В свободном падении

У Алека нет времени, чтобы думать. Он просто живёт, раскрывает неинтересные дела про начинающего дилера и украденные тысячу фунтов наличными. У него совершенно нет сил, чтобы осознавать, как далеко он убежал от себя. Алек внушает себе, что всё нормально, и лишь иногда смотрит в спину Миллер, сжимая руки в кулаки. Она каждый раз ускользает от него, и Алек не даёт себе ни единого шанса на важный разговор. Миллер говорит, что они хорошие друзья. Алек молча кивает, не задумывается и пытается жить с кривой гримасой на любую подобную реплику. Миллер думает, что он так и не научился принимать её помощь и её саму. Алек хочет, чтобы она меньше думала. Ей не идёт. Он заваливает её бесконечными бумажками, а она старательно помечает маркером все орфографические ошибки в его документах. Алек не задумывается, почему все стало таким слащавым и обычным, он делает свою работу и иногда обедает с Миллер. Он не говорит об этом Дэйзи, потому что это кажется предательством. А Дэйзи не говорит про своего нового парня, и в итоге они квиты. Только у Дэйзи нет парня, и она совершенно не знает, как сказать об этом. Миллер терпеть не может, когда он зовёт её Миллер. Однажды она зачем-то остаётся в участке до самой поздней ночи, когда даже Алек сдаётся под тяжестью своего недосыпа и уезжает домой. Вернувшись утром, он обнаруживает свой стол полностью обклеенным жёлтыми стикерами с размашистым «Элли» на каждом. Алек мечтательно улыбается, и со стороны его улыбка похожа на оскал. Он любовно сминает каждый в кулаке и выбрасывает в мусорное ведро. Миллер думает, что победила. Она всё ещё слишком много думает, а потому на следующий день получает белую кружку с «Миллер», нацарапанной маркером. Откровенно говоря, до этого дня она и понятия не имела о том, что маркером можно что-то нацарапать. Миллер так и говорит, притворно хмурясь. Алек пожимает плечами, протягивает руку с единственным стикером, оставшимся после тщательной чистки, и клеит его на щёку Миллер. Он не знает, зачем это делает. Честно говоря, Алек не особо следит за своими руками в такие моменты. Миллер сгибается пополам от хохота и случайно роняет кружку. Ну, не очень-то и нужно. Только пусть сама собирает осколки. — Проснись, Миллер, — произносит Алек, — и убери здесь. — Ага, босс, — она улыбается, и её улыбка правда похожа на улыбку, — и больше не трогай мои щёки. — Это нужно было для констатации факта, — Алек вяло пожимает плечами, и Миллер комично приподнимает брови, — пусть все знают, что тебя зовут Элли. — А ты… — Жду тебя через два часа, Миллер, — перебивает он, — и сегодня я выбираю, где обедать. От твоих забегаловок и чизбургеров меня тошнит. — У тебя всегда такое лицо, будто тебя тошнит, — делится наблюдениями Миллер. Алеку стоит больших усилий не фыркнуть. Миллер его раздражает, и иногда хочется нагрузить её работой сверх нормы, чтобы она осталась в участке и ушла с ним. Зачем? Алек не думает об этом, потому что сердце у него и так склеенное. Когда его склеивали, Миллер принесла виноград. Ужасно глупое воспоминание, учитывая, что такие мысли к хорошему не приводят. Но он всё равно сравнивает её с пластырем с красной машинкой. — Ты же детектив, Миллер, — Алек шумно вздыхает, — ради бога, нельзя упускать из внимания мимику. Малейшие изменения... — Иди к чёрту, — она всё ещё улыбается. Миллер кидает взгляд на мусорную корзину, полную ярко-жёлтого недоразумения, и уходит, тихо закрыв за собой дверь. Стикер с её щеки упал, когда она смеялась, и теперь лежит под ногами Алека и действует на нервы. Конечно же, Миллер зовут Элли. Алек видел её досье, с чего она вообще взяла, что он не знает её имени? Миллер всё равно тащит его в свою забегаловку, напрочь забывая про слова Алека. Он почти не против, даже не кривит лицо, размазывая соус к картошке по своей тарелке. Миллер говорит про Тома, Фреда и своего