Правда, странно, что, если книжку прочитать несколько раз, она становится намного толще? Как будто при каждом чтении что-то остается между страниц. Чувства, мысли, звуки, запахи… И когда ты много лет спустя снова листаешь книгу, то находишь там себя самого — немного младше, немного не такого, как теперь, будто книга сохранила тебя между страниц, как засушенный цветок — вместе знакомого и чужого… Корнелия Функе. Чернильная кровь»
***
Занзас старался не плакать, потому что как произнес один из многочисленных гостей его матери, со смехом туша об избитого мальчика сигарету, это делает их слабыми. Он не плакал, сжимал пальцы в кулак до побелили костяшек, кусал губы в кровь и разражался грязной бранью, подобранной от стонов за соседней комнатой, не лил слезы понапрасну, как остальная детвора, прятавшаяся за спинами родителей. Вместо этого он был зачинщиком, жестко поняв непоправимую вещь для ребенка — лучше быть тем, кто заставляет страдать других, чем тем, кто сам страдает. Прихожане кривили нос, видя неотесанного, грязного мальчишку, но не пытались подходить, видя какие взгляды тот бросает, подобно готовому оторвать любому глотку одичавшему зверю. Простая шпана бегом мчалась от него домой, жалуясь взволнованно охающим матерям на него. У Скайрини матери не было, приходилось справляться собственными усилиями. А если быть точнее, то она была шлюхой, путаной, разница не видна. Это осознание далось ему тяжелым грузом, когда растопленная гордость и банальная детская вера уничтожила последние крохи человечности устами соседской прыщавой девчушки, что презрительно скривившись в лице, бросила в его спину брезгливое: — Вastarda. Занзас понимал насколько смешонным и богохульственным являлось его показное достоинство. Как оказалось он не мог иметь даже его, потому что это чересчур почетное дело. Мысли были занятыми тем, что смешались в болезненных привкусах такой же брезгливости и отвращения. К самому себе. Раз он был пустышкой даже для собственной матери, той что дала ему жизнь, то чего он вообще мог заслужить? Словно лишний элемент самого мира, который непременно стоит убрать. Занзас старался не плакать всю жизнь, поэтому ошарашенно дотронувшись до чужеродной влаги на лице, он по-детски растерялся, почувствовав насколько одинок. На запястье медленно, с теплым приливом проявилась одна немыслимая фраза, перевернувшая его устои поперек друг друга: «Я все равно люблю тебя».***
За его спиной подозрительно шепчется прислуга, Тимотео недоуменно наблюдает за его действиями, в то время как Занзас упорно не может избавиться от уничтожительного ощущения беспомощности и омерзения. Он прячет пальцы за тонкой материей перчаток, с опаской наблюдает за окружавшим его убранством и не верит. Не верит в то, что существуют такие чистые места, особняк, настолько похожий на сливочные замки из сказок, которые он слышал от собиравшихся вместе сирот, заставлял неумолимо стыдиться собственного вида. Не верит в то, что наконец таки обрел семью, Тимотео ласково треплет его по волосам всякий раз как замечает вблизи и горделиво сообщает каждому прохожему, что это — его сын. Занзас смущается, но впервые изменяя себе, позволяет легкую улыбку. Не верит в то, что все настолько идеально вписывается в историю. Бедный мальчик нашедший потерянного отца, что увел его в другую, более богатую жизнь. Но от собственных же принципов и приобретенных страхов, он отчаянно боится, что испачкает эту реальность своей же грязью. Скайрини усиленно намыливает пальцы рук сладко пахнущим мылом, не замечая натужных покраснений и лишних царапин на участках кожи. Это не так уж и важно, главное не принести за собой ту казалось даже намертво приклеевшуюся гниль. Потому что такой потери он уже не выдержит. Это будет слишком жестоко. Однако мир мафии с играющей легкостью разбивает эти розовые очки, принося за собой заветный хаос и разрушения. Девятый Вонгола мягко сжимает его плечо и по отечески направляет дрожавшее дуло пистолета на незадачливого убийцу, что намеревался лишить его жизни. Занзас не чувствует как делает конечный выстрел, просто резко понимает, что земля уходит из-под ног, заставляя его безвольно осесть на пол, глядя на абсолютно чистые пальцы рук перед собой. Ему не нужно беспокоиться насчет собственной грязи, потому что здесь ее еще больше.***
