Заказчик

Дверь Олафу открыл голем — неудивительно, раз уж он пришел к чародею. Едва обточенная так, чтобы напоминать человека, деревяшка высотой ему по грудь проскрипела: — По делу? — По объявлению, — рассыпаться в объяснениях не было смысла, ведь, насколько Олаф помнил, разума в големах было обычно не намного больше, чем в материале, из которого они сделаны. Еще несколько секунд простояв неподвижно, голем посторонился, открывая ему вход в приемную человека со средним достатком: каменные стены, несколько засаленных до полной неразличимости гобеленов, пара скамей со спинками грубой резьбы. — Ожидайте, хозяин примет, — проскрипел он и, передвигаясь искалеченным пауком, скрылся где-то в доме. Ждать — так ждать. Опустившись на ближайшую скамью, Олаф вытянул ноги и, еще раз скользнув взглядом по приемной, не нашел ничего достойного внимания. Наверху что-то попеременно грохотало и выло так, будто чародей пытался обуздать, по меньшей мере, оборотня и ифрита одновременно. Чуткий ведьмачий слух этот шум раздражал даже больше, чем человеческий, но Олаф, прислонившись затылком к стене, привычно отрешился от внешних помех. Шумные колдовские эксперименты — совсем не то, что шорохи ночного леса, в которых ему нужно было услышать, как движется брукса… …Тогда он услышал ее слишком поздно. Не успел увернуться, когда тварь бросилась ему на спину, но выжил и даже вернулся в деревню с ее головой — недурной подвиг для ведьмака с двумя сломанными ребрами и разодранной в клочья спиной. Вот только разодранная спина вышла ему, как в дурном каламбуре, боком: то ли брукса перед ним поужинала кем-то основательно подгнившим, то ли постаралась лесная осенняя сырость, но лихорадка задержала его в той деревне еще на неделю. К тому же, большая часть платы за бруксу ушла на комнатку, где он выкарабкивался из беспамятства, и зелья местного знахаря — отвратительные на вид и сомнительные по составу, они были слабой помощью, но лабораторий Эзелхарда ему никто не предлагал. Поэтому до предгорного Лурме Олаф добрался образцовым странствующим рыцарем — с мечом, худосочной клячей и пустым кошельком. Так что объявление на дверях таверны «Работа для мечников, не боящихся чудовищ. Дом купца Мейзенхайера, спросить чародея Вальдеса» пришлось как нельзя кстати. — Пройдите, пожалуйста, — скрипнул голем, вырывая Олафа из воспоминаний. Далеко идти не пришлось: левая дверь, поворот, подъем по лестнице — и голем застыл у открытых дверей кабинета хозяина. Сам хозяин, сквозь зубы поминая кошек, заталкивал в деревянную шкатулку нечто, напоминающее то ли кусок воздушной ткани, то ли плотный сгусток тумана с молниями внутри, причем нечто норовило утечь сквозь его пальцы. Когда шкатулка оказалась закрыта и, повинуясь пассу руки, со стуком утвердилась на полке темного дерева, чародей наконец поднял на Олафа взгляд. — По объявлению… — поздороваться он тоже не удосужился. Темные южные глаза немного затуманились. — Значит, вы мечник и не боитесь чудовищ? С чародеями ему еще не доводилось работать, но, похоже, этот Вальдес был таким же, как и прочие не-чародеи: то есть требовал сначала доказать им на словах, что Олаф носил медальон ведьмака и серебряный меч не потому, что снял их с трупа или украл. Скучная, но необходимая часть знакомства с заказчиком. — Я ведьмак, — ответил он ровно, — Поэтому и то, и другое. — Действительно… — Вальдес описал круг вокруг Олафа, обдав его горьким запахом аниса. Смотрины, достойные коня на ярмарке, начинали раздражать, но Олаф продолжал стоять спокойно: во-первых, чародеи никогда не славились вниманием к другим, а, во-вторых, ему нужны были деньги. А здесь они водились — стоило только оценить инкрустированный письменный прибор и клеймо на кинжале, лежавшем на столе. — Встречались с горными фениксами, мантикорами, стригоями? — Вальдес перечислял равнодушно, рассматривая Олафа с тем же интересом, что и, должно быть, своего голема. — С мантикорами и с двудушниками, или же стригоями — приходилось, — Олаф, желая закончить с подготовительной частью поскорее, поторопился с ответом, и во взгляде Вальдеса появилось любопытство. — Образованный ведьмак, — он провернул на пальце кольцо с изумрудом. Темные брови поползли вверх, — Прекрасно, так будет даже лучше. — Кому лучше? — Для бесед с самим собой можно было и не приглашать его в дом, и Олаф разозлился достаточно, чтобы намекнуть Вальдесу на это обстоятельство. — Образованный и торопливый ведьмак, — сдвинул ладони в беззвучном хлопке Вальдес. Чужое раздражение не впечатлило его нисколько., — Ваша работа — побывать в здешних заброшенных серебряных шахтах и принести мне оттуда одну вещь. — То-чего-не-может-быть? — на саркастическое замечание уставшего от недомолвок Олафа Вальдес рассмеялся так, будто услышал крайне остроумную шутку. Раньше Олаф полагал слухи о том, что все чародеи — малость слабоумные, такой же чушью, как и утверждение, что все ведьмаки — чудовища, но этот колдун вызывал у него определенные сомнения. Но смех подействовал на Вальдеса благотворно: он перестал смотреть куда-то сквозь Олафа и начал разговор по делу. — Один мой собрат отправился в эти шахты, и, какая жалость, не вернулся, — развел он руками, позволив взметнуться белым рукавам рубашки, — С собой он прихватил вещь, принадлежащую мне, и я хочу ее вернуть. Ваше задание — принести мне ее… или достаточно убедительные доказательства того, что добраться до нее невозможно. Раздражение не унялось — стоило ли это задание общения с несколько нездоровым головой чародеем, было неясно. — Плата? — Олаф решил общаться с Вальдесом так же, как и с его големом, надеясь на то, что на однозначные вопросы нельзя дать бредовых ответов. — Сорок золотых кесарских марок, половина — задаток, — ответил тот. За такие деньги Олаф был согласен и на худшее — этой суммы хватит и на то, чтобы поправить дела, и на дорогу до Метхенберга. Теперь, правда, ему не поспеть туда одновременно с Адольфом и Готлибом, но со случайными попутчиками дорога выйдет еще дольше. — Идет. Как выглядит то, что нужно вернуть? — выбранная линия поведения оказалась верной. С кем бы поделиться ценным знанием того, как нужно разговаривать с чародеями… — Браслет красной меди, широкий, — Вальдес отмерил смуглыми пальцами примерно полтора запястья, — Скорее всего, вам придется снять его с трупа. — Я — ведьмак, — повторил Олаф, — Если я не боюсь чудовищ, то с чего бы мне бояться трупов? — У вас неделя срока, — оставил Вальдес его заявление без внимания, — Попытаетесь сбежать или солгать — выверну наизнанку. Голубоватые искры, вспыхнувшие в его глазах, убедили Олафа, что эта угроза не была фигурой речи. — Согласен. Отсчитывайте задаток, и я вернусь через неделю, — согласился Олаф. Ничего подозрительного в заказе он не чувствовал, если не считать бесноватого заказчика. Деньги Вальдес отдал безо всяких чародейских жестов — отсчитал двадцать монет из кошелька на поясе и протянул их Олафу. Тот, спрятав задаток, развернулся и, не дожидаясь прощания, направился вниз следом за неуклюжим големом. В заброшенные штольни Олаф спустился