Хитиновый покров
Впервые Порчи видит его в аэропорту — да, это тот самый первый визит в Россию, который начинается в Финляндии, ветреной и промозглой. И вместо ожидаемого Мирона — незнакомый долговязый парень, кутающийся в шарф и дышащий на замерзшие пальцы без перчаток. — Порчи? Пошли, — не слишком дружелюбно и кратко приветствует он и, резко развернувшись, направляется к своей машине, так что ничего не остается, кроме как двинуться за ним. (Позже Порчи узнает, что на тот момент он был простывший и хреново говорил по-английски.) Они едут какое-то время в полной тишине, прежде чем Порчи решается спросить своего хмурого попутчика, как его зовут и где Мирон. В ответ получает сухое: — Я Рудбой. Мирон паспорт проебал, попросил меня встретить. Порчи кивает, и они молчат вплоть до какой-то заправки, где Рудбой тормозит, выходит из машины, начинает заливать бак. Порчи, слегка ошалевший от контраста температур, задремывает, прижавшись щекой к стеклу. Он даже вздрагивает, когда хлопает дверца, и его обдает холодом и запахом табачного дыма. — Кофе, — заявляет Рудбой и протягивает белый пластиковый стаканчик, от которого поднимается пар. Пахнет странно, на вкус оказывается жуткой дрянью, но Порчи все равно благодарен — он согревает руки и даже немного прогревается изнутри. — Spasibo, — одно из немногих слов, которые он знает на русском. — Ага, — Рудбой выезжает с заправки. — Ты можешь поспать, я разбужу. И Порчи действительно проваливается в полусон, сквозь который слышит периодическое щелканье зажигалки и брань в адрес других водителей — вот маты он уже умеет различать на раз. ...жизнь в России затягивает как-то сразу и внезапно, и во многом тому причиной Мирон. Начать с того, что из аэропорта Рудбой везет Порчи в Пушкин, и они снимают клип на «Больше Бена». Россия странная, а у Мирона внезапно есть куча людей, с которыми он хочет познакомить Порчи, так что первые дни сливаются в какой-то алкомарафон, напрочь смазывающий череду лиц, которые ему представляют. — Мирон, я не могу больше пить, — в какой-то момент сдается Порчи. Они на очередной вписке, и он даже не может вспомнить, где именно — все еще в Пушкине? В Питере? В Москве? Мирон смотрит внимательно и как-то трезво: — Сейчас поедем домой, — и обращается к Рудбою: — Вань, выведи Порчи подышать. Vanya. Вот, оказывается, как его зовут. Порчи тут же применяет новое знание на практике: — Vanya! — пьяно смеется он и ловит взгляд Рудбоя. — Идем, тебе надо проветриться, — звучит все так же отрывисто и вроде бы недружелюбно, но с этим Порчи научился мириться, пусть ему и кажется, что, если бы не просьба Мирона, Vanya с ним бы даже не заговорил. Ледяной воздух наполняет легкие и немного разгоняет туман в голове. Слегка подташнивает, как всегда бывает после дрянного алкоголя. Хочется курить, и Порчи бесцеремонно отнимает у Рудбоя едва начатую сигарету — вот просто ловит длинные ледяные пальцы и подносит к своим губам, жадно затягивается. — Сейчас домой поедем, — Рудбой — вот уж странно — вовсе не протестует, даже не подкуривает новую, просто возвращает себе свое законное и добивает в пару затяжек. — Ко мне, у меня диван свободный. Порчи улыбается и кивает. Ему почти нравится в России. В итоге у Рудбоя он живет где-то три недели — так уж получается, Мирон ищет ему квартиру, и Порчи был бы рад сделать это сам, но незнание русского существенно осложняет процесс. Оказывается, Россия — это страна, где английский скорее мешает, чем помогает. Но Рудбой вроде бы не против. Диван разбирается, и спать на нем удобно. Днем они в основном и так тусят вместе. Как-то раз Порчи просыпается и понимает, что укрыт сильнее, чем был — поверх тонкого одеяла наброшен шерстяной плед. Это весьма кстати, потому что Порчи постоянно мерзнет. Он пытается поблагодарить, но желание сделать это хоть сколько-нибудь ненавязчиво тонет в глухом Ванином отрицании. И да, на «Ваню» Порчи переходит как-то незаметно. Ему кажется, что «Ваня» подходит больше, чем «Рудбой» или «Охра». Особенно по утрам, когда Порчи просыпается, а Ваня только собирается ложиться и