Длинный коридор за короткую летнюю ночь пропитался мёртвым лунным светом, и воздух в нём стал металлическим, торжественно звенящим, несмотря на доносившиеся даже до порога запахи пыли, табака, вина, жира и пота множества живых человеческих тел. Начищенные половицы белы, светятся потусторонне стены, а потолок потерялся в тенях, и только багрово-красная ковровая дорожка из толстой шерсти здесь тяжела и реальна. Хочется уйти по этой лестнице, уйти по багровой дорожке, туда, в покой казарменных спален, снять сапоги, лечь на жёсткую кровать и забыться. Она откроет окно, и занавески тут же втянутся наружу под властью сквозняка, не в силах больше оставаться в проёме оконной рамы. Будет стоять на тумбочке очередной цветок, аккуратно срезанный Хитч. Она ляжет в постель, закроет глаза и на несколько часов исчезнет. Останется только тихо дышащее тело. А её не будет. До утра.
Надо только пройти мимо двери офицерской комнаты отдыха. Широкая ковровая дорожка глушит усталые шаги, хотя, станцуй здесь Энни чечётку, даже это не подняло бы ленивые задницы её командиров.
Тихо ступает Энни по чернеющей багровым дорожке, всё ближе становится лестница к покою и сну.
Но тут один из офицеров громко ругнулся, второй ответил ему насмешливо, звякнула бутылка о край стакана. Кто-то резко встал и уронил стул. Ветер стукнул ставнями. Сквозняком приоткрыло дверь, и коридор пронзила живая полоска жёлтого света.
Затаив дыхание, следит Энни за тенями, дрожащими в проёме. Прохладная кровать уже совсем близко. Ей везло всю дорогу от леса Гигантских деревьев до самых казарм. И вот до лестницы, той самой, осталось десяток шагов, а там, выше, комната, спальня, окно и цветок рядом. И покой.
Смертельно уставшая, она не в силах отвести взгляд от перил, что уходят куда-то ввысь, вослед теням на потолке, отчего ступени вытянулись в бесконечность. Сердце стучит оглушительно, и ноги, что без устали несли её этим бесконечным днём, налились свинцом, а дыхание, которое она невольно задержала, лёгким толчком вырвалось из груди.
До рассвета осталась пара часов, и ей нужно отдохнуть. Она сделала сегодня всё, что могла, всё, и даже больше, она устала.
Сквозняк толкнул дверь сильней, поток воздуха вынес в коридор пыль, пепел, запах мужских тел, кислой капусты и перегара. Послышалось журчание льющегося напитка и вместе с тем шаги. Шаги по направлению к двери.
Она распахнулась резко, свет разлился до стены и скользнул вверх, располовинив тень стоящего на пороге мужчины.
Не дыша, смотрела на него Энни. Держа в одной руке бутылку, а другой почесывая темечко, щурясь, глядел на неё капитан Андерсен.
— Ба! Глядите-ка, кто ночью не спит! Кто бы мог подумать?!
Найди кто-то из офицеров разведки шарахающихся по ночам рядовых, драить им котлы на кухне, если это Леви, или плясать вокруг пленных титанов, отвлекая на себя внимание, если это Ханджи, пока она пытается то ли отковырять кусок кожи у гиганта, то ли добить того особо изощренным способом. Ну или бегать до потери пульса, если это инспектор Шадис.
Капитан Андерсен был мужчиной щуплым, голову его скудно покрывали светло-русые волосёнки, лицо было туго обтянуто серой кожей курильщика, брови и ресницы отсутствовали. Нос был тонкий, маленький, но вот рот поистине лошадиный. Зубы на редкость крепкие, крупные и ровные, жёлтые. Когда он улыбался, кожа на его странно гладком лице натягивалась ещё сильней, уши съезжали вниз и в сторону, волосы на лбу оттягивались назад, и был он похож на жуткий и нелепый лыбящийся скелет.
Молва разносила о нём славу развратника и алкоголика. И не врала.