только на четвертый день отпущенного ему срока: первые три ушли на подготовку, которая преимущественно состояла в том, что он сидел в самой крупной и, кажется, единственной местной таверне «Серебряная подкова» и добивался от местных жителей рассказов о шахтах и том, что их окружало. Те не торопились делиться с ним новостями. История шахт, которую нехотя, с неприязненными взглядами рассказали ему местные, была обычной донельзя. Серебряные жилы, открытые четверть Круга назад, уже полностью выработали свою руду — в породе осталось больше шлака, чем серебра, и кесарским указом разработки свернули несколько лет назад. Город, естественно, обеднел и начал хиреть, но нужды местных Олафа волновали в последнюю очередь и все рассказы о сорвавшихся сделках, неотправленных в учение отпрысках и разорванных помолвках он обычно не дослушивал. Шахты были оставлены недавно, значит, их еще не успело затопить, хотя это можно было счесть и недостатком: чем дальше можно было зайти в шахтах, тем дальше предстояло забраться Олафу в своих поисках. К тому же, пары лет было вполне достаточно, чтобы под землей успело расплодиться изрядно дряни… От городской окраины до шахт был час быстрого хода, и вскоре на Олафа надвинулись горные отроги, сливаясь с густой серостью неба и нависая над головой. Чем-то это напоминало Эзелхард, недалеко от которого его вырастили, но Олаф только спрятал руки в меховые рукава зимней куртки и встряхнул головой, прогоняя воспоминания: следовало присматриваться и прислушиваться, чтобы не попасться на зуб кому-то из диких местных жителей. На первый взгляд, их здесь и не было: вокруг царила тишина, только посвистывал среди камней ветер и трещала сорока на паре кривых сосен. Подойдя к темному прямоугольнику входа в шахту, Олаф прислушался к мертвой подземной тишине: ни скрипа, ни звука, ни шороха. Либо это значило, что его никто не ждет, либо наоборот — услышав его, хозяева затаились. Хотя большинство горных тварей отличались изрядной тупостью, Олаф обязан был поставить на второе: лучше оказаться слишком осторожным, чем мертвым. Хотя он не рассчитывал провести под землей больше нескольких часов: шахты целиком могли оказаться слишком глубоки, чтобы обшаривать их, не играя со смертью в орлянку. Первые несколько шагов Олафа отдались в глубине горы эхом. К счастью, ему не нужен был фонарь — яркий свет быстро предупредил бы всех, кто желал об этом знать, что здесь появился чужак. Коридор, своды которого до сих пор поддерживали сосновые сваи, постепенно шел под уклон. Темнота сгущалась, и Олаф ощутил, как слегка заныли виски, и вскоре темнота постепенно рассеялась, сменившись смутно-серым цветом. Впрочем, даже ведьмачье зрение, по народным слухам, взятое у кошек Леворукого, не давало пристойной видимости: шаг в любую сторону — и густая тьма в покинутом пространстве. Но этого хватало, чтобы видеть стены коридора. В остальном окрестности были однообразны — серый камень, более темного оттенка подпорки, небрежно сработанный полукруглый свод. По словам нескольких бывших рабочих, шахты долбили напрямую: спуск с несколькими поперечными коридорами, ведшими к жилам. Но этим рассказам Олаф не слишком верил: наверняка от поперечных коридоров отходили узкие штольни, заброшенные после выработки и забытые всеми, кроме горняков, которых там завалило. Но обыскивать каждый закуток Олаф не собирался, да и в том не было нужды — не успел он спуститься до первого поперечного коридора, как колыхнувшийся воздух подземелья донес до него звук быстрых шагов и запах… Да, это был запах тления. Олаф замедлил шаг, оборачиваясь и прислушиваясь к темноте за спиной. Отсюда выход казался крохотной светлой точкой, и на этой дороге его могло ждать что угодно. Или голодный кто угодно. Продолжая спускаться в гору, Олаф все больше полагался на слух и все меньше — на зрение. Но единожды услышанные шаги затихли, а вот гнилью пахло все сильнее. Настолько, что, наткнувшись на ее источник, он вынужден был прикрыть рот рукой, стараясь дышать как можно медленнее. Труп раскинулся у ног Олафа в позе-пародии на интерес: повернутая в сторону голова, рука под щекой. Несколько прядей длинных волос на высохшей коже говорили о том, что это могло быть и женщиной. В подземной серости взгляд провалившихся глазниц казался внимательным и устремленным на Олафа, так что ему внезапно вспомнился заказчик — Вальдес, смотрящий сквозь него, но не видящий. Передернув плечами, он прошел на несколько шагов дальше и, остановившись, прикусил губу, сдерживая ругательство — у трупа не было обеих ног. Точнее, одна была — лежала у ближайшей стены, раздробленная до обглоданная до кости. И какой придурок выдумал басню о том, что серебро отпугивает трупоедов? Кошачий Вальдес подбросил ему гораздо более неприятный сюрприз, чем казалось… Падальщики. Откуда они взялись в шахтах, где уже давно не было свежих трупов, Олаф не знал, и узнать или встретиться с ними не стремился. Торопливо вернувшись к целой части мертвеца, Олаф едва разглядел темный браслет на иссохшем запястье. Лиственно-сухая кожа едва ли не расползалась под пальцами, но браслет соскользнул легко — он теперь был шире не только запястья, но и сморщившейся ладони. Медь оказалась теплой, будто была снята с живой руки, но Олафу сейчас было не до размышлений о причудах поведения металла — скорее, удивительно было, что те, кто так замечательно лишили мертвеца ног, пока не заинтересовались им. Падальщики слышали слишком хорошо, чтобы поверить, будто они не заметили присутствия Олафа, а потому возвращался он, думая больше о скорости, чем о тишине и осторожности. Но эта предосторожность тоже была тщетной — к звуку его шагов вскоре присоединился топот мелких ног, и едва Олаф успел остановиться и обернуться, невысокий силуэт бросился на него из темноты, метя в лодыжку. Вертких и мелких падальщиков было трое, но, отбиваясь от них, Олафу приходилось постоянно отступать, следя за их рывками. Укус падальщика был одной из худших ран — застарелые кровь и дрянь, которые они заносили в рваную рану, означали прямую дорогу на стол к хирургу или в руки к чародею-целителю, если такой был рядом, или же быструю смерть. А смешно было бы, выполнив заказ Вальдеса, потратить деньги на его же услуги… Последний из падальщиков хрюкнул и затих, когда Олаф снес ему голову. Уже не оглядываясь, он быстрым шагом направился к близкому выходу. Падальщики всегда нападали стаями и отлично чуяли кровь — значит, вскоре здесь будут собратья этой троицы. Но на дневной свет их может выгнать только голод или безумие, поэтому Олаф шел все быстрее и переступил порог шахты почти бегом. Но это не заставило его торопиться меньше: под землей время текло незаметно, и солнце с полудня успело спуститься к самому горизонту. Но Олаф все равно немного сбавил шаг — опасность не угрожала ему немедленно, а загнать себя до полусмерти без повода было бы не менее глупо, чем задерживаться рядом с шахтами слишком долго. В свете заходящего солнца браслет, который Олаф все еще сжимал в руке, казался красноватым. Сунув его в поясную сумку, он