Ramin Djawadi — Light of the Seven
Спи, пока смерти Легкая поступь Не излечит тебя От недуга жизни.
Ветер бушевал среди деревьев, создавая с помощью листьев свою неповторимую и элегантную мелодию. Птицы только-только начинали летать среди туч, рассекая облака, словно ястребы. Они вмешиваются в шум ветра, создавая абсолютную какофонию. Расслабляющую и чарующую, волнующую и волшебную, незнакомую и бесконечную. Бесконечность — это то, к чему мы все стремимся в жизни. Бесконечность, завораживающая и чарующая, та, что обрекает на вечную радость или же бесконечное метание неприкаянной души. Гермиона сидела на кресле, лениво щёлкая маггловской зажигалкой. Искры мгновенно вспыхивали, образуя полноценный огонь. Тепло реками растекалось вокруг огня, нагревая металл, а следом и палец. Девушка убрала её, дабы вскоре повторить этот ритуал снова. Сигареты валялись недалеко на столе, невидимой аурой напоминая о своём присутствии. Мрачной, извилистой и привлекательной надписью предлагая скорую смерть. А что если смерть уже обеспечена? Гермиона дрожащей рукой потянулась к блоку, вытаскивая очередную сигарету. Ветер будто специально усилился, не давая возможности закурить. Девушка недовольно нахмурилась, прикрывая другой рукой огонь. Наконец, легкие наполнила первая тяжелая затяжка, расслабляя и позволяя забыться. Забыться… Гермиона бы все отдала, чтобы забыть. Забыть прошедшие месяцы, забыть всю мрачную и душащую правду, забыть себя и других. Просто забыть. Табачный дым был подхвачен ветром, уносясь далеко-далеко, туда, где царит беззаботность, туда, где дети вечно счастливы и вокруг нет войны. Всё это пьянит и будоражит, раздражая тот маленький клубок отчаяния и пустоты глубоко в душе. Вороны встревоженно летали над морем, мрачно наблюдая за ней своими черными и пустыми глазами. Наверное, в Гермионе сейчас такая же пустота — подумалось ей. Пустота, вызванная отчаянием и безысходностью. Пустота, затягивающая в свою темную и непроглядную бездну. Девушка еще раз затянулась, чувствуя, как горят легкие под разрушительной силой дыма. Нехотя она выдохнула, преображая это действие в некое освобождение. Освобождение души от переплетенных цепей и забот. — Не знала, что ты куришь, — раздался тихий голос сзади. Гермиона рассеяно перевела взгляд на Флер. Такая красивая, такая домашняя, такая живая и участливая. В ней сочеталась и нежность, и элегантность, статность и легкий цинизм, высокомерие и сопереживание. Флер была целым космосом, ярко сияющим множеством звёзд и луной, хранившая холодные планеты и жгучее солнце. Она восхищала и удивляла. Даже на своём пятом году в Хогвартсе, Гермиона была очарована этим сложным сочетанием, хранившимся лишь в одном человеке. Флер всегда сияла, выставляя напоказ свою красоту. Глаза людей, обладающие самой настоящей внутренней красотой, ярче; улыбка искреннее, а счастье осязаемей. Такие люди вибрируют совершенно на другой высоте. Флер подошла ближе, падая в соседнее кресло и укутываясь в свой плед. — Эрмиона? — позвала девушка, замечая задумчивость собеседницы. Гермиона вздрогнула, сосредотачивая внимание на женском силуэте. — Да, прости, задумалась просто, — ответила шатенка, стряхивая пепел. Холодный ветер усилился, поднимая дым выше и затягивая его в тяжёлый вихрь. — Да, я заметила, — улыбнулась девушка, натягивая плед выше. — Тебе не холодно, ma Chéri? —нахмурилась Флер, оглядывая Гермиону, которая была в лёгкой майке и таких же штанах. Девушка покачала головой, делая очередную затяжку. — Сигареты крайне вредны, Эрмиона. Зачем они тебе? — поинтересовалась через несколько минут светловолосая, наблюдая, как искры нетерпеливо танцевали из