потому что

      В тесной гримёрке душно, пахнет косметикой, его любимыми Dior и цветами. Он их любит: чисто эстетически, ассоциируя с чем-то вечным. Не то чтобы он верил в вечность, вообще задумывался о высоких смыслах вещей, но забрать цветок из букета — его маленькая традиция. На память о мгновении. Коллекция сухих уже покоится в деревянной коробке на самой верхней полке. потому что личное — без доступа для посторонних глаз. Хватает своих.       Они смотрят в отражение почти с вызовом, усмехаясь и подтягивая за собой уголки губ. Остро. Чёрная подводка, aphrodite из "Lime Crime Venus XL" на веки, boticelli — в уголки, и совсем немного burnt gold по низу. Напустить туман и приправить безразличием — он непобедим. Сокрушить всех улыбкой с кроваво-красным тинтом на губах не составит труда.        До выхода три минуты — он никогда не опаздывает. Коридоры тёмные, слабое освещение дешёвых жёлтых ламп лишь тускло подсвечивает дорогу в ад. Он всё ещё не понимает, почему директор до сих пор не позаботится о пути к сцене; красная дорожка и золото вокруг, разумеется, будет лишним, но зашарпанные стены можно было не только прикрыть картинами с женскими формами. Ничего личного, но выглядит не очень. Босс только пожимает плечами, обещая решить всё позже, а сейчас он хочет, чтобы как всегда — идеально, крышесносно, громко. А он по-другому и не умеет.       В колонках "Love and pain" льётся патокой, поднимается выше, разлетаясь по залу. Тонкие ноги на высоких каблуках; он идёт умело, медленно, от бедра, пока звучит вступление. Голова опущена, скрывая виновника первых вздохов из зала — ему не стыдно. Он ведёт плечами, стряхивая взгляды, пальцем по бедру, бесстыже приподнимая на миллиметр золотую рубашку — притягивает обратно, подходя к пилону. Красный свет в зале тяжёлый, но его взгляд неподъёмный, из-под опущенных ресниц и прямиком в душу, не ища обходных путей. Тень от прожектора выгодно играет на лице, когда губы выдают издёвку, насмехаются, подпевая: "said baby, what you want from me". Он знает, что от него хотят. Что его хотят. Ему нравится дразнить, ведя рукой по холодному металлу, обхватывать плотным кольцом и поглаживать, обходя по кругу и показывая себя со всех сторон. Шёлковая рубашка застёгнута до предпоследней пуговицы, сидит свободно, прикрывая ягодицы — о штанах не может быть речи. Идеальные ноги напоказ, не стесняясь, с каждым шагом подчёркивая выступающие на гладкой коже мышцы. Девушки только вздыхают, глядя на него. Но здесь их нет — слава богу, здесь только богатые дяди, пришедшие в который раз лицезреть лучшее творение природы, которое обхватывает ногой шест, прокручиваясь, извиваясь и откидывая голову из стороны в сторону. Коснуться шеи — предел мечтаний для каждого, но он далёкий как божество, недоступный, ведёт пальцем от подбородка вниз, подцепляет ещё одну пуговицу — кто-то в зале уже не выдерживает, издаёт глухой полустон.       Слабаки, он ведь ещё даже не начал.       Для него танец — искусство, шедевр, страсть. Он отдаётся всецело, без остатка, сливаясь с музыкой. Чувствует каждую ноту, пропускает через себя, обходя пилон и расставляя ноги ровно по бокам.       Пора показать им настоящую страсть.       No. Love and pain.       Руки скользят, пока он опускается резко, закусив губу и откинув голову. Колени в сторону — прекрасный вид на плотное кружево бордового цвета. Бёдра верх-вниз, соблазнительно, разводя ноги ещё шире. Его уже ведёт, он наслаждается игрой, когда опускается на колени, опирается на руки, прогибаясь в пояснице. Рубашка скользит по гладкому телу, по спине наверх, скатываясь и открывая миру округлые ягодицы. Он ложится полностью и поднимает пару раз бёдра, на мгновение махнув ими — почти незаметно, но достаточно, чтобы самые внимательные заметили, стыдливо запустив руку в дорогие брюки. Никто не увидит, у каждого место за столиком на одного, сюда редко приходят вдвоём - он своим видом разрушит любые отношения и надежду на будущее, мир и вообще жизнь. Если хотеть, то только его. Здесь по-другому не получится.       Он в этом красном свете хорош до одури.       