смотрит мутными глазами, обведенными чернющими синяками. И снова вся кухня прокурена. — Там кофе свежий, — хрипло выдает Ваня и уплывает обратно в свою комнату. Еще какое-то время Порчи слышит звуки компьютерной игры, а потом все стихает. При этом они умудряются как-то синхронизироваться для работы — а это важно, потому что им надо как следует притереться друг к другу и обсудить детали. Порчи знает, что Ваня тоже недавно стал работать с Мироном в качестве бэк-мс, и в его отношении сквозит почти умилительное восхищение. Порчи тоже нравится Мирон, нравятся его взгляды и тексты, но от того, как смотрит Ваня, иногда почти неловко. При этом Ваня и сам невероятно талантливый, о чем Порчи узнает, увидев его фотографии. — Чувак, это очень круто, действительно охуенно, — заявляет он. Ваня как-то неопределенно поводит плечом, улыбается — неловко, будто ему никогда не говорили комплиментов. — Пофоткаешь меня? — Без проблем, — Ваня улыбается — и впервые как-то особенно тепло. В какой-то момент Порчи кажется, что они с Ваней нашли общий язык, но после переезда Порчи в съемную двушку все вновь почему-то идет наперекосяк. Ваня предпочитает не оставаться с ним наедине, часто отвечает односложно и не смотрит в глаза. Порчи решает поговорить об этом с самым, на его взгляд, здравомыслящим человеком — Мамаем. — Iliya, почему Ваня так странно ко мне относится? — спрашивает он как-то раз, оставшись наедине. Мамай отрывается от планшета, чуть хмурится. — В каком смысле? — Ну, он... недружелюбный? — подыскивает подходящее слово Порчи. — Это Ванька-то? — Мамай смеется. — Он может иногда поворчать или... как это лучше сказать... отхуесосить что-то, что не нравится. Но если я и знаю кого-то именно дружелюбного, это точно Вано. Слово «отхуесосить», произнесенное Мамаем по-русски, Порчи понимает, но в контекст оно вписывается смутно. Главное, что он выносит, — дело вроде как в нем? Со всеми Ваня приветливый, а с ним? Но вспоминаются плед и кофе — дрянной на заправке, отличный на прокуренной Ваниной кухне. Порчи вздыхает: русских действительно сложно понять. Еще сложнее понять Ваню, когда тот как-то спрашивает: — Ты все еще хочешь, чтобы я тебя пофоткал? Звучит почти небрежно, но Порчи каким-то шестым (седьмым? десятым?) чувством определяет, что Ваня волнуется. Он соглашается, потому что рад попытаться наладить отношения, а еще ему правда очень понравились снимки. Снимают долго и неторопливо, Ваня с сигаретой в зубах колдует над фотоаппаратом, а совершенно неожиданное яркое солнце светит Порчи прямо в глаза, заставляя жмуриться и улыбаться во весь рот. Он не успевает поймать момент, когда Ваня примеряется и делает фото. — Я был не готов! — шутливо возмущается Порчи. — Охуенно вышло, — серьезно отвечает Ваня. И после этого словно что-то неуловимо меняется между ними, окончательно исчезает неловкость, и у Порчи складывается ощущение, что его наконец приняли. Он сам не знал, как важно, чтобы это сделали не какие-то левые чуваки, а именно Ваня. Вот теперь это в полной мере «добро пожаловать в Россию».Не от мира сего
Из всех концертных оргов, к которым Ваня подкатывает со своим «хочу поснимать бесплатно», Илюха Мамай оказывается самым адекватным. Он не игнорит, не посылает сразу, а делает, что называется, коммерческое предложение. Хочешь поснимать для портфолио (и собственного удовольствия) Dub FX? Разъебись-ка сперва под MamaY! Ваня, может, и не разъебывается, но не оценить профессионализм, столь редкий для две тысячи десятого, просто нельзя. Так начинается их сотрудничество. (Восемь лет спустя Илюха скажет о том, что они были очарованы друг другом, и это чистая правда.) И Ваня, вообще-то, в основном слушает говнарский рокешник, но есть чел, который привлек его внимание. Его тексты... В общем, они как-то резонируют с Ваниными внутренностями, и плевать, что это рэпчина. Так что где-то год спустя Ваня читает про распад Вагабунда и первым делом говорит Илюхе: — Ты должен подписать Мирона, это будет пушка. Ваня знает, что Илья в первую очередь всегда думает о бизнесе, поэтому готовится убеждать, что