Правда или вызов

      Мартен всё яростнее, всё сильнее вбивался в жаркое, влажное, податливое нутро, стремясь догнать ускользающий оргазм, но громкие женские стоны отвлекали. Как и длинные ногти, впивающиеся в спину. Мартен не помнил, как её зовут, но она была абсолютно в его вкусе - хрупкая, грудастая, с тонкой талией и упругой задницей. И стоны эти он тоже всегда любил, и царапины на спине, и то, как девушки извиваются под ним. Но сегодня всё это только отдаляло вожделенный оргазм.        Перед глазами мелькнули серые горящие глаза, закушенная губа, стекающая по виску капелька пота. Мартен зарычал и вышел из распаленной девушки, перевернул её на бок и снова резко вошёл. Волны удовольствия наплывали, утягивали за собой, скрывали его с головой... Мартен тонул в этом сладком беспамятстве, глаза закрывались, и он вдруг увидел, как наяву небольшую поляну, костровище, закипающий котёл... И Антона, отстраненно смотрящего в огонь.        Уже почти нахлынувший оргазм отступил, и Мартен разочарованно застонал, сквозь до боли стиснутые зубы. Девушка (как же её зовут, чёрт возьми?!) вильнула бедрами, и член Мартена выскользнув из неё, уткнулся в ложбинку между ягодиц. Фуркаду вдруг стало тяжело дышать. Он замер, глубоко вдохнул и толкнулся выше. Глубже. Туда, где между упругими полупопиями ждала совсем другая дырочка. Такая узкая, горячая, тугая. Сладкая...        Девушка (Лиза вроде. Впрочем, какая разница!) больше не стонала и не двигалась. Лишь тяжело дышала и, кажется, напряжённо ждала. А может, Мартену просто это казалось.        Фуркад мягко приставил головку к её анусу и нежно поцеловал в плечо. Она едва заметно кивнула и самую малость двинулась на встречу. Мартен зажмурился. Это было сладко. Это было тесно. Это было невыносимо горячо. И так долго ускользающий оргазм вдруг обрушился на Мартена резко и неотвратимо, но будто смеясь и пряча свою мощь. Будто весь прошедший месяц он копил силы, манил, издевался, а теперь показал свой самый краешек. Заставляя озвучить очевидную, но такую нежеланную мысль:       - Блять, я всё-таки гей...              Месяцем ранее.              То, что Шипулин приехал на Блинк, стало для Мартена неприятной неожиданностью. Он искренне надеялся не видеть его всё межсезонье и собрать за это время, наконец, мысли в кучу. Понять, почему этот русский так на него действует. Научиться его не замечать. Завести девушку, чтобы во время утренней дрочки было кого представлять... Но не выполнил ни одного из намеченных пунктов, а Шипулин вдруг появился перед ним раньше, чем он был готов. Мартен был зол. Мартен был в ярости. Мартен был растерян.       Шипулин же, казалось, вообще не замечал французского дьявола, выпившего столько его крови в прошлом сезоне. Общался со всеми кроме него, шутил, смеялся, толкался и даже обнимался. Мартену, отчего-то хотелось его убить. И ещё больше - тех, кто с ним вместе смеялся, к кому он прикасался, кого обнимал. Мартен их всех ненавидел! И ненависть сыграла с ним злую шутку - гонку он проиграл. Не катастрофично - бронза вместо золота - но обидно почти до слёз. Из-за чего? Из-за кого! Из-за проклятого русского, который даже на пьедестал не поднялся! Всё время бежал позади, очень близко, но ни разу не смог обогнать! Ни разу! Слабак!        На следующий день Мартен был так зол, что добежал до золота без малейших проблем - настолько не хотелось видеть перед собой хоть кого-то. И снова кто-то постоянно дышал ему в спину, был рядом, не отставал ни на шаг. Мартен не хотел знать кто это. Совсем не хотел.        Антон стоял рядом с ним на пьедестале и мило улыбался в камеру, но, в отличие от Эмиля с другой стороны, обнять не пытался. Его рука застыла в нескольких сантиметрах от спины Фуркада, будто боясь прикоснуться. "Слабак, снова подумал Мартен, ни обогнать не может, ни обнять". Но в этих мыслях уже не было того накала, как вчера. А горький осадок он старательно игнорировал.              - Мартен! - Эмиль, как и всегда, лучезарно улыбался. - Мы с Тарькой решили, что втроём нам будет скучно. Да и тебе в палатке одиноко!       Эмиль весело подмигнул и у Мартена под ложечкой ёкнуло от неприятного и в то же время какого-то сладкого предчувствия. Небольшой поход после Блинка был их традицией. Лес, палатки, немного пива, неспешные беседы. Отдых. Полное расслабление. Абсолютно пустая голова. Когда-то Мартен был уверен, что такое времяпрепровождение не для него, но весёлым норвежцам, становящимся иногда удивительно серьезными, удалось его переубедить и он нисколько не жалел.       Но они должны быть втроём! Да, иногда немного одиноко смотреть на то, как понимают друг друга, как прикасаются друг к другу, как наслаждаются друг другом Свендсен и Бё, но третьим лишним Мартен себя не чувствовал, и уж точно не нуждался в компании кого-то ещё. Особенно, если по этому поводу проклятые норвежцы так ехидно улыбаются!! Вот только в этом чёртовом мире от него мало что зависело. Да и… Вдруг это будет интересно? В конце концов, как бы сильно норвежцы ни любили дурацкие шутки, но они ещё ни разу его не подводили!              Но Антон Шипулин стал для Мартена настоящим ударом. Он даже хотел развернуться и уйти, но укоризненный взгляд Тарея и встревоженный Эмиля его остановили. Да и отказываться от такого необходимого отдыха не хотелось.       - Мне кажется, что вам нужно пообщаться поближе и прийти к взаимопониманию, - удивительно серьёзно прошептал Свендсен.       Мартен удивительно серьёзно кивнул в ответ.                     Знакомая до каждой кочки поляна встретила их привычной тишиной, от которой Мартен успевал отвыкнуть за год, одуряющим запахом трав и ясным высоким небом. Он упал на спину и утонул в этом небе. Мысли постепенно испарялись из его головы и их место занимал покой. Такой сейчас необходимый, такой долгожданный. Если бы не Шипулин…       Мартен так и не научился ставить палатку и разводить костёр, да и не стремился особо, поэтому обычно просто валялся, наслаждаясь тишиной и природой, пока норвежцы ставили обе палатки, разводили огонь, таскали воду. Он присоединялся к ним позже, когда наставало время есть, пить и разговаривать. Однако в этот раз всё пошло не так.       - Помоги, пожалуйста, - раздался над ухом мягкий, но непоколебимый и почти незнакомый голос. Шипулин. Антон. Он так редко обращался напрямую к Мартену, что у него мурашки пробежали по коже. От затылка до самого паха. Фуркад покраснел.       - Зачем? – от растерянности он всегда становился ещё наглее, чем обычно. – Ребята сами поставят, отстань.       - Почему они должны ставить палатку, в которой не будут спать? – ровно спросил Шипулин (Антон! Тарей просил называть его Антоном!), внимательно рассматривая какой-то кустик. Это нарочитое равнодушие задело Мартена. Он подскочил и схватился за край палатки, который Антон (Шипулин, тьфу!) просил подержать.       - Вот видишь, и ничего сложного, - в голосе Шипулина проскользнула какая-то мягкая весёлость. Не обидная, а.. Нежная? Тёплая? Мартену вдруг захотелось услышать её вновь. – Можешь лечь обратно, дальше я сам справлюсь.       Занятый своими мыслями Мартен даже не заметил, как Антон ловко установил палатку, закинул в неё коврики, свой спальник и, подхватив котёл, не оглядываясь направился в сторону ручья.       Чёрт побери, он хотел избавиться от мыслей об этом человеке, а не залипать на его интонации и ловкие движения рук! Что вообще происходит, блять?!                     - Давайте в правду или вызов сыграем? – лениво предложил Тарей, когда они уже завершили все дела и сидели у костра с долгожданными бутылками пива.       