Судьбе ненавистные

Мужчина, стоявший напротив Тсунаёши, был хмур и угрюм, взгляд его серых глаз был одновременно уставшим и раздражённым, однако несмотря на всё это, он всё ещё сохранял ледяное спокойствие. И это ледяное спокойствие резко контрастировало с тем, каким нервным и взволнованным выглядел сам Дечимо, наследник воли Вонголы Примо и нынешний король мафиозного мира, который действительно не понимал, почему он должен был сделать то, о чём несколько минут назад говорил стоящий напротив него Дон. Они смотрели друг на друга, одновременно понимая, что иного выхода нет, но явно не желая признавать это. — Я не смогу выполнить вашу просьбу. При всём уважении, — вымолвил Тсунаёши, нарушив недолгое молчание. Он сжал губы в тонкую линию, и они резко побелели. Он стал чуть ли не самым могущественным человеком на планете, но это же могущество нанесло ему удар в спину. Хороший пример того, что никогда не стоит забывать, что есть вещи, которые происходят сами по себе, и каким бы могуществом ты ни обладал, ты не в силах их предотвратить или исправить. Их исход зависит только от них самих, они существуют по своей воле и происходят (или не происходят) тоже только по ней. Тсуна до этого момента не понимал, как одновременно можно быть и королем, и пешкой. Сейчас осознал. И это знание давило. — Иного выхода нет. Тсунаёши печально усмехнулся в ответ. — Знаете, что самое забавное? — удручённый смешок вырвался у него из горла. — Я это и сам понимаю. Только принимать не хочу. Серые глаза стоявшего напротив него мужчины потеплели, однако первобытная твёрдость и намерение добиться исполнения своей почти-что-просьбы никуда не исчезло. Он был старше сидевшего напротив него Дечимо в три раза, однако обязан был кланяться ему в ноги, хотя второй и не заставлял этого делать. Это было настолько смешно, что хотелось рыдать. Не в прямом смысле, конечно, нет. Мужчины же не плачут. — Ваша дочь — одно из главных звеньев цепи под названием «Вонгола». Если её… — Тсунаёши замолк, стараясь в уме подобрать подходящее слово. — Если её, — снова начал он после секундной заминки, — убрать, то последствия могут быть необратимыми. Вы… — он вновь сделал паузу. — Понимаете это? Мужчина едва заметно кивнул. — Однако «необратимые последствия» для Вонголы — это ничто, по сравнению с тем, какие последствия я навлеку на свою семью, если вы этого не сделаете. И… тем более, вы же понимаете, для неё это будет лучше. — Почему бы нам не спросить ее саму? — Потому что она скажет твёрдое «нет». А вы знаете, что выбора у неё нет. — Это вы мне ультиматум ставите или ей? — Этот ультиматум поставлен в первую очередь мне: судьбой моей семьи и кровью, которая течёт в моих венах. Я её отец и прекрасно знаю, что для неё будет предпочтительнее, но в то же время я Глава Семьи, а кто, как не вы, лучше всех знает, что Семья — превыше всего? Тсунаёши незаметно вздрогнул. Он знал. Знал не понаслышке, что такое, когда Семья — превыше всего. Когда Семья не считается ни с тем, что хочешь ты, ни с тем, что хочет кто-то другой; когда обращаются в труху все мечты и желания, а благие помыслы и надежды становятся эхом в дали; когда ты — это не ты сам, а все и никто одновременно. Каждая семья в мафии — это монстр, который пьёт кровь своих же людей и этим живёт. И этот цикл вечен. Уже давно стало пылью то время, когда решения за него мог принимать кто-то другой. Забылись те мгновения, когда ответственность не висела над ним тяжким бременем, а в глазах не плескалась вселенская усталость, когда чёрное всё ещё оставалось чёрным, а белое было белым; когда жизнь не превратилась в череду вопросов, на которые никогда не получаешь ответа, когда кровь не заменила воду, а кости не стали пищей. Тсунаёши знал, что он — монстр. Но в нём оставалось ещё что-то человеческое, что-то, что не давало ему вот так вот легко — «во благо всех» и «во имя мира» — отдать на растерзание одного из самых близких сердцу людей. Другой бы на его месте давно бы уже принял роковое решение, но только не он. — Мне нужен месяц, — Тсунаёши поднялся, и его величие, ставшее синонимом его самого, расправило крылья и дыхнуло могилой в лицо стоявшему напротив человеку, которому это вновь напомнило, почему он должен кланяться двадцатилетнему юнцу. — Не меньше.