это стопудов окупится. Однако Илья на удивление не спорит: — Да я только за, если он ответит вообще, в прошлый раз проигнорил. Но Мирон отвечает. И Ваню, как сводника (это шутка Ильи, которая, если честно, не звучит как шутка) тоже приглашают на первую встречу. Мирон совсем не такой, как Ване казалось раньше, но он не может сформулировать вот это хрестоматийное противостояние «ожидание — реальность». Мирон ниже и субтильнее, но глупо вырисовывать лук рэпера соответственно размеру его выебонов в треках, да? Мирон максимально... интеллигентный. Это слово выплывает откуда-то из глубин Ваниного подсознания. Задорная агрессия в музле и веселые подъебы в интервью плохо состыковываются с вежливым молодым человеком, который сидит напротив Илюхи и откровенно рассказывает, что ему нужен сейчас лейбл или иная поддержка, но подписаться он сможет только после того, как получит аванс. Чисто чтобы кредитную историю обнулить. Ваня думает: сейчас Илюха пошлет Мирона нахуй. Илья говорит: хорошо. Возможно, это чуйка. Возможно, отчасти, доверие Ваниному вкусу. Но согласие Ильи открывает какую-то новую невероятную локацию, о чем они в тот момент даже не подозревают. Когда после встречи Ваня и Мирон выходят покурить, Мирон стреляет у Вани сигарету. — Илья обмолвился, что это твоя идея была. Он не уточнят «позвать меня», это более чем очевидно. Ваня косится на него из-под челки и осторожно кивает, мол, моя, и что дальше-то? — Ты фанат? — без обиняков спрашивает Мирон, и звучит почему-то не обидно. — Я тебя с ноль ноль восемь слушаю, — просто отвечает он. — Все тексты наизусть знаю. Сойду за фаната? Мирон смеется, обычно, у других людей, голубые глаза кажутся холодными, но у него не так, и Ваня откровенно залипает, думая о том, как будет фоткать Мирона на концертах. Если, конечно, все соглашения вступят в силу. Ваня совершенно не ждет в каком-то обозримом будущем звонка «эй, ты говорил, что знаешь все мои тексты... приезжай?» Он собирается и едет. Это, мать его, пикник «Афиши». Здесь куча народу, многие, возможно, в душе не ебут, кто такой Оксимирон, но придут поглазеть, просто потому что заплатили за билет. Ваня нервничает. Ваня не знает, как сказать Мирону, что он не готов. Мирон совершенно внезапно все понимает сам. — Для тебя это первое публичное выступление? — у Мирона на удивление очень тяжелая рука, оседающая на Ванином плече. — Мне... один человек перед первым концертом предложил почувствовать, представить себя кем-то другим. Может, и тебе поможет? Ваня уверен, что ему поможет только дихлофос, и то если его с воздуха распылять, чтобы никто не увидел его позор. Но дать заднюю сейчас не позволяет совесть, ведь Мирон на него рассчитывает. — Слушай, а давай тебя загримируем? — продолжает развивать свою мысль Мирон. — Тогда точно выступать не ты будешь, а... твое альтер-эго, м? Ваня неловко улыбается. Он уже делал это для «клоунов», но все было как-то иначе и не на тысячную толпу. — Давай попробуем? — решается он в итоге. — Охуенно, сейчас найдем грим, не может его тут не быть. Мирон, как ни странно, действительно его находит. И сам разрисовывает Ване лицо, выглядит он при этом так вдохновенно, будто творит шедевр, создает свою лучшую картину. Грим странно пахнет, а у Мирона теплые пальцы, и Ваня все еще не знает, как после всего этого выходить на сцену, но будто бы у него есть варианты. Конечно, первое выступление проходит кувырком, как может быть иначе. Они не притерлись друг к другу, и Ваня, зная все треки, так и читает их вместе с Мироном, выдыхаясь плюс-минус на тех же самых моментах и нихуя не подхватывая окончания. Мучительно неловко, поэтому всю дорогу Ваня прячется за низко натянутым капюшоном. «Я не подхожу», — хочет сказать он после ивента. — Охуенно, спасибо, братан, — говорит Мирон, хлопая его по спине, и глаза у Мирона светятся. — Очень выручил. Я могу рассчитывать на твой саппорт и дальше? Ваня не может отказать. Ваня кивает. В ушах все еще гул толпы и отголоски битов, и тишина звучит физически больно, поэтому проще говорить. — Я готов, но... Это как-то странно для меня, я не музыкант, не рэпер, никогда этого не делал. Ну, почти. Ты понял. — Мы что-нибудь придумаем, — отзывается Мирон, и в его взгляде так много обещания, что не получается не верить. (Мирону в принципе сложно не верить, потому что горит чем-то он всегда искренне. Ваня окончательно это поймет в последующие годы.) Мирон крепко обнимает его, не заботясь, что остатки грима размазываются по его же лицу. Его вообще мало волнуют такие вещи, в отличие от Вани. Охра появится на свет чуть позже.Признаки жизни
