Impossible.

В воздухе будто искрились молнии, настолько сильно было напряжение. Лишь у одного из них. Второй же был спокоен, будто и вовсе мыслями отсутствовал. — Хах, ну давай, расскажи им все! Расскажи, как... — горечь неприятно оседает на языке, губы упорно пытаются сложиться в ироничную усмешку, но в глазах боль, боль предательства. Он никогда не думал, что может испытать такую душевную боль, сильнее даже тех моментов, где он висел на волоске от смерти, — Можешь даже прокричать это с вершин гор, давай... мне уже нечего терять. В ответ молчание. Собеседнику было нечего сказать. — Ну да, как всегда, промолчишь, конечно, тебе плевать, ведь деньги тебе явно важнее, — руки дрожат, как и голос, но фиолетововолосый продолжает держать себя в руках: нельзя показать слабость, не здесь и не ему, — А была ли эта любовь вообще обоюдной? Или тебе было только удобно со мной, а? — голос предательски дрогнул. В ответ снова молчание, будто бы мужчина вообще не заинтересован в этом разговоре. Только смотрит прямо в глаза выжидательным взглядом — в нем ни вины, ни сожалений. — Знаешь, стенка была бы и то лучшим собеседником... Ну что ты молчишь? Ответь, скажи хоть что-то! В его голосе была такая надежда, словно он был преданным псом, которого хозяин ударил ни за что, в глазах будто невысказанная мольба, перемешанная с болью. — К этому все шло, не притворяйся, что не замечал, — практически безразличные слова резанули по сердцу, будто боль и впрямь была физической, а не фантомной. Выдуманной. Как и то, что у них по-прежнему все хорошо. Да. Скалл знал. Видел, понимал, но не хотел. Они с Маммоном были вместе долго, возможно, как только началась их «работа» в роли аркобалено. Они встретились глазами, познакомились поближе, изучили друг друга взглядами, да решили сойтись. Нет, Скалл не обманывался насчет искренней любви, тут дело было проще — практически год они должны были жить на базе все вместе, отлучаясь лишь на задания, и, естественно, любому понадобится партнер, хоть кто-то под боком, ведь обходиться собственной рукой не хотелось никому, и им обоим в том числе, — и это прекрасно совпало, что они удовлетворили запросы друг друга. Просто... Скалл увидел в их отношениях то, чего, похоже, не было. Скалл наивно, — хах, так ванильно и глупо, — выдумал себе, что у них с Маммоном появилось что-то вроде духовной близости, как у того же Фонга и Реборна, что они понимали друг друга и почти... дружили, как сказали бы дети. На самом деле их отношения охарактеризовать простым словом «дружба» нельзя, они были как он с иллюзионистом, только вот... увидев пример близости душ, Скалл надумал себе и то, что у них с Маммоном также. Он влюбился в этого человека. Того, с кем ощущал надежность и постоянство. Самостоятельно, от того, что доверял. А вот фиг тебе, да, Скалл, о Великий и Неубиваемый? Мужчина только начал верить в то, что у него появилась цель в жизни, что она, черт побери, не бессмысленна! А вот, получи фашист гранату — Маммон, получив солидную сумму от босса Варии, Тира, присоединился к нему, пользуясь своей возможностью телепортироваться. И, на что указывают засосы, был с Тиром не только по деловым вопросам... Скалл не хотел в это верить до последнего, наслаждаясь иллюзией счастья. И что теперь, когда смысл жизни вновь потерян? Скалл прекрасно помнит, как было до Маммона — хах, он каждый день четко видит последствия своих действий на запястьях, где красуются неровные и многочисленные порезы. Как и на предплечьях. И на ногах. Несколько на животе, но Скаллу стало жаль свой красивый и подтянутый живот, да и большую роль сыграло то, что на животе крови вытекает мало, зато порезы болезненные — не умереть. (Бессмертный Скалл уже долгое время пытался умереть. Всегда неудачно.) — Ну же, иди, расскажи моим врагам, получишь свою любовь, эти треклятые деньги... — губы наконец-таки сложились в кривую, надтреснутую улыбку, в сердце будто раскаленный кол вонзили, — Расскажи им о том, как Великий и Бессмертный Скалл прогибался под тебя, всего такого крутого и сильного иллюзиониста, что верил в свое счастье, не видя ничего вокруг! А ведь Луче предупреждала его, что лучше бы он выбрал Верде, но нет блять, каскадеру хотелось именно этого содержателя жаб, помешанного на