зажигалки, напоминая древние языческие танцы для старых богов. Танцы, призывающие их милость и радушие, отдающую дань уважения и вечное почтение их существованию. — Сигареты — наилучшие болеутоляющие. Вместе с дымом выдыхаешь грусть, — задумчиво ответила Гермиона, оставляя горячую зажигалку на столе. — О чём же грусть твоя, Le soleil? — поинтересовалась Флер, хмурясь. Даже такой Гермиона считала её прекрасной. Прекрасна в своём несовершенстве. Последняя задумчиво оглядела девушку, думая, стоит ли ей рассказать всю правду. Конечно, истина освобождает и дает внутренний покой. Но в то же время она ложится тяжелой ношей на плечи другого, часто вызывая жалость. Нет, Гермиона не могла терпеть жалость по отношению к себе. Но участливый взгляд Флер рушил любые стены и сомнения, навязчиво шепча открыться и рассказать всё. Рассказать про забытых родителей, рассказать про пытки Беллатрикс, рассказать, что через пять месяцев она погибнет и поделиться своими страхами и кошмарами, мучащие ночью и преследующие днём. И Гермиона заговорила. Никогда прежде она не говорила так много. Она рассказала о том, что боится ножей после встречи с Беллатрикс; что вспоминает свои кошмары, видя позорное, унизительное слово «грязнокровка». Она говорила о немаловажных вещах; говорила о том, как ребенком, когда её возили на машине, юная Гермиона воображала, что в ее руке большая коса, с легкостью рубящая столбы и деревья, а детская ладонь с легкостью ломает многочисленные холмы. Флер внимательно слушала каждое слово Гермионы, обращая внимание на любое изменение интонации и мимики девушки. А она говорила и говорила, иногда прерываясь, задумываясь или стирая горячие слёзы. — И если посмотреть объективно, то, когда я умру, мир продолжит вращаться так, словно ничего не произошло, — мрачно хмыкнула Гермиона, без интереса рассматривая ладони. Холод стремительно пробирался под кожу, замораживая кости и кровь. Но сейчас ей было всё равно. Тотальное безразличие ко всему и всем. Ведь меньше болит, когда тебе просто становится безразлично. — О, Mon amour, конечно, нет! Смерть не случается лишь с тобой, Эрмиона. Это случается со всеми вокруг тебя. Со всеми теми людьми, что стоят на твоих похоронах и думают о том, как им жить остаток своей жизни без тебя. Небеса будут плакать, когда это случится, солнце перестанет так ярко гореть после того дня. Люди, которым ты дорога, навсегда потеряют ту часть, часть, которая всегда была занята одним храбрым и солнечным человеком, понимаешь? — Гермиона отвела взгляд, пытаясь смахнуть свежие слезы. Было больно наблюдать за тем, как умираешь, не имея возможности что-либо изменить, но ещё больней было наблюдать за людьми вокруг. Именно по этой причине она и уехала. Она устала видеть сожаление и боль в глазах друзей, знакомых, да даже посторонних людей. — Флер, мне страшно. Мне так страшно, — пробормотала девушка, отчаянно поднимая глаза на собеседницу. Флер поднялась, мгновенно вставая на колени рядом с плачущей шатенкой. — Мерлин, Enfant de la lune, я знаю, я знаю, просто позволь другим быть рядом. Ты не должна проходить через это в одиночку. Просто перестань волноваться о других. Они справятся, пожалуйста, подумай о себе, Эрмиона, — прошептала Флер, успокаивающе поглаживая колени девушки. Гермиона внимательно наблюдала за светловолосой, ища любой намек на ложь и неискренность в ее словах, но видя лишь любовь и безграничную заботу, с её стороны послышался всхлип. Она рухнула рядом с Флер на колени, обнимая девушку и пряча лицо в её волосах. И именно тогда, впервые за прошедшие месяцы, Гермиона отпустила себя. Отпустила всю ситуацию, отпустила постоянное напряжение, что