Изящное тело поднимается волной, захлёстывая похотью, прыгает на шест, ловко проворачиваясь, перебирая ногами и прижимаясь щекой к металлу. Горячо — от самого себя или атмосферы. Он любит быть любимым, ловить восхищённые вздохи, стоны и просьбы зайти дальше. Said maybe, I’m the only thing you need. I know you feel it don’t you       Их любовь фальшивая до тошноты, но он заходит, спускаясь на пол и садясь возле на шпагат, елозит спиной по пилону и поднимается снова, расстёгивает пуговицы, медленно, одну за одной. Скинуть сначала с одного плеча, покрутиться, накинуть, чтобы потом сбросить всё сразу, оставаясь только в кружевных трусах. У местных извращенцев определенный фетиш на такое. Они не скрывают его возбуждение — он сам не скрывает, смотря сквозь пелену желания — на них, но не желая их. Трогает себя уже почти везде, делает плавные движения бёдрами вперёд-назад, откровенно намекая, извиваясь, мучает, доставляя болезненное удовольствие. Их размазывает по креслам, впечатывает образом совершенства, пока дома жёны готовят им ужин и укладывают детей по кроватям — папа снова задержался в офисе, придётся ложиться без него, но он обязательно зайдёт и поцелует на ночь, уйдёт в душ смывать позор, но не так просто. Слова любви достанутся жене, а он будет думать о сегодняшнем вечере, заменяя парня своей женщиной, чтобы наконец избавиться от бесконечного возбуждения.       Но вернётся за новой порцией, потому что.       Он танцует страстно и горячо, откровенно, но никогда не позволяет себе кончать на сцене — эти же захлебнутся и подавятся, старые сердца остановятся. Можно сослать на алкоголь и холестерин, но не стоит. У него стоит не на них.       Последние секунды, громкие и протяжные, он снова крутится, уже вниз головой, задевая стояк, переворачивается, выдыхает рвано: губы блестят от помады и слюны, грудь вздымается тяжело, капли пота стекают аккурат с каплями в их брюках, когда он падает на разведённые колени, держась одной рукой за пилон.       Представление окончено, занавес опускается тихо, скрывая сегодняшнюю звезду, прячет от пошлых стонов и любопытных глаз. Но одни всё же смотрят прям точно в подведённые глаза танцора, без притворства и восхищения — с легкой небрежностью и нотками отвращения.       Хёнджин их даже не заметил.       Директор Бан встречает его похвалой, рассыпаясь комплиментами и прижимая к стене. Хван Хёнджин чёртов дьявол. Его хитрые глаза смотрят внутрь, в самую душу, но на самом деле смотрят сквозь и мимо, но боссу нравится, он ведётся, ему доставляет неимоверное удовольствие наблюдать за тем, как его прямые ресницы чуть подрагивают, еле заметно, но он улавливает это каждый раз, когда открывает глаза, чтобы насладиться в полной мере. Бан Чан привык брать всё и сразу, не оставляя на потом — именно это помогает ему держать такое заведение. Он целует жадно, прижимая к холодной кирпичной стене. Она запомнит запах двух тел, поцелуя и тайной нежности, которая скрыта в движениях Чана, в каждом прикосновении к красным губам и коже. Кожа Хёнджина гладкая и мягкая, словно бархатная, и плевать в принципе, что он потный. Его Dior сильнее. Между ними нет любви, лишь тяга и взаимопомощь, как говорят оба, но Бан выражает свою благодарность дорожкой мелких поцелуев по тонкой шее, выступающим ключицам и плечам. Он кусает торчащий кадык, сжимая рукой стояк в бордо, ловит губами тихий стон. Худое и костлявое тело кажется таким хрупким в руках мощного Бана, даже женственным, совсем тонким. Но он всё равно до синяков сжимает бёдра и запястья младшего над его головой, держит крепко, не позволяя даже двинуться, а Хван совсем не против. Он только двигается ближе, прижимаясь теснее, чтобы почувствовать всё. Как шершавый язык проходится сначала по губам, потом проталкивается, ведёт по ровному ряду зубов, по нёбу, медленно, дразня, и наконец находит второй, касается легонько, а через секунду уже кусает и присасывается с жадностью. И Хёнджин готов отдавать всего себя у этой стены, размазаться по ней и стереться в порошок от напора Банчана, который никак не прекратит вжимать тонкое тело в старый кирпич, ритмично надрачивая. Сильные ладони то и дело сдавливают руки, царапая чужую кожу о камень, за что он позже извинится несколько раз, поцелует и пообещает, что скоро пройдёт. Между ними нет любви, но Хёнджин заходится стонами, впечатываясь головой в стену, толкается сам и просит быть быстрее. Ему хорошо даже вот так, в коридоре, практически на виду — всё равно никто не придёт ещё десять минут, а Бан Чан заботливый директор, периодически зажимающий его после выступления.       