Капитан сношал всех, кто попадался, будь то симпатичная подчиненная или старый, воняющий сыром денщик, чей зад претерпел такое количество атак, что не держал в себе каловые массы и посему являл миру смазанные пятна на задней части штанов.
Все девушки, служащие с Энни в одном взводе, испытали на себе домогательства капитана Андерсена, ни одна не избежала. Кроме Энни. И Хитч.
Последняя была в общем девушкой неплохой, но ветреной. Все говорили, что она любовница майора Гофмана, но никто не знал наверняка, а доказательств не было. Майор никак не выделял её, она не обращала на него внимания больше положенного, однако её, по непонятным причинам, Андерсен обходил стороной. Как и Энни. Никто не знал, почему.
Дисциплина в их рядах была аховая. Офицеры вполне могли привести в казармы полуголых девиц и развлекаться всю ночь, а по утрам рядовые гвардейцы отмывали следы мочи и блевоты. Иногда они приглашали к себе развлекаться кого-нибудь из любимчиков. У капитана Гримм это были маленькая рыжая Жаклин с кожей цвета персика, обсыпанная веснушками, как булочка сахаром, и зеленоглазая, похожая на эльфа своей холодной красотой Бьянка, единственная во взводе обладательница длинных, до поясницы, прямых, как стрела, волос пепельно-русого цвета.
У капитана Андерсена любимцем был кудрявый смуглый парень со смешным именем Керубино.
Керубино был высок, имел чёрную шевелюру, тёмные миндалевидные глаза и прихотливо изогнутые по-девичьи пухлые губы, которые он то и дело брезгливо и презрительно поджимал, отчего его красивое лицо приобретало совершенно детское выражение, что вкупе с прищуренными глазами смотрелось дико и отталкивающе. Фигура у него была ладная, плечи широкие, узкая талия, ноги длинные и стройные, крепкий и округлый зад, что так нравится капитану.
И вот сейчас до Энни доносился его голос с мерзкими капризными нотками.
— Эй, папочка, ты там скоро?!
Андерсен улыбался, как ему казалось, загадочно, но на замученную Энни это не оказывало ровно никакого действия. Они стояли в метре друг от друга, лунный свет из окна падал на лицо девушки, отчего её волосы казались совершенно белыми, а глаза… Святая потаскушка Сина! Глаза словно серебром наполненные омуты, а кожа, такая нежная, светящаяся, и она сейчас такая уставшая, под глазами тёмные томные круги, и, словно тонкая паутинка, едва видимые полоски, но капитан списал это на затуманенный алкоголем взор.
Она была божественно прекрасна.
Все гвардейцы знали, что, если нужно отлучиться на ночь, достаточно оставить дежурному офицерскому составу несколько бутылок чего-нибудь крепкого и вали на все четыре стороны до утра! Ещё и пару шуточек сальных отпустят вдогонку. Этим пользовались практически все.
— Кто бы мог подумать, что наша Снежная Королева — любительница гулять по ночам, ай-яй-яй… Ай-яй-яй… Девочка, а ведь я считал тебя настоящим солдатом, бойцом, воином! Ну-ну, не хмурься! Хорошо развлеклась?
«Хорошо развлеклась? Весело тебе было? Ты убила моих людей. Изощренно, с фантазией. Тебя это забавляло?..»
— Что?
— Позабавилась, спрашиваю?
Это всё было некстати. Однако сил даже на раздражение не осталось. Энни сморгнула с глаз наваждение.
Андерсен посмотрел на неё внимательней. Не похоже, чтобы девчонка пришла с любовного свидания. Вид такой, словно всю тяжесть мира протащила на своих плечах до стены Марии и обратно.
— Разрешите пройти до спальни, сэр?
