Хороший доктор

      Арсений в больницу попадает с кучей гематом и подозрением на перелом — не в то время не в том месте оказался просто. Он же не конфликтный совершенно человек, а тут — за девушку заступился незнакомую на улице, и всё; вот только драться его никто не учил, но он стоял всё равно уверенно, будто умеет. Жаль только, ему это не сильно помогло — растащили его с обидчиками копы, а травмы получил только он, этакий борец.       Везде суетно, народ носится туда-сюда, а Арсений смотрит на них всех, сидя сгорбившись на каталке прямо в коридоре, с загипсованной рукой и другой ладони в царапинах всей, и при любом жесте саднит скула, и пальцы — Попов морщится, но губы поджимает упрямо, мол, пустяк. Медсёстры, врачи — все сами не в себе, люди везде, будто случилось чего; на деле — обычный день центральной больницы. И кафель трескается под топотом ног, кажется, звучно, и краска норовит на голову посыпаться, и на диваны, и на кушетки, и всюду в больнице всё как-то ранено будто, как все здешние пациенты — ей нужен хороший доктор, который всё поправит. И денег на это «поправить». И Арсению тоже нужны и доктор, и деньги, но если последние он здесь навряд ли найдёт, то доктора всё-таки проще найти — наверное.       Наверное, потому что в суматохе к нему никто особо и не торопится. Не подыхает же он, в самом деле.       К нему спустя минут десять всё же подлетает парнишка запыхавшийся лет двадцати пяти на вид, у которого прядки на голове растрёпаны, видно даже под шапочкой, румянец лёгкий на щеках от жара и дыхание сбитое; тот облизывает пересохшие от частых вдохов губы и проводит ладонью по лицу, глаза потирая пальцами длинными. Красиво — Арсению нравится.       Он любит красоту в жестах и мимике, потому что он актёр, а актёрам положено разглядывать окружающий мир и искать что-то в нём постоянно, прислушиваться к себе — вечный поиск новой эмоции. А ещё от парня табаком пахнет — Арсений не курил уже часа четыре, и сейчас запах не лишний совершенно.       — Простите за ожидание, — тараторит дежурно Антон, как гласит бейджик на форме, Шастун. — Арсений Попов же, да?       Арсений кивает и продолжает с интересом оглядывать врача — красота велит, чтобы на неё смотрели; но тому вообще всё равно, ему явно сейчас не до залипающих на него пациентов.       — Пройдёмте в палату тогда, — раздражённо выдыхает Антон Андреевич.       По нему видно, по сведённым бровям, по губам сжатым в тонкую полоску и по взгляду озлобленному, что тот не в духе, поэтому Арсений молча встаёт и следует за парнем, наверное, аспирантом, которого каким-то странным образом занесло в медицину. С таким вспыльчивым, нетерпимым характером в неё не идут, но и Арсений со своим не слишком явным талантом, но огромной фантазией, в актёры подался — так тоже не делают, так что Арсений его не судит.       Они заходят в светлую комнату, где наконец-то тихо. Арсений выдыхает так шумно, что этот вдох от стен чуть ли не эхом отражается. Он падает на стул пластиковый у стола без приглашения, пока врач копается на столике со всякими склянками.       — У вас рентген, — говорит тот нехотя, — показал перелом левой руки, но больше вроде ничего. Гипс наложили, так что только с вашим лицом и рукой разобраться. Домой поедете, — произносит он холодно и тихо бормочет, но Арсений слышит: — А я вот нахуй поеду, а не домой.       Арсений губы поджимает в сожалении, когда Антон садится на стол рядом с ним и кидает на Попова безразличный взгляд.       — Больно будет, сразу говорю. В детстве на велике катался? — перескакивает парень на «ты» внезапно и смотрит пытливо, но в глазах ни оттенка насмешки.       — Катался.       — Коленки бил?       — Бил.       — Вот то же самое будет, — говорит он и непонятно зачем кивает, но Арсений отвечает тем же.       Молодой врач принимается за работу с его очень разбитыми костяшками, а Арсений продолжает на него смотреть — внешность приятная, манера поведения, и язык, в старании высунутый, очень по-детски тоже, заставляет его улыбнуться.       Антон немного легчает, когда остаётся вдали от шума и кучи людей, которые от него постоянно чего-то хотят, и невооружённым взглядом видно, как он перестаёт ненавидеть всех.       Арсений вздрагивает от жжения в костяшках и видит, как там пузырится перекись. Антон всё, несмотря на большие ладони в перчатках и грубый нрав, делает мягко и аккуратно, ювелирно прямо.       — Ты как так руки себе расхуя… — говорит Антон, но осекается; вспоминает, что на работе, — раздолбать смог?       — За девушку заступился, — говорит Арсений без тени гордости, а скорее с ущербностью в голосе от своих умений. — Да ещё и не за свою.       — Уважаю. Но бить тебе надо научиться нормально, а то по ранам даже видно, что как девчонка дерёшься, — со смешком отвечает Антон.       Арсений смеётся, хотя вроде это за оскорбление пойдёт и надо бы быть обиженным — ему смешно, потому что это правда. Врач голову вскидывает и улыбается в ответ, тихо посмеиваясь. Смех у него живой такой, цепляющий, будто ручка с тонким стержнем скребёт бумагу, но звучный и искренний. У Арсения внутри расцветает всё. Антон берёт в руки маркер-зелёнку и начинает раны обрабатывать.       Атмосфера в кабинете становится чуть лучше, когда парень не излучает раздражение. А Арсений всё смотрит на него, глазеет откровенно, пока тот не видит, голову опустив. Арсению кажется, что не видит, по крайней мере, до тех пор, пока ему прилетает чуть глухое:       — Что ты нашел такого интересного на моей голове?       Арсений смущённо отводит взгляд, скомкано пробулькав что-то вроде «ничего», и больше не пялится так открыто.       — Солнышко нарисовать? — шутливо спрашивает врач.       — Ну нарисуй, — отвечает Арсений с тёплой усмешкой вполне серьёзно.       И доктор рисует, причём ровное, симпатичное такое солнце, а потом ещё цветочек, кораблик и кривокрылую бабочку, но на последнюю рукой машет и со смехом говорит, что и так сойдёт. У Арсения руки теперь как галерея современного искусства — маленькая такая собственная галерея. Он разглядывает художества парня, в котором всё ещё живёт ребёнок первой группы детского сада, а Арсений — будто маленький мальчишка, который в крапиву свалился.       Но Антон смеётся очень заразительно, когда не злится, тоже по-детски открыто. Арсений смешинки в его глазах решает считать за такое же современное искусство. Притягивает.       — Спасибо, — молвит с улыбкой, когда уходить собирается и дверь уже открывает. — А на лице что? — вспоминает он. — Писька? — шёпотом спрашивает Арс и морщит нос по-котецки.       — Нет, но мысли были, — говорит Антон, свои длинные ноги развалив под столом. — Иди, горе-защитник.       — Спасибо, — вторит Арс сам себе и добавляет: — хороший доктор, — и уходит потом, не оборачиваясь, хотя очень хочется.       А в голове смеющееся лицо Антона надолго ещё застревает, потому что искусство актёры привыкли видеть во всём, а ещё Арсению очень нравится этот доктор. Красота велит, чтобы её запомнили.