Когда у кого-то нет ограничителей это не заканчивается тем, что ребенок вырастает чрезмерно избалованным. Занзас избалованным не был, в его сознании с самого детства упорно засело одно утверждение, заставляющее его учиться на износе собственных сил, получая множество наград и ненужной похвалы. Потому что в один день он может стать непригодным. Поэтому он привык к тому, что его преследует запах отвратительного металла. Такого проникающего, дурманившего рассудок и исходившего от недавно купленной беретты новейшей разработки. Ему не предлагают поучаствовать на каком-либо задании, ведь Скайрини сам рвется на них. Занзас готов отказаться от собственного детства, чтобы не иметь возможности потерять то, что его окружает. Сверстники испуганно дергаются в сторону, опуская взгляд вниз, чтобы не ощущать этого давящего чувства опасности. Ему кажется, что многие действия школьников его же возраста полны необъяснимой глупости и эмоциональности. Влюбленные в него девушки оплакивают разбитые собственные сердца, но упрямо идут к огню подобно мотылькам. Занзас может убивать, если того требует ситуация. Он тонет в чужой крови и мольбах о пощаде, чувствуя исходившее от отца одобрение. Противоречия постепенно сводят его с ума. И это безумие выходит наружу. Он оскорбляет других, незаметно обращаясь тем самым к себе. Он втаптывает в грязь первых попавшихся под руку ребят, завидуя незапятнанным, невинным искрам в их глазах. Он ломает себя изнутри, не замечая насколько близко находится хрупкая грань между простым желанием отыграться и сложностью бездумных действий дикого зверя. Тимотео закрывает глаза и на утро в резиденцию Вонголы присылают сообщение о самоубийстве очередного мусора под ногами. Занзас убеждает себя, что ему все равно. Но ненавистная фраза чертового соулмейта попросту выводит из себя, опадая тяжелым грузом ответственности.***
У Занзаса были собственные, в чем-то даже извращенные понятия о преданности и конечно же предательстве. И он никогда не считал, что они входят в рамки нормального, выходить за границы положенного было уже даже привычно. Кроме того, к собственной же неожиданности, у него появились единомышленники. — Вро-о-ой, босс, когда ты уже начнешь серьезно относится к работе?! Сдержав желание поморщиться, он с мрачным сожалением подумал о том, что те только слишком громкие. Скуало имел не один минус и даже не два, их было бесчисленное множество, но тем не менее без него жизнь представлялась уже не той, что прежде. Скажем так, тот стал для него чем-то вроде виски, избавиться хочется редко, но терпеть еще меньше, ведь можно ухудшить здоровье такими темпами. Впрочем Скайрини определенно преувеличивает, потому что вышеназванный импульсивный итальянец был преданным и совсем не тем, кем был он сам. Скуало был чистым человеком, без каких-либо корыстных, подлых мотивов. Примитивный непорочный идеал, как бы смешно это звучало на слух, учитывая его не самую хорошую славу за спиной. К не такому уж сожалению, он запятнал того, утянул за собой в гнилой мир, что было встречено без лишних возражений, ведь Занзас его гребанное небо, которое и терпеть-то сложно, не то что жить им. Однако он ничего не мог с этим сделать. С этой невыносимой способностью — заражать грязью тех, кто его окружает. Похоже это было врожденное, что Тимотео, что одноименные хранители, они все должны стать заложниками чужой грязи. Однако, что такого ему бы удалось с этим сделать? Это не отдирается. Также вечно, как и его чертов соулмейт. Как же Скайрини порой хочется удавиться от собственной никчемности.***
Когда кому-то исполняется шестнадцать это не считается памятной датой, тем не менее для мира мафии это тоже самое, что и объявление совершеннолетия. Лишь у него все идет по наклонной, стоит рукам попасться раздражающий взор дневник отца или уже просто незнакомого человека. Стоило поверить в то, что он может иметь чувство собственного достоинства, как судьба ясно показывает, что нет, не достоин, можно лишь гнить на дне общества, упиваясь отчаянным осознанием данной ничтожности. Занзас хочет убиться. Он упорно молчит на все заявления патлатого и бурчания надоедливого мусора из офицерского состава, выпивает по десять бутылок виски, переставая награждать презрительными взглядами каждого, и пытается собрать себя воедино. Кто он отныне? Сын презренной шлюхи, что оборвала ему все детство своими поприкательствами и сумасшедшим смехом. Или случайного прохожего, один из душащих его в кошмарных снах ее клиентов. Столько вариантов и ни одного верного ответа, за поиском которого не так уж и хочется стремиться. Если оставить все как есть, то что ужасного произойдет? — А я знаю, что тревожит босса, — голос Вайпера прозвучал как никогда