У Мартена снова что-то ёкнуло в животе. Было отчего-то страшно, хотя скрывать вроде было нечего, но предчувствие чего-то важного, чего-то, что изменит его жизнь, не оставляло.       - Ты начинаешь, - Эмиль ласково ткнулся губами в макушку Бё и Мартен отвернулся. Сегодня его это впервые действительно беспокоило. Расстраивало. Возбуждало.       - Мартен, правда или вызов? – Тарей глянул на него так проникновенно, что захотелось забиться под стол, под скамейку, под шкаф. Вот только ничего из этого здесь нет.       - Вызов! – голос звучит хрипло. Ему же нечего скрывать, но…       Тарей задумался, закусив щёку и внимательно разглядывая друга:       - Подбрось дров в костёр, а то мы ещё слишком мало выпили.       Мартен даже не заметил, что всё это время не мог дышать.              Пару кругов спустя они узнали, как Эмиль впервые поцеловал Тарея и для кого взял Большой Глобус, как Тарей относится к успехам своего брата и что собирается делать после завершения карьеры, почему Шипулин выбрал биатлон и кто был кумиром его детства. Мартен успел станцевать степ и спеть «Аве Мария». Вопросов этих веселых норвежцев, умеющих становиться серьёзными, он почему-то отчаянно боялся. Хотя ему было абсолютно нечего скрывать. Вроде.       - Антон, почему ты проиграл Мартену обе гонки? – Эмиль уже не спрашивает «правда или вызов», сразу задаёт вопрос в лоб. Мартену становится жарко. Это постоянное дыхание за спиной, это «слабак». А ведь Свендсен прав… По спине проходит холодок.       - В этот раз я предпочёл бы вызов, - скупо улыбается Антон, глядя в потемневшее небо. Отсветы пламени играют на его скулах и Мартену почему-то нечем дышать. Губы пересохли, но Фуркад не может ни облизать их, ни смочить пивом. Он ждёт.       - Тогда поцелуй Мартена! – Тарей говорит это слишком легко. Слишком. И Мартен всё-таки облизывает губы. Ровно в тот момент, когда Антон смотрит на него очень серьёзно, очень внимательно.       - Это задание не для меня, - он снова переводит взгляд на огонь и уголки его ярких, полных губ почему-то опускаются. – Это к Мартену.       - Наверно, на сегодня хватит, - смеётся Свендсен. – Пора спать.       Мартен едва замечает, как Эмиль перед уходом легонько шлёпает его по затылку, зато прекрасно видит, как Тарей что-то шепчет Антону. Он чувствует себя преданным, потому что оставаться один на один с Шипулиным ему страшно.       После ухода норвежцев они сидят молча ещё минуту или две. Фуркад не знает, что сказать этому проклятому русскому. Что в его присутствии он теряет голову? Глупо. Глупо и очень опасно – сезон уже скоро и Шипулин сможет использовать эту информацию против него. Да и как объяснить это «теряю голову»? Был бы он геем, можно было бы сказать, что он Шипулина хочет. Но он не гей, и желания в нём ни на грош. Это не желание, это безумие. Ненависть наоборот, но не любовь. Он просто не может видеть его улыбки, предназначенные другим, но и для себя их не хочет. Он просто ненавидит тех, к кому Антон прикасается, но и чувствовать прикосновения не желает. На самом деле он просто хочет, чтобы Антона никогда не было. Или чтобы Антон не видел и не общался ни с кем кроме него.       - Я тоже пойду спать, - Мартен поднялся, глядя в ссутуленную спину. Он сам не знал, чего хотел и ждал. Но Шипулин в любом случае его разочаровал:       - Ага, давай. Я посижу пока.       Он даже не обернулся и Мартен зло скрипнул зубами. Ну и наплевать. Шипулин для него всего лишь соперник. Враг. Наплевать.              Заснуть не удавалось, хотя обычно в этом месте, в этой палатке он засыпал как убитый сразу, стоило ему влезть в спальник. Мешал треск костра, обычные шорохи леса, перекличка птиц, шишка, которую Шипулин (наверняка специально!) не убрал из-под дна палатки. И очень мешало то, что Шипулина как будто и не было вовсе.       