Андерсен, витающий в своих мыслях, не сразу понял суть вопроса. А когда до него дошло, то и ответил не сразу. Всё-таки хорошее пойло сегодня ребята подогнали. Эх, молодость! Керубино вот, к примеру, почти ровесник Леонхарт. И детство у парня, бастарда знатной леди и конюха, было несладким. Спихнули в кадетский корпус в надежде, что сдохнет на тренировках, а не там, так на вылазке, уже подмазали приёмную комиссию Гарнизона, чтобы его заявления до командования не доходили, и забыли о нем. А этот гаденыш вывернулся, выкрутился, попал в десятку лучших, а затем и в гвардию. Спутался с кем-то из командования, чтобы в Стохесс направили, и каждый день мозолил глаза честной публике. Мать его из местных аристократов была, а сынок внешне весь в неё уродился. Даже родинка на лице была там же, в уголке глаза. Андерсену нравится её целовать…
Так вот, несмотря на тяжёлое детство и такую же нелегкую жизнь, Керубино был не чужд земному. Мог радоваться, плакать, дурачиться. Он знал, что Леонхарт жила где-то у Шиганшины, что деревню её всю с землей сравняли, что она уже сражалась с гигантами в Тросте, сам он их в глаза не видел и теперь думал о том, что сломали что-то в ней эти события. Никто ни разу не видел её улыбки, приятелей у неё не было, любовников тоже. Идеальный боец. И телом, и лицом прекрасна. Только душой покорёжена. И было в ней что-то, что колыхало в ответ чёрную, порочную душу Андерсена. Поэтому он её и не трогал. Изучал.
С губ само сорвалось:
— А хочешь, сказку расскажу?
Сам не понял, что сказал. Зачем? Может, потому что стало жаль Леонхарт, как было жаль и Керубино иногда. Может, вино сильно в голову ударило? И почему сказку?
Энни казалось, что за сегодняшние сутки её уже больше ничем не удивить. Происходящее казалось настолько безумным и нереальным, что она всерьёз задалась вопросом, не галлюцинация ли это воспаленного сознания? Не мерещится ли ей коридор, залитый светом из распахнутой двери? Пружинящий под ногами ворс ковровой дорожки? Почти загородивший свет из окна капитан Андерсен, похожий на адский оживший скелет с натянутой на череп серой кожей и нездорово поблескивающий глазами? Мозг был устало туп и не отвечал.
Андерсен развернулся, пошарил в комнате, звякнули друг о друга бутылки.
— Пойду покурю… развонялись тут, черти…
— Да пошел ты, мудень старый!
Надо было бы сейчас шмыгнуть на лестницу, но ноги её подвели. Энни споткнулась и рухнула на колени. Было больно. От обиды внезапно захотелось глупо разреветься, но она не плакала вот уже очень давно, уже и не вспомнить, как оно делается.
Во всем виноват чёртов Райнер! Надо было вернуться тогда! И ей бы не пришлось торчать тут три долгих года, им и так мало отмерено, не пришлось бы ей сегодня втаптывать разведчиков в землю и разбивать им головы в кровавое месиво!
— Проклятье! — не вписался в дверной проём Андерсен. — Поднимайся, Леонхарт! Идём.
Отказываться и спорить бессмысленно, всё бессмысленно, и вот Энни поднимается и идёт вслед пошатывающемуся капитану.
Они выходят на улицу. Небо уже приобрело зеленоватый оттенок, скоро рассветет. Прокричала ночная птица. Андерсен приземлился на ступеньки. Энни села чуть поодаль. Ноги горели.
— Когда я ещё был зелёным, у нас в учебке был инструктор Линдгрен. На редкость уродливый был мужик. Служил раньше в разведке, но в одну из вылазок его пожевал титан. Знатно так пожевал. Тогдашний командир спас его. Да только толку, лучше бы помер! — капитан хлебнул из бутылки и протянул вторую девушке. Энни взяла бутылку, онемевшие пальцы обхватили пробку и дернули, и та с глухим звуком отлетела куда-то в сторону.
Андерсен довольно крякнул.
