Viveme

Изуна ненавидит летние ночи. Они либо слишком светлые и короткие, либо слишком тёмные и тревожные — сплошное, в общем, издевательство. Нельзя ни отдохнуть толком, ни поработать… Раздражает. Слишком жарко. Слишком шумно. Слишком часто летние ночи приносят кошмары… Всё слишком. Он недовольно фыркает, глядя в потолок. За окном уже рассвет поднимается, а он опять всю тёмную часть времени пролежал без сна. Трупиком валялся. Уставшим, раздражённым трупиком с бессонницей. И почему его организм игнорирует снотворное… Несправедливость. Вон Мадара даже с одной таблетки глицина отрубается, так почему Изуна так же не может? Нет в жизни справедливости. Где-то на улице начинают распеваться птицы. Изуна отвлечённо размышляет, а не сыграть ли в прекрасную химе и не подпеть ли нахальным пернатым — даром, что ли, его за девушку принимают частенько? Хорошенько рассмотрев эту мысль, решает, что сие будет всё же лишним: периодические печальные соло на гитаре и словно въевшийся в этаж запах кофе и крошки пастели его соседи как-то терпят, но за истерическое чириканье, больше похожее на вой, в четыре утра точно убьют с особой жестокостью. Нехотя сползает с постели. Всё равно заснуть не выйдет… Кофе, кофе. Ему срочно нужна терпкая и горькая жижа. Может, добавить перец? Хотя бы заставит шевелиться нормально, а не сонной мухой ползать. Ему сегодня ещё танцевать… Да, пожалуй, стоит попробовать. Внутренний голос — почему-то хриплым баритоном брата — напоминает, что кофе ему нельзя. И вообще, Изуна, не забудь поесть и выпить таблетки. Изуна досадливо стонет, всплёскивает руками, едва не уронив единственную найденную чистую кружку. Ну почему же так не вовремя… Ещё пара минут, и не пришлось доставать противный зелёный чай. Можно было бы оправдаться перед совестью уже почти-почти готовым кофе, который неохота выливать. Но нет. Надо же его памяти всё испортить! — Почему ты так жесток, мир мой? — «Чую, день будет тяжёлым…» Всё же заваривает чай. Ещё пару минут назад скворчавшая на сковородке яичница укоризненно смотрит на Изуну. Изуна печально смотрит в ответ, убеждая себя, что поесть нужно. Аккуратно режет несчастную еду помельче, подцепляет один из кусочков палочками и, зажмурившись для храбрости, закидывает в рот. Вкус, в общем-то, должен быть неплохим: соли и перца в меру, не пережарено, не хрустят на зубах мелкие кусочки скорлупы… Но естся с трудом. Будто резину жуёшь. Изуна не любит еду. Он одинаково равнодушен и к сладостям, и к кислющим ягодам, и к спелым фруктам, и к нежной рыбе… Для него все блюда неизменно серы и похожи. Зато напитки всех мастей Изуна обожает. Чай, сок, кофе, вода, морс, молоко — не важно, что и как пить, все они прекрасны. Единственным, пожалуй, исключением является зелёный чай: его Изуна скорее недолюбливает. Причин тому несколько, и все очень-очень важные. Во-первых, хорошего зелёного чая в этом городе он ещё не видел — всё ерунда какая-то, вечно не лучшего качества попадается. Во-вторых, напиток этот ассоциировался у него исключительно с бессонницей, тающим от летнего жара миром и беспросветным одиночеством; сложно любить подобное сочетание, согласитесь? И, наконец, третьей причиной было полнейшее неумение Изуны его вкусно готовить: выбирать умел, а вот заваривать… Заваривать умел Мадара. И далеко не один чайник пострадал, пока он безуспешно пытался научить младшего брата справляться с несчастным чаем. Изуна обжигался, заварники трескались, стоявшим в кухне ароматом можно было травить тараканов и особо впечатлительных дам, чай уныло качался в пиалах отвратительным полынным болотом. Вот и получалось, что между Изуной и зелёным чаем гуляла каплями кипятка настороженность и практически неприязнь. Вот и сейчас: опять передержал. Едва тёплый чай безжалостно жалит рецепторы отчаянной горечью, верёвкой из терпкости вяжет челюсти и язык; Изуна кривится, но упрямо пьёт, закинув мимоходом в рот кучку разноцветных таблеток. Глотает торопливо. — Ну и гадость… — жалуется сам себе. Это столь же привычно, как испорченный чай: брат редко бывает дома, а кроме него Изуна более-менее полноценно общается лишь с товарищами по танцам, коих обременять своими глупостями и капризами смысла нет. — И кто выдумал такие невкусные лекарства? «Лечение не должно тебе нравиться, Изуна, ла-ла-ла, это важно, Изуна», — передразнивает он, сурово глядя на своё отражение в стекле кухонного шкафчика, — вот потому никто врачей и не любит, братец! Слишком вы занудно и упорно всякую мерзость назначаете. Конечно, он на самом деле так не думает. Работа у Мадары сложная, нервная и важная, и вовсе старший брат не занудничает, а заботится, и «назначаемая мерзость» полезна и необходима. Конечно, он это знает. Но желание поворчать и повозмущаться от этого не пропадает. И от того, что он выскажет претензии себе же, никому хуже не станет. Где там овсянка… Высыпать порцию каши в расписанную забавными мордочками шиба-ину мисочку, залить кипятком, выждать три минуты. Добавить немного сушёной клюквы, чайную ложку сахара, пару щепоток соли, масло — готово, можно есть. — Итадакимас! Торопливо закинуть в рот, обжигаясь и айкая. Пять минут — завтрак окончен, посуду в раковину, скоренько вымыть, отправить в сушку, сцапать из вазочки на столе горсть леденцов (Тока-кун и Хикаку-кун любят сладости, а значит, не будут ругаться за внезапные импровизации в середине танца!) и бегом переодеваться. Сегодня должно быть тепло и солнечно (если, конечно, прогноз погоды не врёт). Пожалуй, стоит выбрать удобную белую футболку с сонной совой и кружкой кофе, а кислотно-жёлтую любимую ветровку просто кинуть в рюкзак. Что там дальше, штаны? Пусть будут те чёрные джинсы, что Мадара вручил на какой-то там праздник. Бежевые кеды, — ещё ж тренировка! — первые найденные носки, собрать волосы в небрежный низкий хвост, крутнуться перед зеркалом — м, ну такое себе, но сойдёт, в меру простенько и нормально: для раннего утра самое то! «Наряжаешься, словно кокетливая девочка-подросток», — неодобрительно сообщает образ брата в голове. — Подумаешь, — Изуна весело показывает язык отражению и подхватывает яркий, изукрашенный значками и вышитыми собственноручно узорами рюкзак, — зато ко мне дети и леди подходить не боятся, старший брат! Отправить во всё тот же рюкзак плеер, наушники, документы, заранее приготовленные перекусы в контейнерах и бутылку воды, пару резинок для волос, ленту, кошелёк, телефон… Вроде всё? А, точно, ключи же! Достать, открыть входную дверь, погасить свет, закрыть, проверить. Всё хорошо. Ключи в рюкзак, застегнуть молнию и забросить на плечо. Теперь можно и на природу. Окультуренную, правда, но что поделать…

