О неудавшихся родственных душах и гетерохромии

      Заку по вполне понятным причинам были неприятны чьи-либо, кроме агонизирующих жертв, пристальные взгляды, а потому Рэйчел, пучившая на него свои невозможно большие пустые глаза, раздражала не меньше, чем маленький рыжий полудурок в странной маске, откинувшийся где-то с полчаса назад. Но, благо, на аппетит мужчины это повлиять не могло.       Или, может быть, всё же могло, но лишь отчасти. Ему до ужаса не хотелось признавать это маленькое поражение, причиной которого послужило всего лишь внимание какой-то малявки.       — Чё? — наконец выдал он на выдохе после долгих и непродуктивных раздумий. Рука с бутербродом из разорённой нычки всё того же полудурка, остановившаяся буквально в миллиметрах ото рта, мелко — практически незаметно — подрагивала.       — Твои глаза, Зак, — голос Гарднер, лишённый всякой эмоциональной окраски, был ровен, но появилось всё же во всей её манере поведения что-то ещё более нездоровое, чем обычно.       Мужчина моргнул, потёр глаза свободной от бутерброда рукой. Внутри росло недоумение, а мир по-прежнему оставался чётким, не расплывался и не рябил: бледная Рэйчел с пустыми глазами дохлой рыбины оставалась бледной Рэйчел с пустыми глазами дохлой рыбины, покоцанные надгробия всё так же тянулись к высокому потолку заострёнными краями, а вдалеке по-прежнему валялась сорванная с петель дверь. Всё это, да и вообще всё, что его окружало, Зак видел вполне ясно, так что с его глазами всё наверняка было более чем в порядке.       А вот с Гарднер — нет. В этом не было совершенно ничего удивительного, и Фостер даже готов был этот факт признать, потому что люди, у которых «всё в порядке» хотя бы с головой, не просят серийного убийцу о чём-либо. Тем более об убийстве. Даже в шутку.       — Чё пиздишь-то попусту? — его голос был полон совершенно незавуалированного неудовольствия. — Делать нехер?       Рэй неопределённо пожала плечами, мирясь с осознанием того, что Зак явно разозлился не настолько, чтобы устраивать концерты с отрезанием рук, ног и голов под аккомпанемент истеричного хохота. Она чувствовала это, будто Фостер был не просто совершенно незнакомым мужчиной, а кем-то более близким, кем-то таким, чьи эмоции улавливать было бы правильным.       Но он всё же не был, и не то чтобы её это особенно расстраивало.       — Они разные.       Зак уставился на неё, не моргая. На миг в его голове вспыхнула забавная мысль о том, что от бешенства он когда-нибудь раздуется и лопнет к хренам, но какая-нибудь навязчивая девчонка с пустыми глазами и после смерти не будет давать ему покоя, умоляя прикончить себя. Вспыхнула — и погасла, оставляя после себя всё растущее раздражение, ведь даже его логики было достаточно для того, чтобы понять, что между словами «забавная» и «реалистичная» можно со спокойной совестью ставить знак равенства.       — Твои глаза разного цвета, — на лице Гарднер отразилось что-то вроде лёгкого разочарования, которое, впрочем, было быстро подавлено. Или вообще привиделось Заку, кто знает.       — И чё теперь? — Фостер нахмурился, всё так же не сводя с неё полного подозрения взгляда. — С хера ли ты тут присматриваешься, а? Или тот конченный, которого я на В5 грохнул, заразным был?       Она вновь вяло пожала плечами, не без удивления ощущая, как в горле из ещё не сказанных слов образуется тугой комок. Из-за плеча Зака, из самого тёмного угла этой странной комнаты, полной могил, на неё через года смотрели две пары холодных разноцветных глаз, принадлежащих её родителям.       Но не то чтобы её это очень смущало.       — Гетерохромия — признак того, что у тебя есть родственная душа.       Рэйчел сложила руки на груди, без всякого любопытства разглядывая сидящего напротив мужчину. Глаза у неё были ярко-голубыми, но блестели под светом далёкой лампы тускло, будто пуговицы.       — Ничего эта твоя херомия не значит, поняла? — Зак выглядел сердитым. Не злым, нет, совершенно точно не взбешённым, но безобидно сердитым. — Хуйня это всё, тупые детские сказки для добреньких и наивных про всемогущего Бога, который разделил целого человека на две равные половины, — забинтованные пальцы любовно прошлись по металлическому древку косы. — Ведь иначе даже такого, как я, можно назвать Богом. А если бы ты не сдрыснула с моего этажа раньше времени, то и тебя бы по-божески разделил.       Девочка молча перевела взгляд на уже порядком помятый бутерброд в руке Зака. Изнутри её точила лёгкая зависть, конечно, вовсе не связанная с наличием у Фостера еды, хотя было бы, несомненно, лучше, если бы причина заключалась именно в этом. Где-то на подкорке зрела тревожная мысль о другой Рэйчел Гарднер в другом, совершенно невозможном, конечно, мире, в котором наверняка у этой «другой» положение дел не столь бедственно и есть соулмэйт. Хоть самый завалященький.       Но не то чтобы это её, зацикленную на собственной смерти, действительно беспокоило.       — Значит, ты его никогда не видел, да?       