— В общем, спас его тогдашний командир, правда не позаботился о том, чтобы боец приземлился мягко. И полетел Линдгрен с семиметровой высоты, благо, что в кусты, вот только от контузии его это не спасло. Ногу ему одну ампутировали, и он носил деревянный обрубок. А вторую чудом по частям собрали, да только криво, так он и жил. Падая, что-то в голове повредил, и на всю жизнь морду перекошенную получил. Так мы его и называли, Кривой Линдгрен. Характер имел премерзкий, но одно в нем было хорошо — истории страшные рассказывать умел, как никто. Одну из его историй я и хочу рассказать тебе сейчас.
Энни решилась и хлебнула из бутылки. Вино и впрямь оказалось доброе, прокатилось по пищеводу и разнеслось из живота по всему телу, согревая. В голове стало приятно и тяжело.
Андерсен тем временем продолжал.
— В общем, давно это было. До того, как человечество воздвигло стены. Жила в одной деревне в нищете и нужде девушка. Звали ее Карен. Прекрасная и нежная. Жила она с матерью, работала в поле и ходила босиком. А как холодало, надевала башмаки, грубые и деревянные, они натирали её изящные ножки в кровь.
Однажды на ежегодной осенней ярмарке, куда они отправились сбывать нехитрый урожай, увидела она шатер расписной, возле которого собралась толпа женщин и девушек всех возрастов и положений. Оставив мать за прилавком, она тихонько двинулась туда, посмотреть хотела.
Шатер принадлежал башмачнику. Какой только обуви там не было! И мужская, и женская, и детская, но самыми прекрасными были красные башмачки, кожаные да лаком покрытые. И целая очередь выстроилась на их примерку!
Примеряла их дочка графская, да слишком узка ступня оказалась, топнула в сердцах ножкой она и ушла.
Примеряла их жена купеческая, да слишком широка нога оказалась, плюнула в сердцах она и ушла.
Решила и Карен попробовать, судьбу попытать. Купить их денег и не хватило бы, но примерить жуть как хотелось.
А женщины всё мерили и мерили…
Башмачник не выдержал и крикнул в толпу:
— Кому придутся впору эти башмачки, та пусть и забирает их даром!
Что тут началось, женщины чуть с ума не посходили!
Пробившись сквозь беснующуюся толпу, Карен подошла к башмачнику и попросилась на примерку. Тот устало махнул рукой:
— Видать, проклятые они… Веришь ли, не веришь, уже третий год сбыть не могу.
Через некоторое время подошла ее очередь. Стоило только ей вдеть ножку, как башмачок плотно обхватил ступню. Не разобравшись, что произошло, Карен надела второй башмачок.
Обувь села как влитая! По толпе женщин пронесся завистливый вздох, а на лице башмачника отразилась бешеная радость.
Но тут внезапно в шатре появилась мать Карен. Расталкивая толпу, она громко звала свою дочь. Народ расступился, и она увидела её, стоящую в своей старенькой потрёпанной одежде и в новых красных лакированных башмачках.
— Ну что за наказание мне такое, о Боги?! За что я вас так прогневала?! За какие грехи мне послали такую дочь?! — кричала с горечью бедная женщина. — Ни опоры, ни поддержки от нее! Оставила больную мать совсем одну, целый день пропадала! Целый день я простояла одна за прилавком! Совсем не ценит моих жертв! Как болят мои ноги! Моя спина!
Толпа притихла в ожидании развлечения. А женщина не унималась, всё пуще распалялась!
— Ох, согрешила я, видать, пред Богами, что дочь такую терплю! Променяла мать на блестящие вещицы! Да чтоб пусто тебе было, негодная! Чтоб ноги твои покоя не знали! Чтоб спина твоя от боли не сгибалась! Уйди с глаз моих! Чтоб ни минуты ни остановиться, ни присесть тебе!
Андерсен рассказывал это с перерывами на глоток-другой. Медленно цедила вино Энни, запоздало заметив пьяным от алкоголя и усталости разумом, что на голодный желудок пить было не лучшим решением. Но было уже поздно. Во всех смыслах.
