Сладостная победа

Я смотрел на стол Гриффиндора. В который раз. Там сидел один субъект, без которого я не мог жить. Маленький, ненужный — не для меня. Нет, ему я не нужен, и он прекрасно справляется без меня. У него есть друзья, мы с ним — «враги», чтоб этот Рон-придурок сдох. Но для меня это не важно. Он МНЕ нужен. Как глоток свежего воздуха, я должен его ощущать. Плевать на последствия — чтобы дышать, я должен видеть, как он облизывает свои мягкие (я уверен, что они такие) губы, как неряшливо шарит его рука в уже растрепанной голове. Мне нужны были его полувздохи, когда ему резко не хватало воздуха в зале. Он — мой омега, я — его альфа, и мы, зная об этом, проходим мимо друг друга. Чего стоит схватить его и не позволить уйти? Ну станет он нуждаться во мне физически — проблема была не в этом — я хотел большего. Мне он не нужен в виде подстилки, пошлой шлюхи — нет. Мне нужен Гарри Поттер. Весь. Полностью. По-другому я не согласен. План “Ревность” не сработал. Однако, стало интересней. Интересней узнать, что его зацепит. Зацепит? Нет, ни голая девушка на моих бедрах, ни глупости шептавшие губы глупышке-Гермионе, ни полумертвый Рон в моих ногах — ничто не сломило насмешки и вызова в зеленых, самых красивых и дорогих, глазах. Гарри перестал на меня смотреть, полностью отдаваясь урокам и по-своему, гарриевски, поддерживая друзей. Упрямый мой… если бы ты знал, как меня ранишь. Котенок выпускает свои коготки прямо в мое сердце. Что от меня останется? Соберешь ли ты меня заново, мой милый мучитель?.. Не ожидал, что совсем скоро он ранит меня моим же оружием: в отместку, на переменке, прямо перед классом, из которого выходили слизеринцы в перемешку с пуффендуйцами, он целовался с Крамом. Виктором, чтоб его, ловцом века! Я не то, что не прошел мимо — развернул Крама и вмазал ему, чисто по-малфоевки. С таким удовольствием, что кровь в жилах стынет. Конечно, я видел насмешливый взгляд Поттера, облизывающего свои покусанные губы и сидящего на подоконнике без галстука и с расстегнутой на несколько пуговичек кофтой. Чистокровный слизеринец. Расчетливый, знал, что так выйдет: в глазах чертики бегают. М-да, это занятие опасное, котенок, и ты это знаешь. Скользишь по лезвию моего терпения, а оно ведь не бесконечное — ты и это знаешь. Знаешь, но делаешь. Себе в прихоть. М-м… мой омега. «Ты помни, кому принадлежишь», — только и прошептал я в его ушко, соблазнительно-медленно подувая. Он вздрогнул, отстранился и ушел с гордо поднятой головой, даже не покраснев. Вот зараза! Знает мои слабые места и, не задумываясь, бьет по ним. Играет. А я не могу — не могу. Просто не могу. Не то, что я боюсь причинить ему боль. Здесь дело глубже. Если я что-то сделаю ему — я задыхаюсь. Я-НЕ-МО-ГУ. Так не по-малфоевски… но Гарри это прощается. Поиграется и оступится. Сам придет, когда будет в невмоготу. Может, скоро, может, через месяц, год — но сдастся. Ждать я умею. Нет, я не ломаю — люди ломаются сами, но лишь с Гарри я уверюсь, что моя омега сломалась не до конца. Так, надломилась и подчинилась. Ох, сладкая-сладкая дрожь. Это не надежда. Я не верю — я знаю, что он придет. Если он не придет, приду я. Но в этом случае ему попросту не поздоровится: из менора не выйдет, если в легкой форме. Нарожает детишек, таких же замечательных садистов, как он сам, и будет с сияющими глазами у камина рассказывать им сказки и учить волшебству. Да, я знаю — Гарри сдастся, и это будет моей сладостной первой победой, а его — поражением.