью по её волосам, потрепать по голове, отпечатать поцелуй на губах. Его прикосновения — проклятье. Проклятье, въедающееся в кожу, кости и органы. Тьма размоет бронзу, как бы та не сияла, поэтому Курама жадно наблюдает за девчонкой с расстояния. Его чувства не касаются её тела, но смертная была слишком доброй и понимающей. Боль и разочарование демона не дают Наруто отвергнуть этот подарок. У Наруто румяные, живые щёки, карамельная кожа и тёплый запах. Запах солнца, запах того самого луча. Солнце притягивает чёрный. Это и сводит с ума. Бесу нельзя сходить с ума ещё сильнее. Иначе он просто… Сорвётся.

…

— …Очнись же. Что ты наделала?! Не играй со мной! Очнись! Наруто!.. — его пощёчины — очередные стрелы, пропитанные ядом даже изнутри. Тело под его чёртовыми руками дрожит, дрожит от страха и боли. Лучше бы от холода! Но на дворе весна, жестокая и мягкая весна. — Ты не можешь покинуть меня! — бес отчаянно прижимает девчонку к себе — щека к щеке, чувствует её слабеющее дыхание, мелко дрожит. (Не трогай её, ей больно! Не трогай! Убери свои грёбанные руки!) А он как будто с ума сошёл, поменяв рассудок на пустое и бездумное «ничего», в котором боль плещется, а ему непонятно, что с ней делать — перелить? выжечь? впитать? Демон впутывает холодные пальцы в смазанные брызги загустевшей крови — она пропитала насквозь даже плотную ткань того самого кимоно, — очерчивает ледяными слезами тонкую бледную скулу, проводит влажным языком по гибкой ледяной шее, как животное, зализывающее раны своего собрата. Её кожа не ценит эту ласку, сожаление и нежность — светлеет ещё сильнее. По белым щекам расползаются лисьи полоски шрамов. Метка за меткой, последние гвозди на её гробовой доске. Сам виноват. Он сам во всём виноват. Спас, проявил заботу, привязал к себе, влюбился. Влюбил. А теперь поплатись за сломанную жизнь любимой смертной, которая сама прикоснулась к тебе, которая в порыве чувств поцеловала тебя… Ублюдок. Твои прикосновения убивают, так ведь? Так какого же чёрта ты прижал её к себе и ответил?! «Дьявол!» — трусливо шептали многие. «Бес», — поддакивали им остальные. И никто из них не понимал и не хотел понимать, что бессмертие не даётся в награду. Это наказание. Но неужели он не настрадался? Неужели мало заплатил за свои грехи? «Курама», — мягко твердила Наруто, несмело прикасаясь к открытой костлявой ладони, невзначай, по-детски целуя в уголок губ. Улыбка её рассыпалась с последним рваным вздохом мечущегося сердца, что пустило через кожу скользкое дыхание смерти. Густые пшеничные волосы потускнели, карамельная кожа окончательно превратилась в мел. Лис держит её пустое тело в руках, глядя алыми стеклянными глазами в её голубые стеклянные.

То, что мертво, умереть не может?