Допив вино, Андерсен устало посмотрел в небо. На небосводе красной звездочкой мигала Венера. Начали просыпаться первые пташки. Воздух был ещё по-ночному свеж. В стекло зажженного над лестницей фонаря настойчиво бились насекомые. Их отдаленное жужжание странно усыпляло Энни. Честно признать, она до сих пор не понимала, что делает тут, на лестнице, вместо того, чтобы спать. Зачем она слушает этого старого пропойцу и извращенца? Она могла бы наплевать на всё и уйти к себе в комнату. Какая разница, что её могли за это наказать? Какое вообще это имеет значение, если они уже нашли цель своего путешествия? Всё остальное абсолютно неважно. И капитан Андерсен, и ребята из 104-го, и Хитч, и тот белобрысый придурок, имя которого она так и не удосужилась запомнить — не важны. Они скоро умрут. И она тоже скоро умрет. Они все вскоре умрут.
Осознание приближающейся смерти привычно отрезвило. Все они, наследовавшие титанов, смертельно больны. У человеческой регенерации, у износостойкости органов есть предел. Клетка делится определенное количество раз за всю свою жизнь. Бесконечно делиться может лишь раковая клетка. Клетки носителей разумных титанов не исключение. Да, они делятся нужное количество раз, отращивая оторванные органы и конечности. Да, носители проводят много времени внутри тел титанов, в пекле титаньих мышц. При температуре свыше 39 градусов начинается денатурация белков. Внутренняя температура тела титана в тканях — около 80-90 градусов. В месте, заменяющем желудок — около 60 градусов.
Чтобы не сварить носителя внутри титана, организм работает на полную мощность. Также, например, у женщин-носительниц чаще могут идти месячные, вследствие более быстрого деления клеток. Именно поэтому они и живут так мало. Именно поэтому стареют и слабеют. Отказывают органы. У кого-то по одному, у кого-то сразу, а у одной из её предшественниц начался рак костного мозга.
Зачем всё это? Когда это кончится? Кому молиться? Кого просить? Пусть это закончится поскорее, пожалуйста!
Пока капитан расфокусированным взглядом смотрел куда-то вверх, пьяная Энни в очередной раз подумала о том, что вот он! Удачный момент! Если она сейчас уйдет, то капитан наутро и не вспомнит ничего!
Но ей не повезло. Андерсен перевел хмельной взгляд на не менее захмелевшую и покрасневшую Энни. Пожевал губами и продолжил.
— Стоило матери сказать эти слова… В тот самый момент, когда они были произнесены, ноги Карен задрожали. Не понимая, что происходит, она сделала шаг, другой. К матери. Но та всплеснула руками и закричала громко:
— Да будь ты проклята, негодная! Будь ты проклята!
Ноги Карен словно ждали этих слов. Тут же колени изогнулись, словно в такт неслышной музыке. Разогнулись. Снова согнулись. Затем и ступни начали выстукивать по полу. Карен пустилась в пляс.
Кричали досужие сплетницы, собравшиеся у входа, хваталась за сердце мать, и только башмачник, что стоял в тени, смотрел на девушку со странной смесью злобы и радости на лице.
Заплакала горько Карен.
Несли её в дьявольском танце красные башмачки по улицам города, навстречу ей попадались люди, расталкивая их, плясала она, не в силах остановиться. Навстречу ей попалось весёлое шествие празднующих. Они шли по городу с песнями и фокусами, в их руках были факелы.
Сама того не желая, ведомая не собственной волей, а башмачками, Карен столкнулась с ними, факелы выпали из рук и подожгли палатки.
Всё вмиг было охвачено огнем. Горели взрослые, горели дети, горели старики. Воздух был полон криками боли и ужаса, ветром пожар разносился по городу вместе с вонью горящих тел. А Карен всё неслась и неслась, дальше и дальше. Прочь от охваченного огнём города.
Вот минула последняя улица. Ноги болели. Болела спина. Но сколько ни пыталась девушка нагнуться и снять башмаки — всё не удавалось.