***

      Арсений в больницу попадает с разбитым носом, и, благо, только с ним — и парочкой царапин — на этот раз оказавшись в нужное время и в нужном месте — девушка из его труппы дверь открыла неудачно. И всё, как там Блок писал, повторяется, как встарь, только без ночи, ледяной ряби канала и фонарей там всяких.       Антон, запыхавшийся в первую секунду и снова раздражённый, а потом разошедшийся в смехе, хлопает его по спине вместо приветствия; кабинет, в который его заводят со снисходительным бормотанием: «горе-защитник, блин»; перекись и зелёнка. Перекись снова щиплет, зелёнкой Антон рисует солнышки и кораблики, а ещё шутит, что Попову понравилось.       Арсений соглашается и улыбается медику.       — Сегодня что, кстати? — спрашивает парень добродушно.       — Дверь, — гундосит Арсений из-за ваты в носу.       Он выглядит вообще, наверное, не ахти; синяки под глазами и гематома на пол-лица, красавец такой, каждый парень, конечно, клюнет — особенно медик; да если у того кинки на травмы разве что.       — Защищал? — с издёвкой произносит Антон.       — Не увернулся, — с ухмылкой отвечает Арс и жмёт плечами.       Антон лишь головой качает и улыбается, морща нос от беззвучного смеха.       Арсений находит в нём ещё что-то новое. Притягивает.       — Спасибо, хороший доктор, — благодарит Арс и, подмигнув, скрывается в коридорах больницы, не давая себе шанса обернуться и встретить его реакцию.       Арсению хочется думать, что тот улыбается.

***

      Арсений в больницу попадает с вывихом и, благо, только с ним — и парой царапин — опять; на этот раз сам создаёт время и место, потому что просит Серёгу, его коллегу по театру и лучшего друга, сделать с ним что-нибудь, чтобы можно было включить актёрские таланты и уехать в больницу. Правда, тот делает больше, чем надо.       Но на какие жертвы не пойдёшь ради встречи с хорошим доктором?       Антон, когда видит его в коридоре с рукой в неестественном положении, усмехается, но выглядит немного взволнованным — Арсению нравится думать, что это именно так и ему не показалось. Он всё ещё сидит в кабинете и всё ещё разглядывает Антона с таким интересом, будто красивее него он никого не видел. На самом деле, видел много раз, но паренёк цепляет своей непосредственностью и смехом лучистым, а из головы не выходит второй месяц. Арсений всё ещё морщится от перекиси и вскрикивает, когда ему вправляют кость — это всё-таки очень больно.       — Упал неудачно, — отвечает на привычный вопрос «как», и это даже звучит правдоподобно, потому что на улице февраль и гололёд.       Антон кивает и желает больше не падать, а потом рисует сердечко у царапины. Арсений не отворачивается после приевшегося:       — Спасибо, хороший доктор.       А Антон в самом деле улыбается.