деньгах! Сейчас мужчина как никогда сожалел о том, что не прислушался к умной женщине. Да, Верде, может, и выглядит не лучшим образом, но он бы не изменял ему, разве что только своим экспериментам, да и то не в том плане... — А теперь... — теперь будет снова пытаться научиться жить, разве что сейчас с маленькой прибавочкой — разбитым вдребезги сердцем. — Ты был счастлив. Скалл взглянул в фиалковые глаза, такие... холодные и безразличные, но изучающие. Будто эмоции, что испытывает сейчас Скалл, его невероятно заинтересовали. Как Верде его эксперименты, что пытаются барахтаться. — И что ты хочешь этим сказать? — чужие слова заставили искусственную улыбку спасть с лица. Скалл устал. Просто устал. Он хочет просто, черт бы побрал этого Маммона, повернуть время вспять на тот момент, когда они еще не были вместе и уберечь себя от ошибок. Только вот... сердце-то уже разбито, и остается ему лишь завершить разговор, поставив точку. Раз и навсегда, и больше они не вернутся к этой теме. Больше не будет больно. — Я не понимаю. Ты знал, что мы вместе пока только нам обоим это удобно. Мне больше не нужно наше «сотрудничество», вот я и расторгаю нашу связь. Скалл молчал, ощущая ком в горле. Он знал, что если скажет что-то, то голос пропадет, что тогда он точно не сможет сдержаться. — То, что ты предался иллюзиям, совершенно не моя вина. Да, верно. Скалл как всегда сам виноват. И в том, что его предали. И в том, что не может умереть, избавившись от страданий. И даже в том, что хер пойми как затесался в группу убийц, и предпочел более мирно выглядевшего Маммона Верде. Ну да, конечно. С губ срывается истерический смех, который Скалл торопливо прерывает силой воли. И хватает его лишь на то, чтобы сказать: — Что ж, — глоток прохладного сейчас воздуха, — спасибо за счастье, да. И позволение растрепать все моим врагам я не забираю — считай прощальным подарком, денег получишь дохрена. Он разворачивается к двери, открывает ее и быстро захлопывает с другой стороны, слыша в голове лишь свой быстрый-быстрый пульс. Остановка на пару секунд ничего не дала — никто за ним не побежал, рядом не телепортировался. И что, собственно говоря, Скалл ожидал? Розовые очки окончательно треснули и фиолетововолосому даже послышался звук ломаемого внутрь глаз стекла. Да, это именно из-за стекла у него сейчас из глаз льется прозрачная и соленая кровь, верно, это совсем не слезы. I remember years ago Someone told me I should take Caution when it comes to love, I did Когда дверь его комнаты захлопнулась, Скалл наконец очнулся. Он не помнил, как добрался, не разбирая от слез дороги. — Святая Дева Мария, Луче ведь говорила... говорила не выбирать его. — немного неразборчиво начал он, когда спрятал глаза в ладонях, нажимая до разноцветных кругов на черном фоне, лишь бы прекратить предательские капли слабости, тело медленно начало оседать на пол, скользя по поверхности двери вниз, — И ведь я сначала не любил, нет, как он и сказал, сначала это было просто удобно... And you were strong and I was not My illusion, my mistake I was careless, I forgot, I did — Но я забыл. — убито, как принятие собственной ошибки. После долгой тишины, разрываемой лишь неразборчивыми всхлипами, Скалл немного успокоился, хоть дыхание и было хриплым и воздух пробирался через легкие с слышимой дрожью. And now When all is done, there is nothing to say You have gone and so effortlessly You have won, you can go ahead tell them Маммону плевать, будет он рыдать и убиваться или нет. Он победил, и теперь может заработать еще зеленых за то, что доставляло удовольствие и не нуждалось в труде. Он ушел легко, будто Скалл ему ничего не значил. Так почему Скалл должен убиваться по безэмоциональному подонку, что наверняка и сам видел, куда каскадер себя загоняет, и не снял эти чертовы очки мягко? Или хотя бы не так болезненно?!! Tell them I was happy And my heart is broken All my scars are open Tell them what I hoped would be Зато... Скалл глубоко вздохнул, окончательно приходя в себя. Зато теперь он знает, что отношения для него... счастье... ... impossible. ... невозможно. — О, Великий Скалл, как мне жаль тебя, — мужчина, если не сказать даже юноша, ведь он был моложе всех аркобалено, цеплялся за вторую личину, как за спасательный