мучительно давило всё это время. — Просто отпусти это, Mon amour, — бормотала девушка, непрерывно поглаживая вздрагивающую спину Гермионы, пока та рыдала у нее на груди. Ветер продолжал беспощадно врываться на веранду, вовлекая волосы в беспорядочный и хрупкий танец. Когда всхлипы прекратились, Флер продолжала потирать дрожащую спину, в попытках согреть и успокоить. — Знаешь, мы рождаемся за один день. Мы умираем за один день. Мы можем измениться за один день. И также мы можем влюбиться за один чертов день. Всё что угодно может произойти с тобой за один день, Эрмиона. И да, мне также потребовался один день, чтобы влюбиться в одну маленькую и безгранично смелую lionne, — прошептала Флер, целуя тёмную макушку рядом с ней. Гермиона удивлённо подняла голову, по-детски стирая ладошкой слёзы и неуверенно заглядывая в чужие глаза. Вейла ласково улыбнулась, кивая на невысказанный вопрос и стирая большим пальцем дорожки от слез. Шатенка, ведомая внезапным импульсом, потянулась, буквально врезаясь губами в тёплые напротив. Она неуверенно прикрыла глаза, передавая всё отчаяние и радость в этом поцелуе. Флер улыбнулась, уверенно втягивая девушку в новый. Через несколько минут Гермиона отстранилась, смущённо улыбаясь. Только сейчас она поняла, что должно быть, выглядит ужасно. Ее лицо было красным и мокрым от слёз и соплей, а на ночной рубашке Флер остались большие мокрые следы. — Прости, — пробормотала Гермиона, стыдливо указывая рукой на следы. Флер искренне рассмеялась, заправляя выбившую прядь волос девушки за ухо. — Ты прекрасна, Mon amour, — шатенка покраснела, отводя взгляд в сторону. Она до сих пор не могла осознать, что ее юная влюбленность была взаимной. Нет, она определённо не могла в это поверить. Поднимаясь, Гермиона зацепилась взглядом за оставшуюся пачку, ловко вынимая две штуки. — М? — спросила она, сквозь зажатую между зубами сигарету. — Мерлин, нет, Эрмиона, — уверенно покачала головой Флер, она собиралась сказать, что это вредно, но сейчас, понимая всю ситуацию, девушка была готова уступить ей в этом вопросе. Они стояли в уютной тишине, нарушаемой лишь тяжелым дыханием Гермионы и звуком сгорающего пепла. Солнце медленно поднималось, скрытое за тоннами облаков. Волны встревоженно разбивались о камни, предвещая скорый шторм. Чайки беспокойно кричали над водой, передавая собственную и неповторимую песнь во время будоражащего танца. — Курение стало нечто большим, чем обычной привычкой. Это место, куда я погружаюсь с головой. Место, где я могу просто закрыться от всего, найти маленький отрезок времени мира для себя, такой крошечный. Тут я могу забыть обо всех заботах и проблемах. Я будто ухожу под воду, — рассеяно говорила Гермиона, полностью погружённая в огонь на конце сигареты. Флер подняла взгляд от бушующего моря, внимательно слушая тихое бормотание рядом с собой. — Тебе не нужно закрываться от меня, Le soleil, — покачала головой светловолосая, покровительственно обнимая девушку сзади. Она зарылась в тёмные волосы, вдыхая запах корицы и свежего моря. И Гермиона ей верила. Верила, что больше ей не нужно закрываться, не нужно больше быть сильной. Она верила, что в этих тёплых руках можно стать слабой маленькой девочкой, которой выпала весьма нелегкая судьба. — Пойдем в дом, здесь слишком ветрено. Я же не хочу, чтобы мой маленький lionne заболел, — промурлыкала Флер, подталкивая их к дверям. — А что ты хочешь сделать перед смертью, Mon amour? — как бы больно это не было, правда была такова, что рано или поздно это случится. И сейчас Вейла была готова пойти на что угодно, чтобы сделать оставшиеся пять месяцев незабываемыми. — Жить и тебя. Этого мне хватит.