Зак подкатил глаза и громко вздохнул, но она всё так же не чувствовала серьёзной угрозы, обычно исходящей от него во время вспышек ярости. Вероятно, ему просто надоел совершенно бессмысленный разговор, и отчасти Гарднер даже понимала его.       — Не видел, да? — повторила Рэй как ни в чём не бывало. Её глаза по-прежнему абсолютно ничего не выражали, но тонкие светлые брови сошлись на переносице, и между ними пролегла морщинка, смотрящаяся на кукольном личике до ужаса неестественно.       — Да я ж этого не говорил, — как-то вяло отмахнулся Зак, методично сжимая пальцы на давно забытом бутерброде, будто тот хоть отдалённо походил на разрекламированные игрушки-антистрессы. — Была одна сучка. Глаза у неё были прям точь-в-точь мои. О, как же она выла, когда рассмотрела меня получше! Или, может, это потому, что я распорол ей брюхо?       — То есть она мертва?       — Да от меня вообще редко кто-то живым уходил, — с ноткой гордости откликнулся мужчина, отстранённо подивившись тому, что морщинка на лбу Рэйчел разгладилась так же быстро, как и появилась. — А нахер оно тебе надо?       Рэй в тысячный раз пожала плечами, окончательно возвращаясь к привычному для неё образу безэмоциональной куклы.       — Уж не беспокоит ли то, что «всемогущий Бог» обделил тебя, а?       Фостер казался довольным своей шуткой ровно до того момента, пока не стало окончательно ясно, что никакой реакции от Гарднер можно было и не ожидать. В повисшей тишине он с лёгким раздражением про себя отметил, что кто-то маленький, но очень злобный периодически щёлкает где-то в блондинистой голове девочки каким-то выключателем, чтобы блеск в глазах тух, а заодно с ним и какая-никакая разговорчивость.       И лишь тогда, когда до Зака наконец дошло, что всё это время он сжимал-разжимал в своей руке треклятый бутерброд и что бинты беспросветно засраны, какой-то сложный механизм внутри Рэйчел пришёл в движение. Она открыла рот и, тупо уставившись в старую кирпичную кладку за правым плечом мужчины, выдала:       — К чему мне волноваться о подобных глупостях, если ты поклялся убить меня? Перед Богом поклялся.       Зак собирался было сказать, что помнит об этом и сам и что вовсе не обязательно повторять слова клятвы раз за разом, ведь он всё-таки ненавидит лжецов и сам им ни за какие коврижки не станет, но Рэй, просверлив в нём абсолютно равнодушным взглядом две аккуратные воображаемые дырки, продолжила:       — Просто я подумала, что, если бы ты был моей родственной душой, то Бог будто бы сам благословил нас на эту клятву.       Где-то с минуту они молча смотрели друг на друга, а потом Фостер, как-то странно улыбаясь, самым доверительным тоном на свете спросил:       — Чё ты, дура, за херню несёшь? Какое, блять, благословение? Какая нахер родственная душа?       Рэй моргнула и уставилась на Зака. Если в её странной башке что-то и изменилось, то ни на лице, ни в глазах это не отразилось совершенно, и всё же мужчина чуял чужое изумление. Это было странно, но не то чтобы совсем неприятно. Да и, по правде говоря, Фостер был бы не против, если бы его интуиция хоть иногда работала, как сейчас.       — Ты, — рука Рэйчел дёрнулась, будто девочка всерьёз намеревалась ткнуть в него пальцем для наглядности, — и я могли быть родственными душами или что-то вроде этого. Это было бы, — она пространно помахала рукой, — символично. Мне так кажется.       Зак слышал в своей относительно недолгой жизни много разной херни, но такое при нём кто-то сболтнул в первый раз. Он не был удивлён, нет, совершенно точно не был. Скорее, этому состоянию больше подходило слово «ахуй», хотя было бы реалистичнее, если бы изнутри пёрла ярость или что-то в этом духе. Так казалось ему, по крайней мере.       — Да ты совсем больная, — почему-то совершенно без иронии констатировал он. — И как до меня сразу не дошло, а?       Блеск в глазах Гарднер потух. И не то чтобы Зак вообще успел заметить, как и когда он там появился, зато раздавленный бутерброд и испачканные бинты на собственных пальцах ему не заметить было куда сложнее. Он даже не мог понять, что его всё-таки раздражало сильнее.       А потом, будто абсурдности во всей этой ситуации было недостаточно, он сделал то, чего никогда бы прежде себе не позволил: пихнул девочке давно и не без его же помощи превратившийся в нечто совсем неаппетитное бутерброд. Даже про себя Фостер никогда бы не назвал этот жест доброй воли заботой. Он бы вообще это никак не назвал и желал забыть поскорее, раз уж вернуться во времени и заткнуть рот чёртовой малявке до начала разговора не представлялось возможным.       — Жри давай, а то с голодухи и не такой бред толкать начнёшь, и пойдём из этого сраного склепа. Усекла?       Рэй покорно кивнула, хоть особого голода и не ощущала. Почему-то ей казалось, что в этот раз Зак зол по-настоящему.       Заку же не казалось, что у него заполошно бьётся сердце и что аппетит всё-таки пропал. Он, чёрт подери, знал это наверняка.