— Помнишь нашу первую встречу? Илья смотрит в ответ поверх телефона. Мирона восхищает его трудоголизм, но иногда забавно бывает поддразнить, отвлечь, вот как сейчас. Жаль, что в поводе нет ничего веселого... Но Илья должен понять. — Это когда ты пришел и потребовал денег? — Эй, я не требовал, я попросил, и ты мог отказать! — Но не отказал. — Но не отказал, да, — Мирон вздыхает, трет висок. — Ты тогда мне поверил. Поверишь еще раз? Илья откладывает телефон. — Хочешь еще денег? — звучит натянуто, но Илья и не пытается, чтобы эта не-шутка выглядела таковой. Он нутром чует, что ему очень не понравится то, что придется услышать. — И полцарства в придачу, да, — смешок тоже не очень естественный, боги, как же сложно вести такие разговоры. — Я хочу уйти из БиЭм. Вот теперь Илья становится по-настоящему серьезным, смотрит цепко и пристально. Это настолько разные Мамаи — тот, который ел отвратительный размякший ролтон в бронике и тот, который вот прямо сейчас включает менеджера. — Этому есть объяснение? — светски интересуется он. — Есть. Но я не могу его озвучить, поэтому прошу поверить, что в данной ситуации так будет лучше. Илья немного хмурится, что-то просчитывает, закусывает губу. — Лучше для кого? — в конце концов интересуется он. — Ты задаешь очень правильный вопрос. Их взгляды встречаются, и долгое-долгое время они просто смотрят друг другу в глаза. Илья отводит взгляд первым, но это не выглядит слабостью, скорее наоборот. Он... принимает. — Я тебя понял. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. И в этот самый момент Мирон тоже очень надеется, что сам это знает. А еще он любит Илюху как никогда сильно, потому что все размолвки и разногласия — неотъемлемая часть любого рабочего процесса — меркнут перед этим пониманием. Безусловным и безоговорочным доверием. Но на душе все равно тревожно, и Мирон едет домой, чтобы отыскать утешение. — Как все прошло? Они уже ждут его, потому что заранее знают о готовящемся разговоре. От Вани и Порчи Мирон ничего не может и не хочет скрывать. И пока Ваня спрашивает, Порчи просто обнимает со спины, покрепче прижимая к себе, положив подбородок на плечо. — Все хорошо. Насколько это может быть. Ваня хмурится. Мирон не разрешил ему участвовать в разговоре. Это была его битва с самим собой, и нечестно перекладывать эту обязанность на кого-то еще — так Мирон и сказал. Но Ваня все равно дуется, конечно. Самую малость. На сцене он почти всегда за спиной Мирона, смотрит из-за маски, ступает след в след, а в жизни становится рядом, иногда даже порывается выйти вперед, готовый принять удар на себя. Мирон знает: это не потому, что Ваня считает его слабым, просто тому хочется защищать то, что он любит. Сидящий за спиной Мирона Порчи вместо тысячи слов просто обнимает еще крепче, оплетает всем собой. Он мог бы выразить поддержку на любом из языков, которыми владеет, но в таких ситуациях предпочитает язык тела. — И что теперь? — Ваня все еще хмурится. Мирону хочется знать ответ на этот вопрос, конечно. Но глобально ответить ему нечего. И Ваня больше не настаивает, не поднимает эту тему — он, пожалуй, слишком уж хорошо все понимает. И Порчи тоже понимает — в первую очередь на уровне чувств и эмоций, этого хватает, потому что Мирон все равно больше ничего не говорит. Этот вечер закончится совершенно определенным образом. Но прямо сейчас Мирон смотрит на Ваню, на Порчи — и вспоминает другой, тот, когда они впервые оказались в одной постели. Втроем. Как нервничал и зажимался от всего Ваня, как они с Порчи в четыре руки пытались