пожал плечами: на безделушке не было написано, что она волшебная, но зачем-то она понадобилась Вальдесу… И Олаф охотно бы узнал, зачем, но задавать подобные вопросы магу было чревато или неприятностями, или попросту испорченным настроением. Но Вальдес смог испортить Олафу настроение безо всяких расспросов. Когда он вернулся в город, его уже накрывали сумерки, и Олаф решил не мешкать — деньги не ждали, и вряд ли чародей лег спать так рано. Но никакого чародея в доме купца Мейзенхайера не было. Точнее, самого дома не было тоже — на его месте раскинулся котлован с коричневатой водой, из-под которой время от времени вырывались цепочки пузырей. — Это… что? — даже цеховая ведьмачья невозмутимость спасовала перед исчезновением дома и, что было важнее, заказчика с деньгами. Беглый сбор сплетен дал немного: дом странным образом исчез сегодня около полудня, причем самого исчезновения не помнил ровным счетом никто. Найти чародея снова было не более возможно, чем достать с неба луну. Разочарованно выругавшись и помянув Леворукого и кошек, Олаф развернулся: стоять, разинув рот, перед ямой с грязной и почерневшей в темноте водой было подходящим развлечением для уличного зеваки, но не для ведьмака, не получившего оплаты за заказ. Большая часть задатка все еще оставалась у него, но от мысли о том, чтобы сменить лошадь и добраться до Метхенберга не на доживающем свой век одре, пришлось отказаться. В Лурме он провел еще одну ночь — торопиться и срываться с места, точно разыскивая кого-то, определенно не имело смысла. Но уже следующий рассвет застал его в пути, и снова солнце тянуло вдоль дороги тень долговязого всадника на мосластой кобыле. В банях Метхенберг, как, впрочем, и в любых банях, царили тепло, пар и плеск воды. Хотя бадья была слишком короткой для Олафа и, чтобы погрузиться в нее целиком, ему приходилось торчать над водой коленями, это было наименьшим из недостатков окружающего мира. В такие моменты телесные удовольствия более-менее примиряли его с реальностью, обычно совсем не холившей ведьмака. Эти удовольствия, как и прочие, он привык вкушать в компании друзей. Хотя из ведьмаков, прибывших в Метхенберг, он оказался последним, ему удалось застать там и Готлиба, и Адольфа, и даже мельком встретиться с Вернером. Последний вскоре отбыл в Эйнрехт — Олаф считал, что интерес к политике и прочим человеческим играм не доведет его до добра, как и фавор у одного из герцогов, но единожды все высказав, не поднимал больше эту тему. Как и продолжал обходить молчанием вопрос о том, действительно ли Вернер считал, что известность ведьмаков поможет получить им преференции от кесари, или шел за своей, куда более приземленной выгодой. Вне зависимости от конечной цели, приземленная выгода быстро давалась ему в руки — в отличие от прочих ведьмаков, чаще всего напоминавших наемников крайне средней руки, Вернер все чаще целился в респектабельных клиентов и обычно вызывал у них доверие. Но на этот раз, кроме Вернера, его встретили и добрые новости: у Адольфа и Готлиба дела шли куда лучше, чем у него, и оба пока не бросались за новыми заказами. Тем более, что в портовом Метхенберге их никогда не было много — слишком людное место для мелкой дряни, а охота на чудовище достаточно крупное для того, чтобы без опаски бедокурить в настоящем городе, обойдется заказчику в порядочные деньги. Настолько порядочные, что, по словам Адольфа, некоторые заказчики предпочитали раз в месяц жертвовать девственницей или еще кем-то в этом духе, но беречь деньги и не выходить на улицу по ночам. Но деньги рано или поздно отдавать приходилось — обычно после того, как жадный заказчик становился несостоявшимся, поскольку терял голову или прочие части тела в буквальном смысле, как это однажды случилось у Адольфа. Разговор, последние несколько минут вертевшийся вокруг оборотней и методов охоты на них, затих, и внимание друзей переместилось на Олафа, до этого отмалчивавшегося и время от времени ронявшего общие замечания. — Почему так поздно появился, Олле? Неприятности? — Адольф приподнял бело-рыжую голову со скамьи. Единственный из ведьмаков, кто по какому-то странному капризу природы не остался полностью беловолосым после Испытания Травами. Хотя на прочие мутации, по словам Густава, это почему-то не повлияло. Олаф попытался сменить положение, взметнув в бадье волну, прошедшуюся от одного деревянного бортика до другого. — С заказчиком, — неохотно ответил он утвердительно. — Мне не заплатили. За время дороги он нашел несколько возможностей подправить дела — пара дней в охране купеческого обоза, деревня, где жителям досаждал утопленник… Но оплата была делом принципа, а Олаф не любил, когда его принципы нарушались. — И где же народ живет настолько смело, чтобы не платить ведьмакам? — Готлиб выбрался из бадьи напротив Олафа и порывистым движением завернулся в полотенце. Несмотря на рассказы о ведьмачьей нечувствительности, самолюбие Олафу было вовсе не чуждо: рассказывать о своих неудачах он любил не больше, чем любой другой человек. Но сейчас речь шла о друзьях, а с ними счет был особым. Его короткий рассказ выслушали со вниманием: Адольф даже перестал выстукивать на скамье незамысловатый бравурный ритм. — Вальдес… Не слышал о таком, — заключил он, — Но сволочь, похоже, изрядная. — Чародей, — отозвался Готлиб таким тоном, будто это все объясняло. — Не преувеличивай, — вода остыла окончательно, и Олаф с сожалением встал, вытираясь следом за приятелями., — Мы и так знаем о твоей нелюбви. Которую правильнее было бы назвать ненавистью, пусть Готлиб и имел на нее право. Когда кто-то сначала дает тебе заказ, а потом растягивает на прозекторском столе с целью вскрыть и изучить анатомические особенности ведьмаков, трудно дальше относиться к этому человеку и его собратьям с симпатией. — Так что ты хочешь от меня услышать, если знаешь о ней? — спорить с ним об этом было бесполезно, и Олаф промолчал, не желая продолжать бессмысленный разговор, и обошелся пожатием плеч, значившим, что ничего другого он услышать и не рассчитывал. Это было их давним камнем преткновения, но чаще всего они оба держали себя в руках — слишком мало их осталось, чтобы расходиться в разные стороны всерьез из-за подобных разногласий, решения у которых все равно не было. В баню из подслеповатого окна уже затекала густая ночь, и им пора было расходиться. За спиной Олафа, затягивавшего перевязь меча, встал Адольф: — А что за браслет, который тебе заказывал этот чародей? — Никакой браслет, — он до сих пор носил его в сумке. — Я здесь в первый день отнес его к ювелиру — обычная медь, грубая работа… Не больше двух серебряных монет для уважаемого господина, и это хорошая цена. Повторив одновременно слегка заискивающие и пренебрежительные интонации ювелира, Олаф потянулся к сумке и, распутав плотные завязки, протянул браслет Адольфу: — Никакой, — повторил он еще раз. В свете масляной лампы медь краснела, и заполнялись темнотой желобки, канавки и точки, складывающиеся в незамысловатый узор. Но ничего впечатляющего они здесь так и не нашли: спустя полминуты