Мартен ворочался с боку на бок, расстегнул спальник, разделся до трусов, но сон не приходил. Он уже почти готов был вылезти из палатки и проверить сидит ли Антон там до сих пор, когда услышал тяжёлый длинный вздох, а потом шипение затушенного водой костра. Фуркад стремительно отвернулся к стенке, притянул колени к животу и зажмурил глаза. Он спит. Он очень давно спит. Ему наплевать на каких-то неведомых русских, которые тяжело вздыхают прежде, чем лечь спать.       Антон залез в палатку подсвечивая себе фонариком. По звукам Мартен догадывался что тот скинул свитер, стянул штаны, расправил свой спальник, а потом.. Потом он лёг, но свет не выключил. Сквозь неплотно закрытые веки Мартен видел, что узкий луч фонарика направлен на его спину. Ему стало жутко. Захотелось сжаться в комочек, прикрыться спальником, спрятаться. Но он не решился. И где-то, на самой периферии сознания, робкий голосок шептал, что это правильно.       Позади раздался длинный, тяжёлый вздох. Будто Шипулин боролся с чем-то и проиграл. Мартен уже совсем готов был обнаружить своё бодрствование, но в этот момент подушечки пальцев несмело и нежно коснулись его спины. Он вдруг позабыл как дышать, хотя должен был заорать на наглеца. Пальцы Антона нежно касались позвоночника, плеч, ямочек на талии. У Мартена из головы при каждом прикосновении пропадало всё больше мыслей. И всё больше жара собиралось у него в паху.       Внезапно фонарик потух, а Антон, коротко простонав, уткнулся лбом Мартену в лопатки. Его пальцы, до этого нежно прикасавшиеся к коже у кромки трусов, вдруг напряглись и испуганно отпрянули. Шипулин всхлипнул и откатился на другую половину палатки. Мартену стало холодно и, впервые, по-настоящему одиноко.       Мыслей в голове больше не было, ни одной. И вдруг оказалось очень легко повернуться на другой бок, лицом к Шипулину, протянуть руку к его голове, запустить пальцы в спутавшиеся волосы. А потом резко развернуть его, замершего в изумлении, к себе и поцеловать прямо в губы. И целовать долго, страстно, глубоко, так, что дыхания не хватает и в глазах темнеет. Мартен никогда раньше так не целовался, но сейчас это было так естественно. Так правильно.       Антон отвечал. Послушно открывал рот, впускал язык, постанывал в ответ на прикосновения пальцев к соскам, животу, бёдрам. Тёрся пахом о пах. Мартен давно уже перестал думать. И даже возникшая где-то на периферии мысль «я ведь не гей» тут же затерялась под натиском лихорадочных поцелуев, которыми Антон покрывал его грудь.       Сейчас, здесь, рядом логичным казалось всё. И то, что Антон был позади, но не вырывался вперёд. И то, как до одури, до невозможности бесило, что он улыбается другим. И то, как хотелось убить и растоптать тех, кого Антон обнимал. Потому что он не имел права обнимать кого-то ещё.       И то, что Антон сам наскоро подготовил себя, и то, что он сам надел на Мартена презерватив, и то что сам добавил смазки – это тоже правильно.       Мартен протискивался в него медленно, будто на Эверест забирался. Пот струился по вискам, стекал по скулам, норовил забиться в глаза. Но Мартен протискивался и смотрел, не отрываясь, в серые глаза Антона. Он видел его боль. Видел его страх. Видел его желание. И продолжал протискиваться внутрь, пока Антон, закусив губу до крови, не качнулся навстречу. А потом Мартен забыл всё, что было, что есть, что будет. После были только они двое. И даже проклятая шишка под палаткой перестала иметь значение.              Если бы утром Мартен нашёл в себе силы признать, что это была лучшая ночь в его жизни, всё могло бы быть по-другому. Но он не нашёл. Он шутил с Бё, толкался со Свендсеном, требовал кофе, подкалывал их за ночной шум, хотя не слышал ничего. И не смотрел на Антона. Даже когда они остались в лагере вдвоём, следить за костром и обедом, он молча пялился в небо, делая вид, что не замечает, как мрачно разглядывает огонь Антон.       