круг. Ему было легче отгородиться от этого, начать жалеть не себя, нет, себя он жалеть не хотел, — он сильный и все выдержит, ясно? — а каскадера Скалла. Будто не его, совсем не его. — Бедный, бедный Скалл, которому природой заложено никогда не быть счастливым. И ему даже не избавиться от страданий, что каждый раз, будто издеваясь, дает ему госпожа Судьба. Фиолетовая гримированная слеза давно размазалась из-за настоящих слез, оставляя развод на щеке. Под глазами круги такого же цвета от потекшей туши. Как легко можно было бы представить, что обычный подросток после эмо-вечеринки вернулся домой, возможно, пьяный. Но обычный. А Скалл явно был необычным. Он, не видя перед собой ничего, будто в трансе, достает нож из специального кармашка в штанах и закатывает рукава. Когда острое и сверкающее лезвие прикасается к коже, руку мягко останавливают. Скалл неосмысленно поднимает пустой взгляд на человека, потревожившего его. Красный... Немного черный... Запоздало Скалл понимает, что это Фонг. Что он делает в его комнате? Как долго он здесь? Сколько видел? Ему хочется задать эти вопросы, но он молчит. Опускает взгляд, расплывчатым после недавнего взглядом рассматривая колени в красных штанах, упирающиеся в пол. — Цени жизнь, Скалл, она не так уж и плоха, — голос мягкий, совершенно неукоряющий, что можно было бы ожидать. — Не правда, — словно ребенок говорит жалобно, но уверенно. А у самого голос дрожит от пережитого. К голове прикасаются осторожные пальцы, слегка гладят, словно боящегося котенка. От сравнения Скаллу хочется смеяться — именно потерявшимся котенком он и был. Потерявшимся по жизни и не знающим что делать. — На свете есть много прекрасных вещей, маленький Скалл, и только ради них уже можно ценить жизнь и продолжать жить. Чтобы видеть и наслаждаться. Когда Скалл поднял взгляд, ему показалось, что ничего и никого красивее он в своей жизни не видел. Нежный взгляд серых глаз, шелковые волосы, сейчас распущенные и спускающиеся плотным водопадом за спину. Голый торс, на удивление накачанный, чего не ожидаешь от человека с некрупной комплекцией, как у китайца. И свободные простые штаны, видно, что спальные. Неужели... — Ты спал? Кивок и спокойная и расслабленная улыбка — одна рука продолжает гладить голову, перебирать тонкие волоски, попорченные краской. — Почему у меня в комна... — только сейчас, оглядываясь, Скалл понимает, что это явно не его комната, и осекается на полуслове. Фонг аккуратно забирает нож, отталкивает по полу его куда подальше, и притягивает к себе опешившего Скалла. — Я помогу тебе найти причину жить, Скалл. И растроганному Скаллу ничего не остается, кроме как сказать «Хорошо» в ответ и крепко-крепко прижаться, вжимаясь лицом в мягкую кожу, делая ту мокрой от очередной порции слез. Скаллу никогда еще никто не предлагал помощь, такую бескорыстную, такую... ненавязчивую и нежную. Даже Маммон не лез с расспросами, откуда у него порезы по всему телу. Не предлагал поставить ментальный блок на плохие воспоминания, если таковые были в его жизни или скорее детстве. Фонг молчит, когда ощущает влажность на месте между шеей и плечом, и хотя Маммон тоже молчал, его молчание не было настолько уютным и поддерживающим. — А... господин Реборн не будет злиться? — робко спрашивает Скалл, и получает в ответ бархатистый смех. — А он сейчас лежит в кровати напротив нас и явно не против происходящего. Скалл дергается и практически подпрыгивает, но его крепкой хваткой удерживают на месте, и он только осторожно выглядывает из-за густых черных волос, точно ли киллер номер один «не против». Мало ли. Но Реборн и вправду спокойно лежит на боку, неукрытый ничем, подперев голову рукой. Словив себя на том, что взгляд предательски скользнул ниже, Скалл покраснел и резко вернулся обратно в положение шея-лицо. Насмешливый хмык ему не послышался, это точно! — Сатана... — наигранно-испуганный шепот на грани слышимости. Поцелуй в макушку ужасно смутил каскадера и тот не нашелся со словами, просто промолчав и сделав вид, что не заметил. Ну конечно, а жар на его лице и щеках Фонгу явно почудился. Все делали вид, что все хорошо. Каждого устраивало происходящее, и Скалла, и Фонга, и даже Реборна. Удивительное зрелище, ради такого явно можно продолжать жить.