Адольф отвел руку Олафа. — Неудачно, — заметил он наполовину равнодушным тоном. — Не слишком, — на самом деле, Олаф уже не чувствовал ничего, говоря об этом случае. Не первый солгавший заказчик, не первый сорванный по чужой вине заказ. Жаль было только денег, которые за это время можно было так или иначе заработать. — Не знаете, где сейчас можно взять заказ? Шаги банщика, получившего оговоренную плату, затихли за полотняной занавеской. Тема разговора сменилась, и Готлиб, в основном из принципиальности державшийся от браслетов и прочих примет чародейства подальше, вернулся к ним: — Без подробностей, но до меня доходили слухи, что неладное творится в Ротфогеле. — Спасибо, — коротко поблагодарил Олаф, набрасывая капюшон и открывая дверь. В лицо ему плеснуло мелкой зимней пургой. В Ротфогеле он не бывал еще никогда, но вряд ли город сильно отличался от Метхенберга или Киршенбаум. На следующее утро, вместе с рассеянным из-за морского тумана утренним светом в сознание Олафа ворвался гулкий стук в дверь. Желающих к нему постучаться на свете было не так много, а вот способных это сделать — много больше. Но перечислять все возможные варианты тем более не имело смысла. — Да? — повесив полотенце на край стула, Олаф открыл дверь. За ней оказались не Адольф и не Готлиб, как можно было бы ожидать. И даже не хозяин постоялого двора, которого он тоже готов был увидеть. Вместо них на Олафа смотрел Вальдес, которого он с такой неприязнью вспоминал парой дней раньше. — Добрый день, — хотя самолюбие было не самым подходящим ведьмаку чувством, Олаф решил позволить слабости взять верх и получить свое. Раз Вальдес пришел к нему по делу, Олаф ждал его объяснений — не больше и не меньше. — Доброе… утро, — поправил его Вальдес, — Мне нужен мой заказ. — Какой? — дразнить чародеев было не слишком разумно, но раздражение от первого знакомства, которое, казалось, прошло уже давно, вернулось снова. — Притворяетесь, — Вальдес улыбался снова. То есть, с его точки зрения, это было смешно? В подобострастную вежливость в исполнении чародея Олаф не верил — тем более, в отношении ведьмака, — Мне нужен мой браслет, и вы отлично его помните. — Мне нужны мои деньги, которых я не помню, потому что так и не увидел, — угодливое общение с заказчиками никогда не было коньком Олафа. Хотя мага это не смущало — он продолжал таинственно улыбаться чему-то внутри себя — других, более зримых поводов для улыбки Олаф вокруг не видел. — Получите, — темный полотняный кошелек глухо звякнул о стол. Пересчитав деньги — тридцать марок, как и было уговорено, — Олаф достал из сумки браслет и протянул его Вальдесу. Но того не устроило только это, и вместо того, чтобы уйти своей дорогой, он снова начал задавать вопросы. — С трупа, как я и говорил? — спросил он, взглянув на Олафа с неожиданно живым любопытством. — С трупа, — подтвердил Олаф равнодушно. Теперь ему ничего не мешало отказаться от разговора, но неожиданное возвращение денег сделало его благодушнее, и Вальдес начал казаться не такой уж сволочью., — Там были падальщики, и они, видимо, и убили вашего… собрата. — Удивительно для нее, — Вальдес снова ушел в рассуждение с самим собой. — Или это было не то, что я думал… Его рассуждения прервал негромкий кашель Олафа — пока что он был достаточно вежлив, чтобы намекать, но недостаточно, чтобы терпеть. — У вас есть сейчас заказы? — Вальдес, взглянув на него, с энтузиазмом прищелкнул пальцами. Благоразумие говорило Олафу, что продолжать работать, рискуя очередной раз не получить оплаты, — неразумная идея. Но осторожность настаивала, что отказываться с ходу значит упускать возможность, которая была довольно призрачной, но не более, чем остальные заказы, которые могли ждать его в Ротфогеле, о котором говорил Готлиб, или где-то еще по дороге. Средним между согласием и отказом стало решение все-таки Вальдеса выслушать — тем более, что в ожидании ответа тот начинал выказывать нетерпение. — И в чем будет состоять ваш заказ? — спросил Олаф. Теперь у чародея, видимо, прорезалась способность разговаривать по-человечески, которой стоило воспользоваться в полной мере. — Сопровождать меня. В качестве охраны — раз вы умеете убивать живых и неразумных существ, то сумеете и охранять живых разумных. — Олафу казалось, что изумруд на пальце Вальдеса пульсирует в такт его словам, но наваждение рассеялось быстро — это были случайные солнечные лучи из окна за его спиной. — Вы полагаете, что я — самая подходящая кандидатура? — связи между талантом к убийству и к охране Олаф не улавливал. — Разве нет? — Вальдес склонил голову набок, рассматривая его с неожиданным сочетанием жалости и удивления., — Владеете мечом, не торопитесь, образованы… Из-за последнего будет не так скучно. Решение Олафа мгновенно сместилось от сомнений к отказу — «нескучная» работа была наихудшим выбором из возможных. Из всех заданий он предпочитал привычные, спокойные и предсказуемые, а то, где ему приходилось быть охранником и развлечением для странноватого чародея, таким не было точно. — Боюсь, ваш заказ мне не подойдет, — спокойно ответил он. Лгать и оправдываться он не хотел, так что решил оставить происходящее без объяснений: Вальдес не походил на капризную дворянку. — Жаль, но если согласитесь — буду рад вас принять. Адрес вам скажут, — похоже, тот снова потерял интерес к происходящему, глядя на Олафа так, будто бы и не его только что оценил как недурного и к тому же образованного мечника. Хотя последнее было, в глазах Олафа, скорее недостатком, чем достоинством: излишек знаний чаще оборачивался неприятностями, чем наоборот. В прошлую их встречу не прощался Олаф, и Вальдес решил оказать ему ту же услугу — шагнул от двери в коридор, но неожиданно замер на половине шага. — К слову… Как вас зовут? — обернувшись на пороге, Вальдес смотрел на Олафа с прежним интересом. Этот переход между равнодушием и живым чувством злил Олафа, пожалуй, едва ли не больше, чем странная манера разговора, и для себя он решил, что совместная работа с Вальдесом точно не станет его заказом. — Олаф, — коротко представился он. — Запоздало рад знакомству. Ответа не последовало: Вальдес, едва услышав его имя, довольно чему-то рассмеялся и скрылся на лестнице, ведущей вниз. *** «Дружище Олаф! Надеюсь, ты получишь это письмо, когда будешь в Метхенберге. Адольф предупреждал, что вы с Готлибом собираетесь встретиться там. С обучением новичков все лучше, чем я ожидал: после Испытания выжили двое и, думаю, к твоему приезду они восстановятся достаточно, чтобы держать в руках оружие. Рассчитываю на твою помощь с обучением фехтованию: я-то уже не так легок на подъем, как прежде. Жду тебя на зимовку. Густав». Это письмо, больше смахивающее на короткую записку, Олаф получил в корчме «Под желтым зябликом» на выезде из Метхенберг. Глядя на уверенный почерк с легким наклоном влево, он усмехался: Густав, старейший из ведьмаков и единственный, кто постоянно жил в их замке Фальке, время от времени любил пожаловаться на собственную старость. Олаф помнил эту его привычку еще с тех пор, как сам вышел на