звонко и четко в наступившей, замогильной тишине. — Девятый совершил предательство по отношению к нему и мы, как подчиненные независимо главе организации Варии, должны отомстить. Скайрини сверлит его горьким, терпким неосязаемого волнения взгляда и подавляя желание выругаться, когда видит важную запись дневника, устало прикрывает глаза. Чертов прыткий, жадный мусор, иллюзионисту настолько сильно хочется от него избавиться? Или это вновь карма с шуткой судьбы, заставляющая его ввести себя в могилу, однако теперь оказаться в ней хочется лишь одному, без хранителей, которых он может и неправильно, но оберегал. Как босс мафиозной семьи он не может терпеть такую измену, поэтому выступает против Вонголы, устраивая переворот. Его многие поддерживают, что собственно немного удивляет, присоединяются и с каким-то мазохистским удовольствием обещают принести голову донна на блюдце. Занзас скалится, скрывая желание послать всех нахрен и прикрывая глаза ступает тяжелой поступью по главной резиденции. Огонь погас, уступая место пеплу, тем не менее он еще пытается сделать что-то помимо разочаровывающих обвинений. Сражение будоражит кровь и заставляет забыть про все минувшие воспоминания. Тимотео больше не его отец, Занзас больше не его сын. Эта игра закончилась. Закончилась, но проигрышем с его стороны. Лед заморозит тело и пригвоздит душу к вечному скитанию по настоящему вкусу предательства. Его бросают на произвол судьбы, оставляя одного с бездной, словно безмолвно сообщая, что вертеться придется собственными усилиями. И все-таки закрывая глаза на все его ошибки, метка как никогда сильно жжет кожу до самых костей. Как его можно продолжать любить даже сейчас?***
Занзас долгое время был уверен, что щуплый Савада не растеряется и скажет что-нибудь на манер его будущего соулмейта. В груди при взгляде на его решительный, в миг переменившийся взгляд вспыхивал интерес, но разрушив весь сценарий, мальчишка разражается жесткой бранью нравоучений и вызова. Он ошибся, Савада вовсе не является соулмейтом, а его противником. Эта ошибка будоражит кровь, будит в нем что-то до этого спящее и заставляет скрежетать зубами, желая сломать все что попадется на руку. Колыбель не влияет на него хорошо, как недальновидно надеялся старик, наоборот, она замораживает и пробуждает сплошные противоречия. Того, кто скажет ему судьбоносную фразу, хочется то ли придушить, вызывая соблазнительный хруст костей, то ли прижать к себе и поцеловать, вырывая желанный стон боли смешанный с удовольствием. Скайрини мог доставить большой спектр эмоций своим партнерам, но ничего не происходит. Жизнь движется своим чередом, не решаясь что-либо менять, вызывая своей робостью глухую ярость и надежду. Глупую, сопливую надежду на то, что кошмары уйдут, а прошлое забудется с появлением по-настоящему близкого человека. Впрочем, стоит лишь мимолетом пронестись таким мыслям в сознании, как поднимается ненависть и вовсе не к кому-нибудь другому, наоборот, он начинает всем сердцем, всей душой испытывать это обжигающее чувство к себе. Ведь не заслуживает. Испачкает. Заразит. Занзас не хочет встречать собственного соулмейта, хотя бы по той причине, что боится потерять или испугать. Что может быть хуже? Пожалуй, увидеть страх в чужих глазах, а после кривую усмешку со следующими, приевшимися словами. Он совершил столько ошибок, что не может получить ничего кроме ненависти. Поэтому устало вздыхая и одаривая растерянного парня перед собой презрительным взглядом, он с трудом выдавливает из себя, вглядываясь через голубые глаза перед в собственное отражение: — Как же ты отвратителен. Просто случайно столкнулись? Определенно нет, спокойный, упорно тянувший на уста насмешливую улыбку парень, захваченный для допроса не был простой случайностью. Рафаэль, признанный вор и человек с отсутствием инстинкта самосохранения, потому что лишь такой мог позволить себе попытаться что-то украсть у жадного иллюзиониста Варии, с обесцвеченными волосами, накрашенными малиновой помадой губами, а также хрупкой фигурой, на которой можно было бы пересчитать выделяющиеся кости, не вызывал ничего, кроме головной боли. Чужие глаза распахиваются в отблеске понимания, а после сужаясь, лукаво прищуриваются, вызывая на устах их обладателя мягкую улыбку, позволяющую снять вечно играемую маску клоуна: — Я все равно люблю тебя, потому что на хозяев таких сексуальных задниц просто грех обижаться. Чувствуя как дергается бровь, Занзас думает, что еще пожалеет о своем выборе. Но терять было нечего.