Он пачкает изящное кружево, а Бан просто уходит, ещё раз похвалив его коротким поцелуем. Ему самому помощь требуется редко.       Они знакомы уже сто лет — Хёнджин даже не вспомнит точно год, но Бан Чан позвал его к себе года три назад после очередного выступления Хвана. Буквально потащил, не желая слушать возгласы и самобичевания плохого танцора. Сейчас от неуверенности в себе не осталось и следа, заменив всё самолюбием и званием лучшего. Его признал не только друг, но и босс в его же лице, представил всем и лично преподал пару уроков, пока не убедился, что тот морально готов к знакомству с кем-то другим.       Другим стал невысокий миловидный парень с женственными чертами лица и очаровательной улыбкой. Он танцевал так легко, как и двигался в повседневной жизни, любил Риану, много смеялся, матерился и занимался с ним вечерами в маленьком зале. Хёнджин мальчик способный, ему два раза объяснять не приходилось — учитель доволен. Настолько, что один вечером прям во время репетиции, оттачивая навыки и гибкость, он решает, что на практике материал усваивается лучше — нависает над ним как-то слишком резко, впиваясь зубами в вытянутую шею. Младший выгибается под ним змеёй, цепляясь за чужие плечи. Всё происходит слишком быстро - они только и успевают доползти до старого дивана в конце студии, завалиться и сорвать одежду. Хёнджин уступил — закинул ноги на плечи, сводя с ума старшего. Тот отшутился, что с таким громким голосом он будет снизу постоянно, но Хван заверил, что сверху он выглядит круче.       Минхо спорить не стал. Хёнджин о его "постоянно" — тоже.

***

      Лето жаркое, палит в глаза солнечными лучами, и очки не спасают. Минхо в них и своих узких джинсах выглядит потрясающе, когда выходит из дома и прыгает на переднее сидение хёнджиновской машины. Короткий поцелуй в знак приветствия, Минхо улыбается своей прекрасной улыбкой, светится счастьем, глядя на Хвана.       – Ты выглядишь божественно, – Хёнджин поглаживает чужую коленку, поворачивая ключ зажигания.       — Ты тоже. Как всегда, – он не врёт — Хёнджин красивый всегда.       – Я знаю, – подмигивает. Самолюбия ему, конечно, не занимать. Даже Ли с его завышенным чсв уступает.       Сучный характер — та самая изюминка младшего, что заставляет Минхо обожать его. Плюсом его красивое лицо и тело, шикарные губы и родинка под глазом — он ловит дикий краш. Потеряно.       Минхо за всю жизнь влюблялся лишь дважды: в Хёнджина и в учительницу по математике в старшей школе. Молодая, красивая, умная, жаль только замужем за физиком, но это ничего, признаваться он всё равно не собирался. Цветы и шоколад в феврале — максимум, на что решился, свалил всё на мамку, которая настояла на благодарности за хорошие отметки. Не то чтобы Минхо хорошо учился и не то чтобы это была любовь, может просто спермотоксикоз и юношеский максимализм ударил, но с Хёнджином иначе. Он — первый. Ли даже смешно, что за свои двадцать два, имея багаж опыта за спиной, влюбился как мальчик в парня с синдромом принцессы. Но есть в этом что-то.       Хёнджин везёт его в караоке. Минхо постоянно просит его спеть, когда они остаются в квартире младшего, чаще всего в ванной, пока дарят друг другу объятия и поцелуи вперемешку с воздушной мыльной пеной. Петь он отказывается почти всегда, лишь подпевает на репетициях и иногда пихает ему в уши наушники с парой своих-чанбиновых записанных трэков. Минхо довольствуется малым.       Нуна на входе предлагает им на выбор три комнаты и альбом с музыкой по жанрам — останавливаются на маленькой и рандомном корейском плейлисте — с иностранными языками всё плачевно, лучше даже не пытаться.       – Фак оф, фак ю и бич, в принципе, для жизни хватит, – Минхо шутит, что главное уметь послать и обругать. Хёнджин с ним согласен.       