большак, а это случилось почти сорок лет назад. Более опытные ведьмаки считали это притворством с неясной целью: сколько бы Густав не изображал старого деда, при желании он мог дать фору многим молодым. Но независимо от того, зачем ему это было нужно, Олаф рад был получить весточку от учителя. К тому же, приглашение на зимовку совпадало с его собственными планами — с холодами работы для ведьмака становилось мало, поэтому он предпочитал проводить зиму в замке Фальке. Правда, в последнее время вид замка все чаще наводил на него тоску: даже отметая кисею, которую память набрасывала на годы его обучения, он признавал, что с тех пор единственная оставшаяся ведьмачья школа на севере изрядно захирела. Двое учеников за весь год! Даже когда обучали его, их было пятнадцать, до выхода на самостоятельную дорогу дожили восемь. Спустя сорок лет в живых осталось двое из тех восьми: он и Адольф. Что же станет с этими двумя, которых кто-то из их братства нашел или подобрал на дороге, он не представлял — вполне возможно, вскоре и они упокоятся среди прочих неудавшихся ведьмаков на северном склоне замка. Перечитав письмо еще раз, Олаф спрятал его в карман и, бросив на стол несколько грошей за пиво, вышел из корчмы. Пора было собираться: заказов в Метхенберге он не нашел, а в городе деньги таяли куда быстрее, чем в дороге. На следующий день, выехав из города в пестрой толпе из крестьян, торговцев, ремесленников, шулеров, солдат и кошки знают кого еще, Олаф на развилке оглянулся на тракт, ведущий в Ротфогель: возможность отправиться туда маячила на горизонте, но не стоила потраченных сил и времени. Слишком далекая поездка без определенного заказа — лишний риск не добраться до Фальке до первых снегопадов, когда заваленные перевалы сделают замок недоступным до весны. Причмокнув, Олаф поторопил Гнедка: неказистый конь, купленный в безымянной деревне, оказался более выносливым, чем думалось. Его путь лежал против течения реки Лурме: единственный проходимый тракт в местных болотах сейчас был почти свободен, не считая особо рисковых купцов, случайных путников и посланников кесаря. Поэтому он рассчитывал на легкую и приятную дорогу — насколько приятной могла быть дорога между болот, которые соединяли дельту распухшей от осенних дождей Лурме с Марагонскими трясинами. И те, и другие были довольно паршивыми местами, но по ним можно было пройти, если не заходить вглубь топей, где могли таиться создания, которых даже ведьмаки не классифицировали и не придумали названия. Но Олафу не понадобилось забираться так далеко для того, чтобы встретить первую неприятность: в нескольких стайе от города его встретила перевернутая купеческая телега, и дорога, взрытая лошадиными копытами и непонятно чьими когтями, и несколько трупов. Первым порывом Олафа было пришпорить Гнедка и не искать лишних приключений, за которые ему не заплатят. Но внимательность оказалась сильнее: если здесь поселилось какое-то новое чудовище — а если бы оно было не новым, то он услышал бы о безобразиях на тракте, — стоило узнать, кто это. Первый труп, лежавший под лошадью со вспоротым животом, очевидно, принадлежал кому-то вроде охранника. Поморщившись от запаха, исходившего от распластавшихся по дороге блестящих лошадиных кишок, Олаф быстро осмотрел его и оставил в покое: сломанная после падения с коня шея его не интересовала. У двоих не хватало некоторых частей тела, а от одного и вовсе осталась половина. Значит, поработала крупная тварь, способная за раз откусить не меньше, чем руку. Или даже проглотить, причем вместе с оружием… Обходя ржавые пятна уже подсохшей крови, Олаф остановился у половины трупа и пробормотал себе под нос: — Перекушен, не разорван на части… Унесли откушенное целиком — значит, не трупоеды, да те здесь и не водятся. Более мелкие твари рвали бы на куски и не оставили бы после себя столько останков. Покрутив головой, Олаф оглядел еще два трупа: переломанную женщину в белом кожушке, немного запачканном мозгом из расколотой, как гнилой орех, головы, и второго охранника, вспоротого от паха до шеи, будто морисским клинком. Рана была совершенно той же, что у мертвой лошади: распоротый бок, причем нападавшего не остановил даже колет из буйволиной кожи. Напавшее чудовище было достаточно крупным, если у него хватило сил не отгрызть руку, а откусить за один раз… Присев на корточки, Олаф повернул мертвеца набок и вгляделся в начавшую темнеть мешанину розоватых органов и темной крови, разлившейся из пробитой печени. Действительно, крупное чудовище. И не голодное, раз не стало выгрызать определенную часть мертвеца, а располосовало его, едва напав. — Выворотка, — заключил он негромко, — Она же выверна. Не все смерти здесь были на ее совести: следы от когтей было трудно с чем-то перепутать, а женщину выверна, скорее всего, сначала подняла в воздух и бросила, присмотрев более привлекательную добычу. Делать здесь больше было нечего, но, только Олаф взобрался на Гнедка, тот взбрыкнул и испуганно заржал, а над головой у него прошелестели крылья: выверна снова прилетела к месту охоты, вознамерившись пополнить запасы или утолить новый голод. Но его от статуса новой добычи это не освобождало. К тому же, бегство тоже не годилось: Гнедок был не слишком быстр, а увлекшиеся выверны готовы были преследовать добычу даже за пределами своей охотничьей территории. Эта выверна была небольшой: чуть ниже человеческого роста, похожая то ли на отрастившую крылья змею, то ли на мифического крокодила из Багряных Земель. Спрыгнув с Гнедка и только благодаря ведьмачьей реакции не угодив под копыта, Олаф метнулся в сторону, привлекая к себе внимание, и принялся пятиться от выверны, не сводившей с него неподвижных глаз с вертикальным зрачком — почти таких же, как у него самого. Ему повезло: не слишком головастое чудовище предпочло подвижную добычу крупной и кинулось на него, отбросив в сторону и сделав окончательно неузнаваемой половину трупа. Вольт — и серебряный меч распорол крыло выверны, тут же набухшее крупными каплями крови. Но дальше всего пошло не так, как рассчитывал Олаф: раздраженная болью бестия атаковала сразу же, взметнув хвостом тучу пыли. Это можно было бы счесть хитрым маневром, если не знать, что выверны не сильно умнее коров, но даже случайность стала для него препятствием: он не успел увернуться снова и вместо нападения вынужден был защищаться, извиваясь ужом между ударами когтей и пасти. Его шансы на победу таяли, но вместо них появился шанс на спасение: летать выверна едва ли могла, а от нее пешей скрыться было гораздо легче, поэтому Олаф постепенно стал разрывать дистанцию. Гнедок, к счастью, не успел сбежать далеко, но, когда после последней атаки он приготовился бежать, выверна рывком бросилась на него, зацепив здоровым крылом и повалив на землю. Положение стремительно приближалось к безвыходному, когда выверна вздрогнула, совершенно не по-змеиному захрипела — и ее тут же охватил огонь. Едва увернувшись от почти упавшей на него туши, Олаф поднялся с земли и огляделся в поисках спасителя: в огненные шары, по своей