отца. Алек думает о том, что нужно всё-таки поговорить с Дэйзи о её парне. Думать о чём-то другом он себе запрещает. — Было бы неплохо, если бы ты пришёл к нам на ужин, — говорит Миллер. — Прости, я обещал Дэйзи, — Алек ничего не обещал. Но он правда старается. Миллер ускользает от него, но Алек не может даже руку протянуть. Он не может думать о ней, потому что такие мысли приводят к отношениям. А отношения приводят к разрыву. Ему нужна Миллер, и они оба прекрасно осведомлены об этом. Алек слишком давно научился ценить дорогих людей и слишком сильно нуждается в дружбе с Миллер. Он может назвать её другом, потому что это понятие диаметрально противоположно тому, что он не чувствует. Если не задумываться над чувствами, то они пропадут. Или с ними можно научиться жить. С больным сердцем он же как-то жил. Дэйзи теперь не отвертится, и Алеку даже немного жаль её. Он возвращается домой раньше обычного, совсем не чувствуя себя сбежавшим. Алек пытается готовить пасту, и у него даже что-то получается. Дэйзи возвращается за пятнадцать минут до того, как должен был вернуться Алек. Дэйзи выглядит влюблённой, и его начинает тошнить от этой слащавости вокруг. Почему все так помешались на любви? — Предлагаю тебе поесть и рассказать мне про своего парня, — вместо приветствия говорит Алек, расставляя тарелки на столе. — У меня нет парня, — Дэйзи поджимает губы. — Не ври мне, — Алек едва не смеётся от абсурдности ситуации, — я же вижу, что ты встречаешься с кем-то. И уже давно. — Ага, но у меня нет парня, — упрямо гнёт своё Дэйзи. Алек смотрит на неё, опускает взгляд, кладёт вилку на стол и снова смотрит на Дэйзи. Она тихо садится на стул, старательно отводя глаза. Если бы здесь была Миллер, она бы точно что-нибудь сказала. Но её здесь нет, и, чёрт возьми, почему Алек вообще о ней думает? О Миллер нельзя думать, иначе можно заполучить головную боль и серьёзные проблемы. — Ты есть будешь? — Спрашивает Алек, когда Дэйзи начинает нервно постукивать пальцами по столу. — Меня подташнивает, — она морщится, — но я, кажется, ещё ничего не ела. — Хочешь об этом поговорить? — Алек старается, правда. — Если ты не будешь меня осуждать, — Дэйзи кивает, — её зовут Хлоя. Она чудесная. Ну, знаешь, она к нам заходила в тот день, когда… Алек не заставляет её продолжать и молча ест пасту. Дэйзи ждёт, что он что-то скажет, но Алек наконец-то даёт себе право подумать. Он слишком много думает, даже больше, чем думает Миллер. Алек думает о той нелепой теории адвоката Джо об их романе, думает о том, что они с Миллер спали в одной кровати, и, в конце концов, Фред называет его дядя Алек. Он постоянно гулял с ними и возил Фреда в коляске. И кто ещё доверит ребёнка такому человеку, как Алек Харди? — Мне нужно кое-что уладить, — Алек встаёт из-за стола. — Ты же не… — Дэйзи поднимает на него испуганные глаза. — Нет, — он делает странный жест рукой, — совет вам да любовь с Хлоей Латимер, а мне нужно… Алек не договаривает и уходит, оставляя Дэйзи наедине с незамысловатым ужином. Она вздрагивает, слыша, как хлопает входная дверь, и тянется к телефону. Не пропадать же пасте. Да и Хлоя тоже ничего не ела. Алек покупает пачку сигарет по дороге к дому Миллеров. Он снова курит на ходу, и в своё время от этого начинались приступы кашля. Когда Дэйзи была гораздо младше, она прятала его сигареты в своём школьном рюкзаке. Однажды их нашла её учительница. Это был один из самых неловких разговоров в жизни Алека, но он, вроде как, справился. У Алека всё «вроде как», это раздражает. Миллер открывает ему дверь и молча ведёт в сад. Алек не сопротивляется, но чувствует себя очень странно. Разве они не должны были… поздороваться? У Алека отвратительные понятия о тактичности, но он старается. Он везде старается. Он старается быть хорошим отцом, быть приличным копом и просто не думать. Алеку просто нельзя было думать о том, что