***

В парке светло, ярко и очень птично. И чего все пернатые здесь собрались, а не летают по городу? У них праздник и общий сбор? Изуна фыркает, привычно пробирается к любимому уголку у старого дуба: озеро недалеко, какая-никакая тень имеется, пахнет неплохо — бархатными пионами. Нужно будет после подойти к ним, полюбоваться; может, сделать пару фотографий. Брату они нравятся. Ладно, стоит приступать к делу. Наушники и плеер достать, подключить, случайная мелодия… Закрыть глаза и поймать то неуловимое ощущение, когда гравитация теряет свою власть. И вперёд — шаг за шагом, резкость на максимум, чувствуя, как на губах сама собой рождается та самая улыбка, которую он никогда не может повторить осознанно, по одному лишь желанию; отдаться мелодии, забывая о том, что телу подвластно, а что нет; ярче, быстрее, веселее! Он мог бы танцевать так долго: может, почти вечность, пока усталость не заставила бы рухнуть на нагретую солнцем землю, не позволяя даже дышать, до световых пятен перед глазами и ноющей боли в груди, колких игл в ставшим неповоротливым теле. До тех пор, пока не успокоится душа, а из головы не исчезнет родной силуэт. До тех пор, пока не забудется, что он не умеет жить для себя, а не для Мадары. Мог бы — но почувствовал чужой взгляд: острый, любопытный, украденный. И остановился: замер на половине движения, отключил музыку и подобрался, напружинился, словно готовая к атаке змея. На него с тенью восхищения смотрел подобравшийся внезапно близко мужчина. Кареглазый, смуглый, высокий, с длинными каштановыми волосами, в неброской спортивной одежде: в принципе, обычный человек. Но Изуне он в этот момент показался воплощением бессонных летних ночей — и знать бы, почему. Поймав ответный — не совсем дружелюбный, стоит признать, — взгляд, незнакомец ойкнул, растерянно потёр щёку и быстро-быстро затараторил: — Прости, прости, я просто засмотрелся, не хотел тебя потревожить, извини! Просто ты так красиво танцевал, что я не удерж… — Ничего. — резко обрывает Изуна. — Д-да? И всё же, прости. Но ты так потрясающе двигаешься!.. Этот спортсмен всё продолжает нести какую-то чушь. Изуна не слушает. Только-только появившееся хорошее настроение безнадёжно пропадает. День перестаёт казаться тёплым — ужасающая жара, да и цветы так удушливо пахнут, и как он раньше не заметил? Изуна мрачно сдирает наушники, подбирает валявшийся у дерева рюкзак, быстро отряхивает. Восторженный зритель ему точно не нужен. Пора идти. — Доброго дня. — бросает коротко через плечо и уходит. Кажется, навязчивый мужчина кричит что-то ему вслед. Изуна опять-таки не слушает: ускоряется, переходя на бег, и сворачивает с ухоженных тропинок в «лесную» часть парка. Стоит выбраться незаметно. А потом ещё немного попетлять по городу и зайти в кафе; может, даже заглянуть в библиотеку, если останется время. А затем в студию. Минимальный план составлен, можно приступать к его осуществлению!