поле падающие на выверн, он верил не больше, чем в зеленую луну. — Можете спрятать меч и перестать так грозно вращать глазами, — спаситель, как в дурном представлении, сидел на вороном коне, завернувшись в темный плащ. А его голос показался Олафу знакомым: он, кажется, слышал его пару дней назад… — Благодарю, — сухо отозвался он. Олаф вбросил меч в ножны и вернулся к Гнедку, поглаживая того по шее и успокаивая. На дороге, наконец дернувшись в последней конвульсии, продолжала догорать выверна, слишком быстро для обычного огня превращаясь в обугленный остов, от которого удушливо несло паленым мясом. Огонь начал перекидываться на перевернутую телегу, пробуя лежащие около нее тела: кожа съеживалась, темнея, будто лист бумаги. — Тот самый образованный ведьмак, отказавшийся от моего предложения об охране? — он, к сожалению, не ошибся. Голос принадлежал чародею Вальдесу, которого он предпочел бы не видеть, — не настолько, чтобы сдохнуть под выверной, но все же… — Он самый, — краткость отлично работала в общении с этим чародеем, и Олаф надеялся, что она поможет и на этот раз. Не помогла. Вальдес приблизился к нему, откинув капюшон плаща: за три дня он нисколько не изменился, оставшись привычно загадочным и слегка отстраненным. — И что вы скажете, если я повторю его еще раз? — спросил он тем легким, безразличным тоном, который Олафа так раздражал. — То же, что и в прошлый, — светская беседа Олафа не прельщала, но чародей заслуживал услышать ясный ответ. — Даже если я скажу вам, что дам вам возможность неплохо подзаработать и вернуть мне долг за ваше спасение? — в глазах Вальдеса блеснули искры. — Неплохо — это сколько? — только и спросил Олаф. — Сотня марок, — ответил тот. — И объяснения потом. — Едем. Хотя от этой работы по-прежнему тянуло чем-то странным, Олаф за нее взялся. Названная Вальдесом цена приятно грела мысли, но себе он мог признаться, что дело в принципах: Олаф не любил и невозвращенных ему долгов, и тех долгов, которые сам не мог отдать другим. С Вальдесом долг определенно относился ко второй категории. Пока что, впрочем, его мрачные ожидания не оправдывались: еще пару часов они неторопливым шагом двигались по тракту. Когда солнце постепенно начало клониться к горизонту, Олаф слегка ударил каблуками по бокам Гнедка, вынуждая того идти рядом с конем Вальдеса, а не чуть позади. Раз вокруг них царила такая идиллия, самое время было узнать, зачем чародею понадобился ведьмак. — Вы упоминали объяснения, — обратился он к Вальдесу. — И мне интересно узнать, когда я смогу их выслушать. Вальдес на минуту отвлекся от созерцания гривы своего коня. — Пусть и сейчас… — размеренно произнес он. — Если это настолько срочно. Мне нужно, чтобы вы охраняли меня на пути к Регинхайму. — И это все? — Олаф постарался вложить в голос все свое недоверие. Дорога до Регинхайма находилась в нескольких днях пути от основного тракта, притом там не было ничего, что могло бы серьезно угрожать жизни чародея, не считая простуды из-за срывавшихся с гор ветров. — На той дороге к Регинхайму, которая ведет на болота. Старый тракт, по которому раньше возили железо в Метхенберг, — как обычно, только сейчас расширил свою мысль Вальдес и снова набросил капюшон, то ли погрузившись в свои мысли, то ли дремля исподтишка. Это пояснение меняло всю картину: Старый тракт назывался трактом только по традиции — оставленная почти сотню лет назад дорога сейчас превратилась в редкие камни, выглядывавшие из-под поверхности болота. И, естественно, она была обжита вовсе не дружелюбными существами. В таком случае, Олаф понимал причины решения Вальдеса: ведьмак там мог пригодиться. Но была ли плата достаточной за риск? Он редко охотился на болотах, предпочитая не рисковать попусту: чудовища, в отличие от людей, чувствовали там себя в своей стихии, поэтому вероятность закончить свои дни в виде питательного бульона в чьем-то желудке всегда была гораздо выше средней. Но о себе напоминал и долг, и обещанная награда, которые, в конце концов, перевесили риск. — Пойдет. Но две трети денег — вперед, — снова нарушил он молчание. — На привале. И вы всегда настолько разговорчивы с клиентами? — в голосе Вальдеса пробился смешок. — Всегда, — отрезал Олаф. И это было правдой: ведь обычно ему рассказывали о заказе, а не наоборот. Да и завоевать чью-то симпатию разговорами для ведьмака, мутанта и выродка было делом почти невозможным — не считая разве что Вернера. То ли Вальдес принял во внимание его слова, то ли не нашел темы для беседы, но молчание установилось снова — до тех пор, пока не стемнело и они не остановились на привал. В сущности, Олаф редко встречался с чародеями: мало кто мог представить магика и ведьмака работающими вместе, а дружбу их различия делали и вовсе невозможной. Такое существовало разве что в кукольных представлениях, где можно было встретить не то что дружбу или любовь такого рода, а и даму-ведьмака, не более реальную, чем луна из сыра. Но в быту Вальдес не слишком отличался от любого из прежних попутчиков Олафа. Это уже было неожиданно: большинство чародеев стояли достаточно высоко, чтобы предпочитать мягкие перины и горячую еду в тавернах ночевкам у костра на голой земле. Впрочем, благодаря знаку Игни им стало хотя бы теплее. — Любопытно… — голос Вальдеса заставил его отвлечься от разгорающегося огня. — Впервые видите ведьмачьи Знаки? — немного удивился он. — Нет, — хмыкнул Вальдес. — Но впервые в деталях вижу жест. Олаф не был уверен, что в сгущающихся сумерках можно рассмотреть быстрое движение, но не стал спорить. — Базарный пирокинез, как сказал бы мой учитель… — Вальдес повел ладонью, и на ней вспыхнул небольшой огненный клубок. — Для ведьмака этого вполне достаточно, — презрение к его занятию Олаф сносил без раздражения, но в голосе Вальдеса слышалось что-то другое… Интерес? — Но как повторили вы? — У ведьмаков — жест, у волшебников — жест и слово, — губы Вальдеса шевельнулись, и огонь оторвался от его ладони, завис над костром и рухнул туда. — Принцип одинаковый, но ваши способностей после мутации не хватает на то, чтобы так направлять энергию. Кстати, о дежурстве можете не беспокоиться: как только кто-то попытается приблизиться, мы оба это услышим. И очень громко. — Но… колдовство? — противоречие было ему непонятно. — Сейчас я не в зените силы, но и не настолько беспомощный младенец, — усмехнулся Вальдес. — Было бы тогда жестоко отягощать вас своим обществом. И доброй ночи. Пока не догорел костер, Олаф продолжал вглядываться в темноту: работа Вальдеса не подвела, и за несколько часов никто к ним не приблизился. Наутро Олаф сложил два и два и решил продолжить разговор: кони медленно шагали сквозь утренний туман, и он чуть повысил голос: — Насколько крупные у вас неприятности? В своих выводах он почти не сомневался: что еще, кроме неприятностей, толкнуло бы чародея на путешествие окольными тропами в компании ведьмака. — Откуда такой вывод? — отряхнув руки от крошек, Вальдес посмотрел на него с любопытством. — Оттуда, что вы только что его подтвердили, — Олаф не отказал себе в удовольствии