Миллер хорошая. Это доводит до нервного тика и сопливых признаний. — Ты же ужинал с Дэйзи, — всё же произносит Миллер. Очень догадливая. — Ага, а ещё я люблю тебя, а она лесбиянка, — Алек пожимает плечами, — даю десять секунд на распознание лжи. — Кто вообще говорит «распознание лжи» в реальной жизни? — Миллер! — Первое, — она выглядит расстроенно. — Оба, — Алек неуклюже плюхается на землю, — в смысле, оба правда. — Ты издеваешься. Алек не знает, что именно она имеет в виду: смену его дислокации или шокирующие заявления. Он предполагает, что и первое, и второе, когда Миллер садится рядом с ним. Их колени соприкасаются, и Алек не решается посмотреть ей в глаза. Если сейчас Миллер не переведёт всё в шутку, он утопится. На лучший исход Алек даже не рассчитывает. — До тебя долго доходило, — спустя весьма натянутую минуту говорит Миллер. — Я старался не думать, — Алек ложится на траву и смотрит на звёзды, — это было довольно сложно. — Учитывая твоё непроходимое упрямство, могу поверить, — Миллер кивает и ложится рядом, — и что теперь будешь делать? — Не знаю, — Алек закрывает глаза, — ты вообще что-нибудь скажешь? — Я и говорю, — он слышит в голосе Миллер улыбку, — ты херовый коп. — Отличное продолжение тяжёлого разговора, — он позволяет себе усмехнуться, получается нервно, — Элли, ты ни черта не помогаешь. — С дочерью-лесбиянкой или с твоими чувствами? — интересуется она, — и ты всё-таки вспомнил моё имя. — Я его не забывал. — Ты меня раздражаешь. Объятие выходит неловким, и локоть Алека больно упирается в землю. От Элли исходит почти магическое тепло, и он, поддаваясь порыву, целует её в лоб и снова прикрывает глаза, пытаясь разложить запах её волос на отдельные составляющие. Получается плохо, и он улавливает лишь яблоко. И то, потому что она однажды говорила про это. Они правда говорили о шампунях? — Я не пойду с тобой на свидание, — едва шепчет Алек в её волосы. — Не иди, — руки у неё слишком тёплые, — можно засчитать обеды. — Не опошляй наши мирные посиделки. Элли смеётся, и Алек вдруг понимает, что может дышать. Это даже приятно. Он опускает голову, чтобы только поделиться этим наблюдением с Элли, но она, кажется, решает хоть немного помочь. Поцелуй на вкус как сигареты и зубная паста. Бывало и хуже. — Ты курил. — Мне было нужно, — оправдывается Алек. Зачем он оправдывается перед ней-то? — Потому что ты трусливый придурок, который не может признать очевидного без сцены саморазрушения. Алек не отвечает, начиная вдруг понимать, почему люди признаются в любви. Надежда на взаимность существует даже в самых отчаянных ситуациях, и, может быть, в ней и дело. Оправданные ожидания стоят неловкости и двух сигарет, что бы там ни говорила Элли. — Окна Тома… — Выходят на противоположную сторону. Они снова целуются, и Алек думает о том, что готов пережить даже не отстирывающиеся пятна травы на своём костюме. Может, ему и правда нужно пригласить её на свидание. Тогда хоть будет шанс, что от его одежды не придётся потом избавляться. — Я не буду трахаться с тобой на траве в моём саду. — Всегда мечтал услышать это от тебя, Миллер. — О, нет-нет-нет, ты будешь называть меня Элли. — Это твоя особая сексуальная фантазия? — Нет, я просто люблю своё имя. Мне хотя бы повезло с ним. Алек хочет услышать другое. Ему, вообще-то, много и не надо, но он слишком устал путать самого себя. Алек устал от всего, и от своего тошнотворного присутствия в своей же жизни больше остального. Но с Элли просто и правильно чувствовать эту усталость. Дурацкое доверие, и чем она его вообще заслужила? Чем он его заслужил? — Я ведь должна сказать, что тоже тебя люблю, да? — А ты любишь? — А я думала, что тебе не нужно признание твоей мужской силы, харизмы и всего остального. — Всего остального? — Заткнись. И да. Теперь ему не нужно тонуть в своих попытках не думать. Ему, кажется, вообще не нужно тонуть.