Комната обставлена минимально, только угловой диванчик максимум на четыре человека, два круглых столика, большой танцпол и колонки с экранами на стенах сзади и напротив. Свет приглушенный, на потолке дискотечный шар крутится, создавая атмосферу сцены. Всё, чтобы почувствовать себя звездой хотя бы в данный момент. Минхо забегает довольный, Хёнджин следом — ловит его за руку и прижимает к стене, целует сразу глубоко, сбивая дыхание. Отстраняется так же быстро, шлёпая недовольного старшего по заднице. Всё же сюда они пришли покричать любимые песни. Любимые поцелуи на потом.       Им приносят пиво, пиццу и несколько закусок, а Хван выпрашивает ещё пирожное. Побаловать себя сладким он готов всегда, а Минхо отказать не в силах. У Хёнджина взгляд кота из шрека, когда он что-то хочет. И самой развратной шлюхи, когда он хочет кого-то. Минхо теряется в этом каждый раз.       – Наберёшь сотку и я тебе отсосу прям здесь, – игривый взгляд старшего скользит от глаз к паху, туда-сюда, пока он подходит ближе, попутно включая Хёнджину "if you do" от группы его любимчика.       – Не ради тебя, детка, а ради Чжинёна, – фанатский визг остаётся проглоченным, вылезая усмешкой, – а отсосёшь ты мне в любом случае.       Не в этот раз – только на противность из-за самоуверенности.       Голос у него правда красивый, он тянет почти все ноты, рэпует хорошо и танцует в основном на припеве. Взгляд меняется сразу, стоит лишь взять микрофон в руки: сценический образ или демоническая часть души — непонятно, но он соблазняет всем своим существом, залезая под кожу зависимостью и желанием.       Девяносто восемь.       Хёнджин раскладывает его на том самом угловом диване.       Ходить на свидания с Минхо оказалось приятнее, чем в клубы. Иногда подбивало, он врал старшему о банальностях, подбирая отговорки, а сам ехал в места разврата, разрезая ночной воздух своей красной audi. За полгода отношений сторонних связей он не заводил, держал вешалок на расстоянии — не дальше пары коктейлей, танцев и пары дрочек по пьяни. Чанбин, давний друг, почти завидовал внезапному просветлению в жизни Хёнджина, похлопывая ему по спине за стаканчиком виски — у самого никак не клеится, даже муза в последнее время пропадает слишком часто.       Чанбин пишет классные песни, иногда зависает в студии с Банчаном, рэпуют до утра, глотая кофе стакан за стаканом, закидываются сладостями — оба фанатики, так что в студии — в их квартирах всегда можно отыскать пару пачек печенья. Даже любят одинаковое, а Хёнджин называет их далбчанами, но они говорят, что назовутся 3racha, когда найдут третьего рэпера. Времени на поиски, конечно, нет, у каждого свои дела и работа. Но студия была тем местом, которое всех свело. Чанбин постоянно говорил, что у Хвана голос красивый, он и не отрицал, но не занимался особо, пока Со не вынудил его прийти к ним на запись — просто побаловаться, может и выйдет что.       – А может и выйдет, – лениво тянет Хёнджин, развалившись на диване Со. Его облюбленное место, и плевать, что там всегда копна шерсти его кота и что он царапается почти каждый раз — можно просто запереть его в ванной, чтобы не доставлял проблем.       – Если ты не будешь ссыклом, – Чанбин салютует ему, складывая пальцы пистолетиком.       Хёнджин не ссылко, поэтому в студию они едут уже тем же вечером, дождливым, прохладным, но таким многообещающим. Небольшое помещение с кучей аппаратуры, мягкий диван, пуфики и синий свет от лампы в форме слона — кто вообще додумался такое поставить. Как выясняется позже, Банчан любит слонов. И танцующих мальчиков. Он рассказывает о своём заведении в первую встречу, приглашая как-нибудь зайти — обещает достойное зрелище. Хёнджин из вежливости приглашает его на своё выступление на каком-то фестивале через пару недель, потом ещё раз и ещё. И уже после третьего показа Банчан зовёт к себе, возлагая большие надежды.       – Твоё красивое тело создано для моей красивой сцены.       – Моё красивое тело никогда не танцевало стриптиз.       Это дело поправимое, но Хван Хёнджин не из тех, кто рвётся, если не уверен в своих силах. Он отказывает Банчану тысячу раз. На тысячу первый сдаётся — парень в его клубе действительно танцует впечатляюще.       Чанбин был прав — что-то вышло.       Вышла целая его жизнь сейчас.       Хёнджин благодарен ему безмерно.