его расслабить. Как Ваню выгнуло, когда Мирон впервые взял у него в рот. Как медленно и осторожно он впервые входил в Мирона, каким ошалевшим и зацелованным он выглядел после. Как сонно улыбался Порчи, лежа между ними, переплетаясь конечностями непостижимым образом. Мысли несутся галопом, но Мирон не цепляется за них. Не цепляется за прошлое. Будущее, как бы пафосно ни звучало, туманно и не определено. Реально только настоящее, в котором его обнимают две пары рук, целуют горячие жадные губы. Это именно то, что нужно прямо сейчас — поддержка на всех уровнях, от эмоционального до физического. Мысли отключаются, когда Порчи откидывается назад, утягивая Мирона, укладывая на себя спиной к груди, а Ваня нависает сверху. Зажатый между двумя телами, Мирон чувствует себя не в ловушке, а в абсолютной безопасности и комфорте. Единственное, чего он сейчас хочет, — чувствовать их обоих рядом. В себе. А потом Мирон растворяется в привычном контролируемом хаосе из поцелуев, касаний и объятий, в на удивление слаженном движении обнаженных тел.P.S. Город под подошвой
— Илья звонил, — недовольно морщит нос Женя. — Опять. Ваня еле заметно усмехается — она ворчит не потому, что ей надоело терпеливо проговаривать в трубку последние новости и убеждать, что все в порядке. Жене просто хочется, чтобы Илья себя поберег и не нервничал. Однако контрол-фриком быть тяжело, к тому же, как подозревает Ваня, Илье отчасти немного обидно: он настолько хорошо все отладил, что система и без него работает как часы, даже ничего не разваливается. Ну, почти: мелкие косяки будут всегда, чем крупнее ивент, тем больше аспектов, которые могут пойти не так. Но они и правда справляются, все вместе, с самого утра. Справляются с проблемами на входе, с не работающей аппаратурой, с проебавшимися сотрудниками. Если возникают какие-то дыры, закрывать их бросаются все, кто свободен, и та же Женя уже часам к пяти валится с ног, но мужественно продолжает держать все под контролем и даже успевает давать отчеты Илье. Ваня обнимает Женю одной рукой, второй мягко отбирает у нее телефон, заходит в телегу и записывает голосовое: — Илья Мамай, лечите ваш аппендицит, перитонит и вот это все, ебаный в рот, сидите, блядь, на больничном, ага? У Жени уже мозоль на языке вам отчеты записывать. Женя отбирает телефон, пытается выглядеть укоризненно, но глаза у нее смешливые. — Жаль, что он не с нами. — Очень жаль, это правда его заслуга и его праздник, — Ваня вздыхает, а потом чуть крепче прижимает Женю к себе, прежде чем выпустить ее из объятий. — Наш общий, — поправляет она. — Но в большей степени все-таки его. Где-то между бесконечными делами, которые нужно решать, автограф-сессией и людьми, которым просто так удается его выцепить, Ваня и проживает день. Они оба с Мироном приходят послушать сет Порчи, стоя за сценой так, чтобы их не было видно. — Почему все-таки не стали читать Pipes? Хороший подарок бы вышел, — как бы проглатывая слово «напоследок», спрашивает Мирон в перерыве между треками. — Да как-то не легло в общую программу, ну и потом, у него не такой большой сет, лучше пусть новые треки почитает, — Ваня пожимает плечом — одним, потому что к другому тесно прижимается Мирон. На самом деле мысль такая была, но как-то они в итоге не довели ее до ума. Ване до сих пор очень нравится этот трек, хоть он в этом и не признается. Но, наверное, он просто иррационально хочет оттянуть выход на сцену. Чем ближе к десяти, тем сильнее пробирает нервяком. Порчи пытается подбодрить Ваню, потому что Мирон смывается со словами «Мне нужно немного побыть одному». Они ценят личное пространство друг друга, поэтому не настаивают на своей компании, оставаясь рядом друг с другом. Порчи предлагает выпить, и Ваня на автомате соглашается, глотает что-то крепкое, с трудом разбирая вкус. Напиваться точно не стоит, но от одной стопки вискаря — это был вискарь — ни жарко, ни холодно, и только после второй Ваню немного попускает. Где-то на фоне начинает свое выступление Марк — один из немногих, кто знает, чем закончится сегодняшний концерт. Ваня