Желание

Он не знал, как назвать это чувство, которое давно терзало его грудь. Так давно, что он уже не помнит, когда мог нормально дышать, не вспоминая о том, как тесно у него под рёбрами. Но одно Иккинг знал точно и наверняка. Это не любовь. И эта шальная мысль, так прочно впившаяся в подкорку, казалась ему простой и понятной истиной. И она же не давала ему покоя. Он её совсем не любил, но… Отчаянно хотел видеть буквально каждое мгновение, чувствовать её дыхание, вдыхать аромат духов и слышать спокойное биение чужого сердца. Хэддок хотел быть уверенным, что всегда может до неё дотянуться и едва ощутимо мазнуть пальцами по её тонкому запястью. Но в тоже время он знал, что строптивая девица лучше сломает ему эти самые пальцы, нежели позволит лишний раз прикоснуться к себе. Он её не любил, нет. Определённо нет. Иккинг давно гадает, как назвать то, что он чувствует, когда смотрит на неё. Что это за паршивое, горькое и тягучее ощущение, которое стоит костью в горле и никак не хочет покинуть его? Он часто об этом думает. Но не чаще, чем об Астрид. О, о ней он думает постоянно. За завтраком, в метро, на алгебре и, кажется, даже во сне. Иккинг знает её всю жизнь, но в то же время не знает вовсе. И себя он не знает тоже. Нет, он её, конечно, не любит. Хэддок ненавидит её, за то, что ещё будучи конопатой девчонкой с двумя косичками и слишком уж большими глазами она умудрилась поселить в его сердце осколок чего-то ужасно тоскливого и колючего. Тогда у него ещё было сердце. Иккинг боится признаться, что уже давно во всём разобрался, расставил все точки над «i» и дал имя этой странной паутине, кривыми нитями опутавшей его душу. Ведь тогда всё просто потеряет смысл. Это желание, пустое желание. Он жаждет её до одурения. Иккинг хочет, чтобы она любила его. Очень хочет, чтобы она любила его так сильно, как только может любить девушка. До дрожи в коленях, сбивчего дыхания и быстрых-быстрых ударов сердца о рёбра. До трясущихся пальцев и невнятного лепета. До опущенного взгляда и стыдливого румянца на её щеках. Он хочет, чтобы Астрид смотрела на него. Всегда и только на него. Влюблённо и терпеливо, робко, совсем по-детски. Иккинг хочет, чтобы она ждала его прикосновений, слов, одобрений, чтобы она ждала его. Чтобы засыпала с его именем на губах. А что она делает? Астрид красиво, чертовски красиво ухмыляется ему и сыплет остроумными колкостями. Иккинг никогда не кричит и не трогает её, чтобы она ему не сказала и в каком бы направлении не послала, лишь иногда подходит слишком близко и касается тёплым дыханием её уха. Что-то шепчет, отчего девчонка стремительно краснеет и пытается быстрее покинуть его, мимолётно упираясь тонкими пальчиками в его грудь. Хэддока передёргивает от бегущего вдоль позвоночника разряда. Он устал от своей паранойи, от своей зависимости. Иккинг уверен, что она знает обо всём, о чём он думает, когда смотрит своими невинными глазками и хлопает пушистыми ресницами. Раньше его забавляли эти гляделки, из которых никто и никогда не выходил победителем. Но в последнее время это наскучило ему. Почему? Может, потому что Хофферсон слишком часто отводит взгляд, опускает голову и едва заметно краснеет? Да, определённо поэтому. Ему остаётся лишь иногда разглядывать её ровную спину или светлые локоны, плавленным золотом раскинувшиеся по её хрупким плечам. Она всё чаще улыбается другому и всё чаще без зазрения совести обнимает этого другого на глазах школьного населения. Тянется, встаёт на носочки, но перекидывает руки через чужую шею. Нет, она точно обо всём знает. Знает, что постоянно находится в поле его зрения и делает это только поэтому. Ему на зло. Умело дразнит и забавляется его гневом. Чертовка! Нет, он её не любит. Он эгоист, он никого не любит. Хэддок хочет, чтобы она мучилась также, как он. Чтобы изнывала от чуждой тоски и послушной собакой, доверительно ласкалась к нему и каждый раз наивно заглядывала в глаза, гадая доволен ли он ей, любит ли её. А он не любит и никогда не полюбит. Иккинг знает, что это неправильно, совсем не правильно, но не перестаёт этого желать. Он хочет, чтобы она глотала солёные слёзы, когда увидит, как он целует другую. Хэддок хочет, чтобы она задыхалась в истерике и рвала на себе волосы. Нет, волосы пусть, пожалуй, оставит, они у неё красивые. Сердце болит и ноет. И нет лекарства от этой болезни. Иккинг помнит, что ей не нравится, когда он курит. Поэтому курит он постоянно. Затягивается и, при возможности, выдыхает облачко дыма ей в лицо, нахально ухмыляясь и бросая вызов ей и своим паршивым желаниям. Астрид ненавидит его за это до хруста костяшек. Нет, всё-таки он знает о ней всё. Читает по её глазам и слишком часто вздымающейся груди. Астрид боится его, робеет, но хочет казаться смелой девочкой, поэтому никогда не прячется за чужими спинами. Она улыбается, довольно, по-кошачьи щурится, когда утыкается в чужое плечо, но, поймав взгляд Иккинга, ищет пути самого быстрого отступления. Он видит её насквозь. И от этого Хофферсон не по себе. Астрид злится, очень злится, а он наслаждается её слегка сдвинутыми бровями и сморщенным носиком. Нет, он её точно не любит, но всё же безумно хочет, чтобы однажды она полюбила его.