Алел кроваво-красный закат, сливаясь с огнём, и плясала в пыли пригородной дороги про́клятая, а в небе над ней каркали хрипло вороны, и слышалось в их карканье приближение неминуемой гибели.
«Если я направлюсь в лес, может, смилостивятся надо мной звери лесные и разорвут меня», — подумала Карен.
Но чем дальше она направлялась в лес, тем меньше ей встречалась живность, казалось, все существа избегали ее. В глубине леса было темно, давно настала ночь, и ножки Карен, милые маленькие ножки, были стерты в кровь.
Встретилась ей нечисть на полянке вблизи болота. С визгом, хохотом и лаем бросились они вслед девушке, но куда там! Не угнаться было им за дьявольскими башмачками. Увидев их, нечисть взвыла множеством голосов.
«Обречённая! Обречённая!».
Всё дальше и дальше несли они её в пустоту и в танец. Девушку ждало проклятье сильнее всех существующих.
Полное одиночество.
Энни, почти заснувшая было с открытыми глазами, вынырнула из полудремы. Голос капитана на последнем предложении прозвучал столь глухо и зловеще, что в горле застрял мерзкий комок, а тело покрылось гусиной кожей.
А он тем временем продолжал:
— Прошло время, сутки ли, вечность — она не знала. Всё плутала и плутала по лесу, когда однажды её вынесло к маленькой деревушке.
Испугались её вида люди. Бросились врассыпную, выкрикивая молитвы. Лишь один юноша не убежал. Полными сострадания глазами глядел он на Карен.
— И он тут же влюбился в неё, и проклятие спало, они прожили долго и счастливо и умерли в один день! — издевательски проговорила Энни.
«И ради чего я его слушала?»
— Нет, не угадала! — пьяно хмыкнул капитан. — Сил у неё уже не осталось. Измученная, она упала замертво у него на глазах, успев лишь прошептать:
— Снимите красные башмачки…
Выдав такой откровенно дурацкий и скомканный финал не менее дурацкой сказки, Андерсен завалился набок и, прислонившись к стене, тут же пьяно захрапел.
Несмотря на то, что такой исход был в принципе предсказуем, для Энни это было неожиданно.
***
Энни не запомнила, как именно она добралась до кровати. И сколько спала, она тоже не знала. Может, час, а может, вечность.
Ей снились пьяные безумные сны, где она плясала титаншей на дымящихся руинах города, над нею занималась кроваво-алая заря, а на ногах у неё были красные башмачки из сказки, и на их красной коже была совсем незаметна кровь раздавленных жителей. Печально, даже печальней обычного, смотрел на неё Бертольд, а Райнер был почему-то радостен и зол.
***
Утром, уже после того, как Марло и остальным всучили почётную обязанность и связанные с нею хлопоты, Энни подошла к капитану Андерсену. И снова, сама не зная зачем, может, под влиянием сна, а может, алкоголь ещё не выветрился, спросила:
— Что тот юноша сделал с башмачками? Потом?
Помятый и терзаемый похмельем Андерсен, щурясь от яркого утреннего света, уставился на Энни и, собираясь с мыслями, выдал:
— Что сделал? Ну это… Продал. Наверное… А потом они попали к другой девушке. Вероятно…
И, что-то бормоча и пошатываясь, ушёл.
***
Готовясь к выполнению задания, Энни думала о том, что сказка действительно дурацкая. Знал ли башмачник о том, что произойдет? Почему мать прокляла дочь? Почему именно Карен, а не кто-то другой?
И, сползая по стене в тот же день, осознавая с ужасом, что сбежать не удастся, Энни проклинала тот миг, когда Провидение надоумило капитана Андерсена рассказать ей ту сказку. И думала о том, что, по сути, в ней никто не виноват. Просто так сложилось.
И, когда её тело начал покрывать кристалл, в голове Энни крутилась лишь одна мысль.
«Снимите красные башмачки».