видел, какие у него сегодня весь день были грустные глаза, но перед выходом на сцену он собрался. — Нервно, как перед первым выступлением, да? — Порчи спрашивает негромко, но даже музыка в отдалении не может его заглушить, словно сейчас они настроены исключительно друг на друга. Ваня хмыкает. Да уж, первое выступление... Паника, грим, пальцы Мирона. Это было так давно. — Ты тоже нервничал, когда впервые выступал? — Впервые — да, впервые с Мироном — нет, — просто отвечает Порчи. — С вами тогда было ohuenno. Ваня смеется. — Я так отвратительно тебя ревновал к Мирону, просто кошмар, — он утыкается лбом Порчи в плечо. — Я так и понял. Ты так на него смотрел... Ваня думает, что все равно прошло непозволительно много времени, прежде чем все они разобрались, чего хотят. Столько времени, потраченного зря. — Вот вы где, — прерывая обмен воспоминаниями, Женя обнимает обоих со спины. — Пойдемте, до конца сета Марика десять минут, а перерыв небольшой, надо разобраться с аппаратурой. И где Мирон? ...Мирон возникает будто из неоткуда за десять минут до выхода, безропотно выслушивает Женину проповедь, пока Андрей проверяет аппаратуру. Ваня замечает, что Андрей подмигивает Мирону, мол, не парься, все успели же. От этого налета распиздяйства щемит в груди. Абсолютно все сегодня имеет горьковатый ностальгический привкус, отсылая на несколько лет назад. «АрХХХеология», выступления в Европе, стадионный тур — кажется, что это было вечность назад, но вот они все здесь — не хватает лишь Ильи, а еще Ромы, но вот про это думать совсем не хочется. Здесь Андрей и Эрик, и на секунду кажется, что сейчас они выйдут выступать не перед тысячами людей, а перед соткой в каком-нибудь уральском городке, во всратом клубешнике. Ваня надевает маску. Мирон в шутку предлагал грим, мол, возвращаться к истокам, так по полной, но Ваня не захотел. Звучит ужасно, но по-настоящему он стал Охрой, именно надев маску — в тот момент пришло понимание образа, появилась уверенность в себе. — Готовы? — Мирон кладет ладони на плечи Вани и Порчи, и все немного отстраняются, давая побыть наедине эти последние минуты перед стартом, даже Марк, разгоряченный и взбудораженный после выступления, стоит поодаль, то и дело отбирая у Облы бокал с бухлом. — Konechno, — выдыхает Порчи и улыбается. Ваня подозревает: если бы не он, они с Мироном уже совсем скатились бы в тлен. — Готовы, — Ванино ворчание давным-давно никого не обманывает. Мирон чуть сжимает пальцы. Звучит бит. Пора. Сколько раз они уже выходили на сцену вот так, втроем? Порчи за пультом, Мирон у края сцены, Ваня — неизменно рядом с ним. Первый трек всегда должен разъебывать, особенно сегодня, тем более, что Мирон нетипично начинает выступление с «Башни». Никто из них не знает, в какие слова Мирон оформит то, что собрался сказать. Для Вани это в каком-то смысле такой же сюрприз, как и для замерших от удивления людей, колышущихся, словно темная неспокойная морская вода. Ваня садится на монитор, через какое-то время неподалеку опускается Порчи. Каждый из троих сейчас в некотором отдалении друг от друга, но Ваня не сомневается, что каждый чувствует связь, и что Мирону безумно важна их поддержка, пока он говорит о том, что его пути с Booking Machine расходятся. В свете софитов отчетливо видно, что начинает идти дождь. Некстати вспоминается древняя цитата, что в дожде можно спрятать слезы... Вот только никто из них не плачет, Ваня уверен. Мирон пытается как-то разрядить обстановку, пошутить, но по толпе видно, насколько все в шоке. Концерт превращается в эпитафию, в поминальную церемонию, и это грустно, но именно сейчас, на сцене, кажется освобождающим. Возможно, думает Ваня, это последнее выступление с этими треками. Или вообще последнее. Но ведь история на этом не заканчивается? Никто пока не знает наверняка, что будет завтра, но завтра точно будет, и сейчас этого достаточно. Публика орет с первых секунд знакомого и желанного трека. Ваня ловит взгляд Порчи, ловит Мирона на окончаниях строчек — и готовится зачитать про их дорогу, которая никогда не закончится. end.