не притворяться тугодумом: его самого эта маска раздражала, а с Вальдесом не работала. — В противном случае вы бы не наняли меня и не отправились самым гнилым путем через болота. — То есть, вы не допускаете, что мне захотелось провести на болотах некие исследования? Или вспомнить прошлое? — лица Вальдеса из-за тумана не было видно, но и голос не полнился искренностью. — Действительно, неприятности, — Олаф понимал, что гнет свою линию не в самой вежливой манере, но это и не было университетским соревнованием в риторике. — А я всего лишь хотел знать, насколько они велики. — И вы полагаете, что приперли меня к стенке, — таким исходом Вальдес, видимо, не был разочарован: напротив, он уточнял с любопытством. — Разве нет? — Олаф чувствовал, что его сейчас щелкнут по носу, но шел на это сознательно: знать, не свалится ли ему на голову какой-нибудь обозленный коллега Вальдеса, было важнее, чем потешить самолюбие. — Не надо грубо льстить, это вам не идет, — что-то снова Вальдеса позабавило. — Но вы правы: некоторое время мне лучше избегать внимания собратьев. Если кто-то из них встретит меня в дороге, я могу и не добраться до Регинхайма… — Все настолько плохо? — Олаф прислушался к шелесту травы — может, под ветром, а, может, и под чьими-то лапами. — Именно настолько… Не знаю, как у ведьмаков с благородством, но должен предупредить, что из-за моих, как вы изволили выразиться, неприятностей, мои возможности к колдовству тоже несколько ограничены. — Не поделили с коллегами посох магистра? — предположил Олаф. Сокрушаться о размере неприятностей не имело смысла: он уже достаточно влез в это дело. Спустя несколько часов пути в ноздри Олафу начал забираться запах гнили: не скребущий горло душок газа-болотняка, а что-то иное… Так чаще всего пахло у разрытых могил, но здесь могил не было точно: последние люди, которые могли вызвать у чудовищ плотоядный интерес, истлели и превратились в кости много лет назад. Эта уверенность оказалась ошибочной: сначала Олаф убедил себя, что отдаленное тявканье ему почудилось, но, когда спешился, чтобы на поводу перевести Гнедка через топь, сквозь заросли болотной осоки на него прыгнул то ли волк, то ли крупная собака, с ног до головы покрытая проплешинами. — Т-тварь, — выдохнул Олаф, бросаясь наперерез баргесту: как и всякая псина, пусть давно мертвая, тот метил в Гнедка. Конь вздрогнул и затанцевал на месте, но не бросился бежать, к удаче Олафа. Один пес, правда, не был серьезным соперником: попытавшись прыжком достать бедро Олафа, он просто и глупо напоролся на выставленный меч и, неприятно хлюпнув чем-то внутри, свалился на землю. — Одиночка. Отбился от стаи, наверное, но я бы поторопился, — он взглянул на небо, где солнце преодолело едва ли половину пути от горизонта до зенита. — Баргесты гораздо сильнее ночью, но не преследуют, если не попадаться им на глаза. А теперь мне нужно полчаса. — Если баргесты — значит, где-то здесь случилось преступление? — Вы разбираетесь не только в ведьмачьем знаке, но и в бестиарии, — удивился Олаф почти равнодушным тоном. — Никогда не думали стать ведьмаком? Может, и преступление… Но вряд ли, свежие баргесты пахнут не настолько… ярко. Опустившись на колени, он вскрыл труп баргеста от грудины до анального отверстия, чуть морщась из-за отвратительного запаха гнилых кишок. Кишечник уже успел раздуться и лопнуть, проколотый его случайным движением, и Олаф отдернул руку, стараясь не запачкать перчатки остатками последнего завтрака баргеста и распадающейся под пальцами плоти. Впрочем, слабость плоти баргестов никак не влияла на крепость костей: подведя лезвие ножа сбоку, Олаф принялся перерезать слабые, вязкие хрящи, отделяя ребра от грудины. Попутно он замечал, что тление коснулось почти всей особи: не только кишечник, но и желудок успели превратиться в серовато-розовые лохмотья. В глубине можно было различить темный контур печени, уже начавшей распадаться на отдельные доли, от которых несло горьким запахом желчи из такого же лопнувшего пузыря. Увы, ценой живучести баргестов было то, что в то же время они гнили заживо, и отчего-то — гораздо быстрее, чем обычные трупы. Значит, эта особь была достаточно старой… Жаль, если он потратил это время зря. Пожелтевшие ребра неохотно расставались с мышцами, но, отогнув их в сторону, он увидел то, что искал: сердце баргеста. В отличие от окружающей его гнили, оно было свежим, розовато-красным, будто взятое у живого пса. Взрезав окружающие его сосуды, Олаф разделил сердце на две части и спрятал меньшую в переметную сумку. — Способности не позволяют, — если бы Олаф не был ведьмаком, то не услышал бы, как Вальдес спешился и подошел к нему сзади. — Но позволяют увидеть, что вы… сотрудничаете с чародеями. — Торгую, — поправил его Олаф. — Торгую. Многие ваши коллеги охотно покупают подобное, преимущественно для целительства… Развить тему он не успел: с той стороны, откуда они пришли, донесся утробный вой, больше подошедший бы беанн’ши, а не баргесту. Вернувшись в седло, Олаф переглянулся с Вальдесом, и они, не сговариваясь, пришпорили коней. — К вечеру, пожалуй, снова вернемся на твердую дорогу, — со времен их последнего разговора Вальдес стал немного общительнее, но Олафу это не мешало: после утреннего столкновения со стаей баргестов прочие твари ими не заинтересовались. Несколько раз он слышал, как кто-то кружит за ними и следует по дороге, но, то ли так действовал магический купол, созданный Вальдесом, то ли это была удача, никто из них не решился познакомиться поближе. — Угу, — подтвердил Олаф, — Тебе нужно мое общество до самого Регинхайма? На «ты» они решили перейти после вчерашней же стычки: Вальдес развлекался тем, что нес какую-то галиматью насчет братьев по оружию («По мясницкому ножу?» — уточнил тогда Олаф). В то же время, когда Вальдесу указали на это, он с удовольствием согласился, что делает это исключительно ради собственного развлечения. В общем, возражать дальше не имело смысла — тем более, что предложение Вальдеса не таило в себе неудобств. — До ворот, как и было уговорено, — кивнул тот. — Условия контракта я не менял. — Хорошо. Олаф предпочел бы обратное: от старой дороги отходило несколько троп, которыми он мог бы уже через полдня быть в замке Фальке. От Регинхайма ему едва бы удалось уложиться в полтора суток пути… Ну что же, Густаву придется подождать: перевалы накроет снегом не сегодня и даже не завтра. Спокойствие последних часов путешествия сыграло с Олафом дурную шутку — по-прежнему следуя впереди Вальдеса, он перестал оглядываться, полностью положившись на слух. Тем более, что тот не был придворной дамой и тоже о себе заботился… Но ведьмачьей скорости у него не было. Поэтому когда замшелый придорожный камень ожил и, выпустив неприятные белесые лапки из-под брюха, бросился на них, Олаф успел дернуть поводья, вынудив Гнедка замереть на краю бочаги, а вот Вальдес — нет. Белый огонь, заплясавший на кончиках его пальцев, погас в тот же момент, когда жвалы сомкнулись у него на икре: кожа сапога представляла для этого существа не большую