***

      Арсений в больницу попадает с подозрением на множественные переломы и ушиб головного мозга — и десятками царапин — опять; уже не важно ни время, ни место, а криворукая работа декораторов. Падает с муляжа многоэтажки, высотой в четыре метра, потому что доски проваливаются у него под ногами, и отключается моментально — благо, хотя бы на репетиции, а то такой бы был стыд.       Уже нет ни Антона с его усмешкой ехидной, ни лёгкой рези в повреждённой коже от перекиси, а боль везде, когда Арсений приходит в себя. Он вспоминает песню какую-то из Серёгиного плейлиста; он — просто тело что тупо болит, и Арсений прямо вот идеально попадает в формулировку. Вокруг глубокая ночь, над головой — салюты в глазах и белый потолок, адски ноет голова и не так адски — лодыжка. Арсений вздыхает тяжело и встречает с распростёртыми объятиями боль в ребре и невозможность согнуть ногу, но больше, вроде, и нет ничего. На удивление, в палате койка только одна — его, и Арсений радуется тишине.       — Я для тебя одиночную палату выпросил, — сонно говорит голос рядом. — Как ты?       Арсений вздрагивает от неожиданности, но быстро узнаёт голос Шастуна; аккуратно поворачивает голову и встречает заспанный, совиный взгляд Антона, который без формы и без обыденно раздражённого вида непривычный — невероятно встревоженный и уставший, сидит у его кровати, а на дворе непонятно какой час ночи. Шаст явно спал здесь уже давно — это греет сердце и отвлекает на мгновение от болящей ноги, ребра и всего, что только может в нём сейчас болеть.       Антон спохватывается и тянется к тумбочке, а потом помогает Арсению, у которого от синяков и правда всё болит, чуть подняться и подносит стакан с водой к его пересохшим губам. Тот пьёт жадно, только теперь ощутив сухость в горле, и тихо благодарит Антона потом.       — Сомнительно, — хрипит Арсений в ответ на вопрос и прочищает горло. — Ты чего здесь? Смена? Сутки?       — Ты, — кротко отвечает Антон и ухмыляется робко, опуская голову. — Приехал на руках порисовать, — пытается шутить он, но быстро гаснет. — Смены не было сегодня, но мне позвонили, сказали, что тебя привезли с кучей травм, я перепугался жутко, ну и… Как ты вообще так?       — С декорации упал. Я ж актёр, все дела.       — Будь осторожен, пожалуйста, — как-то тревожно всё ещё просит Антон.       — Да это не моя вина, там ребята-декораторы чё-то не докрутили.       — Всё равно.       Антон поджимает губы, и в темноте Арсений даже может это разглядеть, хоть и приходится прищуриться и снова вызвать фейерверки перед глазами. Арс хочет сказать, чтобы тот ехал домой и незачем парню тут сидеть, но вместо этого с губ срывается привычное и уже ставшее традицией:       — Спасибо, — шепчет он. — Спасибо, хороший доктор.       Антон усмехается.       — Насколько хреновый я доктор, раз, чтобы ко мне попасть, пациенты поскальзываются и падают с декораций, — шутит он, на что Арсений фыркает. — Мог бы просто прийти на чай с печеньками, — добавляет с улыбкой.       Арсений, гордец, на лицо цепляет ухмылку и говорит чуть бодрее:       — Много чести, — и Антон тогда бровь вскидывает в неверии. — Да я не специально, — оправдывается Попов, но сдаётся всё равно. — Ну, в последний раз… Ну я ж не знал.       — А теперь знаешь, — хмыкает Шастун. — А вообще — мог бы и сам додуматься.       Арсений качает головой, рискуя ощутить боль ещё и в шее, но он — смелый малый.       — Ты же такой заёбанный всегда, буду я ещё лезть с печеньками.       — Профессия обязывает, — усмехается Антон. — Ну не сожрал бы я тебя. А так ни печенек, ни здорового Арсения.       — Стоит того, — улыбается загадочно Попов.       — Не-а.       Внимание Арсения привлекают рисунки на его руках — ладони все в царапинах — содрал, видимо, когда пытался ухватиться хоть за что-нибудь. Солнышки, сердечки, цветочки и кораблики детсадовского разлива, а ещё — вдоль особенно длинной зашитой раны — «Ты мне нравишься, Арсений», и уже не зелёнкой, а чёрной гелевой ручкой, так, чтобы не задевало швы, очень коряво и местами подстёрто, но чтобы задержалось и понятно было.       — Мне рисунки твои нравятся, — с оттенком насмешки говорит Арсений, разглядывая разрисованную руку.       Антон подхватывает его веселье, насколько это вообще может быть весельем в сложившейся ситуации, и Арс всё не может перестать поражаться его красоте — простой и человеческой, которая вовсе не модельная, но очень живая; внешней и внутренней, неважно.       — Тогда давай я запишу тебе свой номер, и приеду порисую как-нибудь, — усмехается Шаст. — В другой обстановке, я уверен, намного лучше получится.       — И что, вот прям бесплатно творить будешь? — ехидно спрашивает Арс.       — Готов за бутылку вина на двоих.       Арсений усмехается и качает головой снова, а потом улыбается Антону, который неожиданно близко оказывается, и он видит его щетину, что не портит его красоту, и колоски растрёпанных волос в тусклом свете питерского ночного рыжего неба, пробирающемся в комнату сквозь светлые занавески. Искусство творит искусство, пускай и такое детское, а Арсений — он просто любит примечать всякие мелочи, такие, как морщинки у глаз парня, который приходится ему доктором, или его родинка на носу; им, актёрам, позволено. Он смотрит Антону в глаза и отвечает уверенно:       — Согласен.