Его хватило только на то, чтобы изменить конфигурацию спальников. Свой, потолще и помягче, он постелил внизу. Антона, потоньше, он оставил прикрыться. И, вроде, это было неприкрытое приглашение. Но Шипулин, с которым Мартен за весь день не сказал ни слова, увидев, что Мартен спит, укрывшись его спальником, предпочёл просто лечь без всего. Фуркад заскрипел зубами, но справиться с собой не смог.       Завтра его ждёт Франция, а сегодня… Сегодня ему наплевать на то, что он не гей. Сегодня у него ещё есть один вечер в глуши, где можно не думать, не помнить, не чувствовать. Какая разница, с кем он спит там, где, если хорошенько подумать, нет даже его самого.       Мартен перекатился поближе к Антону, накинул на обнажённое тело край спальника и уткнулся губами в горячее плечо. Антон отозвался сразу. И эта ночь стала ещё более яркой, чем предыдущая. Может потому, что Мартен уже понимал, что происходит. Или потому, что Антон уже не был так узок и туг, как вчера. А может, потому что оба понимали – завтра всё закончится. Но Мартен точно знал – никогда раньше он столько раз за ночь не кончал. Никогда раньше ему не хотелось снова и снова брать. Снова и снова целовать. Снова и снова доставлять удовольствие. И позу «69» он тоже никогда раньше не практиковал. И уж тем более, он никогда раньше не сосал чужой член. С таким удовольствием.       Утро наступило слишком быстро. И вместе с утром Мартен понял, что он не гей.              Два месяца спустя.                     Пальцы Мартена подрагивали, но стрелял он точно. Ни одни пуля не прошла мимо, даже габаритов не было. Всё точно в яблочко. Мартен закинул за плечи винтовку и обернулся к стоявшему на соседнем коврике русскому. У Антона все пули так же легли в яблочко. Но руки тоже подрагивали. Точно так же.       - Правда или вызов? – хрипло спросил Мартен, внимательно разглядывая осунувшееся и посеревшее лицо Антона. Сердце билось как заполошное.       - Вызов, - Антон даже не посмотрел на француза. Сердце тревожно сжалось.       - Приходи сегодня ко мне в номер после ужина, - Мартен резко развернулся и отправился дальше на тренировку. Видеть выражение лица Антона было сейчас страшно.                     Когда в дверь постучали, Мартен чуть не выронил из рук бутылку с пивом. Такую же, как была летом в походе, только безалкогольную. Он стремился воссоздать ту атмосферу, даже притащил свой пропахший лесом и сексом спальник. Но боялся. До одури боялся, что ничего не получится.       Стук повторился, и он, вытерев взмокшие ладони о штаны, повернул ключ в двери.       Антон стоял, разглядывая потолок коридора, засунув руки в карманы, и будто вовсе не интересовался хозяином комнаты.       - Правда или вызов? – спросил он, пожевав губу, когда Мартен уже приготовился схватить его за лацканы и втянуть в номер, попутно целуя куда придётся.       - Правда, - ответил Мартен, чувствуя, как расслабляется где-то глубоко внутри. И, не дожидаясь вопроса, ответил: - Я не гей, Антон. Я не люблю мужчин. И никогда любить не буду. – Губы Антона скривились, и он оторвал спину от дверного косяка. Мартен зачастил, - но ты – иное. Тебя я люблю. И хочу любить.       Дыхания не хватило, и последние слова он скорее выдохнул, чем проговорил. Было страшно. Замёрзшие пальцы были готовы вцепиться Антону в лацканы – лишь бы не ушёл, лишь бы понял. Но не пришлось. Антон ещё раз пожевал губу, осмысляя сказанное, а потом всё-таки перевёл взгляд на Мартена.       - Пусти, что ли.       И ласково провёл пальцами по лицу Мартена.       Фуркад прикрыл глаза, наслаждаясь прикосновением.