преграду, чем бумага. В следующий момент Олаф ударил наотмашь: по хитиновому панцирю пробежала трещина, и от следующего удара тот развалился на две неровные половинки, открыв голубовато-серые внутренности. К счастью для Олафа, единственной защитой подобных тварей был панцирь, и хватило еще одного удара, чтобы оно спазматически дернуло лапками и издохло. Но удача Кальдмеера обернулась неудачей для Вальдеса: жвалы все еще оставались сжаты на живой плоти, а стремительно разливающаяся по смуглому лицу бледность делала вопрос о том, отравлен ли он, бессмысленным. — И кто это был? — он выпустил поводья и неловко попытался спуститься на землю. — Главоглаз. Реликт Конъюнкции, как ты вчера выразился, — улыбка вышла невеселой, и, дождавшись, пока Вальдес снова встанет на ноги, Олаф раскрыл горловину походного мешка. — От его яда не существует направленного противоядия. Так что самое время использовать магию. — Боюсь, не в этот раз, — все усиливающаяся бледность теперь явно имела причиной не только яд. — Во-первых, я не целитель. Во-вторых, все лечебные заклинания отлично передают сигнатуру автора. И у нас возникнут проблемы гораздо серьезнее… этого. Бегло отметив это «нас», Олаф раздраженно заключил: — Чародеи… Сдвигаете горы, но неспособны вылечить сами себя. Вальдеса это, впрочем, никак не переубеждало, так что продолжать смысла не было. Но думать по-прежнему надо было быстро, и в запасе у Олафа нашлось еще одно решение: правда, оно было нежелательным донельзя. — Тогда… Это, — из деревянного ящика, плотно набитого сухой травой, он достал флакон темного стекла, — «Черная чайка». Не противоядие, но ненадолго может помочь и замедлить метаболизм, чтобы яд не распространялся. По крайней мере, это было не смертельное средство, поскольку в отличие от прочих ведьмачьих эликсиров, обе «Чайки», «черная» и «белая», не были смертельны для людей. Эффект, правда, вместо суток длился всего несколько часов, но это было Олафу на руку: постоянного отравление ведьмачьими рецептами Вальдес мог не выдержать. — Меня приобщат к тайным рецептам? — усмехнулся тот, поднеся открытый флакон к носу. — Точнее, к гравилату, корню аира, змееголовнику и… — И много чему еще, — перебил Олаф. — Чем быстрее выпьешь, тем больше шансов выжить. «Чайка» подействовала, и уже через несколько минут движения Вальдеса стали замедленными. Теперь у Олафа оставалось не так много времени: пока тот не очнется и не начнет умирать еще быстрее, как бы забавно это не звучало. Забрав флакон из-под эликсира, он спрятал его обратно: Вальдес быстро узнал некоторые компоненты, и это тревожило. Хотя рецепты эликсиров не были самой строго охраняемой тайной, мало кто из ведьмаков решился бы доверить чародеям даже это. Слишком уж много интереса некоторые из них проявляли к ведьмачьим умениям… И, хотя временами Олаф считал беспокойство Готлиба излишним, сегодня определенно был не тот случай: он и так проявил слишком много доверия. На то, чтобы извлечь остатки жвал, вскрыть место укуса и промыть его наименее ценным спиртовым настоем, ушло почти все время, что «Чайка» гасила боль и вообще чувствительность. Только Олаф успел закончить перевязку и оттереть с рук кровь, взгляд Вальдеса снова приобрел осмысленность. — Веселье, — раздраженно пробормотал он сам себе. Конь Вальдеса, к счастью, легко поддалась внушению: знак Аксий надо было постоянно подновлять, но покорный и лишенный своих порывов механизм, в который ненадолго превратился конь, был надежнее тревожного животного. Удержать Вальдеса на лошади позади себя было гораздо более нетривиальной задачей, и пару раз Олаф едва не пожалел, что у них не было телеги. Но в болотном бездорожье она была более чем сомнительной подмогой. Впрочем, Вальдес почти не сопротивлялся попыткам его усадить: почти мертвая восковая гибкость была удобна, но тревожила — если бы не дыхание, Олаф посчитал бы, что везет труп. — Хотя с трупом я бы так не церемонился, — заметил он тихо и пришпорил Гнедка, оглянувшись и убедившись, что вороной Вальдеса следует за ним. Шутка про то, что худшее в жизни всегда может стать еще хуже, перестала казаться Олафу таковой к вечеру их путешествия. Первое окоченение не сменилось жаром, который означал конец действия «Чайки»: напротив, Вальдес стал еще холоднее. Вместо обычного тела Олаф почувствовал у себя за спиной закоченевшую ледышку: было ли это особенностью чародеев, Вальдеса лично или неверной дозировки, он не знал, но его знаний травничества хватало, чтобы понять, что такое окоченение от смерти отделяет всего шаг. Натянув поводья, он заставил Гнедка замедлить шаг: они приближались к расколотому камню, за которым до основного тракта оставалось не больше десяти минут пути. И еще полдня в лучшем случае — до Регинхайма… и до него Вальдес вполне мог не дожить. И, между прочим, так и не заплатить Олафу обещанного вознаграждения. Остановившись у самого камня, Гнедок с недоумением оглянулся на всадника, но Олаф этого не заметил, слишком погрузившись в собственные мысли. Цинизм говорил, что оттягивать неизбежное не стоит: ему заплатили за то, чтобы довести нанимателя до Регинхайма, и не стоит играть в святого подвижника и пытаться помочь ему чем-то еще. Благородство и принципы, по традиции, стояли на позиции, обещающей гораздо больше проблем: Олаф знал, что одна из троп, которые вились вниз по склону от расколотого замка, вела в Фальке. Там были лаборатории и запасы эликсиров, где были и такие, которые могли противостоять даже яду главоглаза — правда, ценой изрядного вреда всему остальному здоровью. Но — там были и другие ведьмаки, за которых Олаф нес ответственность даже в большей мере, чем за Вальдеса. Чародеи в Фальке никогда раньше не появлялись с добрыми намерениями, и Вальдес тоже вряд ли будет вести себя, словно смирная овечка… По крайней мере, если выживет. Причины, которые приводил ему цинизм, определенно были сильнее тех слабых резонов, на которых стояла позиция принципа: в конце концов, даже долг за спасение жизни был им отдан, и в моральном смысле они были квиты. А что касается денег — обыскивать трупы ему было не впервой. Прошлая встреча говорила, что деньги Вальдес предпочитает держать при себе в самом обычном, металлическом виде, а не доставать из воздуха — значит, в тюках найдется и кошель. И, так и быть, ради честности он ограничится только положенным ему по договору гонораром. Но, чем убедительнее звучал голос разума, тем менее достойными внимания казались Олафу его аргументы. Пожалуй, Вальдес был прав вчера — он оказался реликтом не только по профессии, но и по убеждениям (совершенно наивным и рыцарски-идиотским, как не раз корил его Густав). В сущности, не имело значения, сколько окружающих считало иначе — принципы оплели его слишком крепко, и этот поединок с собой он проиграл. …Солнце начало клониться к горизонту, когда Олаф дернул поводья и направил Гнедка вниз, по склону, вдоль которого вилась едва заметная тропа, вся заросшая жесткой осокой. Их путь снова вильнул в сторону — теперь в нескольких часах пути их ждала ведьмачья цитадель, замок Фальке.