— осторожно!
юна почти что хнычет и недовольно нос морщит, даже как-то обиженно глядя на стаканчик с лавандовым рафом у себя в руках — а затем только смешно хмурит свои тонкие брови. черен стоит рядом с ней и улыбается, как только она может — у юны на языке горечь, на глазах чуть выступившие слезы, но все это так неважно и будто бы на второй план отходит, когда ли заботливо осматривает младшую и неловко губы поджимает, качая головой.
— обожглась? — юна слабо кивает и чуть язык высовывает, а черен даже смешно как-то — было в этом жесте что-то очаровательное. — что ж ты так, надо аккуратнее, юна-
— да все в порядке, — даже слишком быстро отвечает та и неуклюже отводит взгляд в сторону, тупо уставившись на все еще не растаявший почему-то снег. — не нужно так переживать.
юна не видит, как черен медленно головой качает и снова расплывается в улыбке — такой мягкой, невообразимо уютной, а у юны что-то пальцы немножко немеют, не ощущая тепло на стенках стаканчика. юне, если честно, самой хочется улыбнуться, когда она разворачивается к черен спиной и неспешно идет вперед, оставляя еле заметные следы на слякотном послефевральском асфальте.
— пойдем, нас ведь йеджи съест.
черен только издает короткий неловкий смешок, следует за младшей, и просто смотрит, пока та осторожно и трепетно делает новый глоток — черен кажется, что она даже запах лаванды чувствует вперемешку с уличной легкой сыростью. черен молчит — черен с юной тоже уютно до нелепых искренних улыбок.
юна такой человек, что редко к кому-либо привязывается даже в силу своего путанного и бурного возраста — попросту в этом смысла не видит, потому что потом только хуже ведь будет. юна такой человек, знаете, который старается быть самодостаточным — и юна взаправду пытается, хотя все и говорят, что она ребенок, что рано ей пока что взрослеть, и что пусть она живет свою жизнь и улыбается. юна только на это дуется и складывает руки на груди, пока рюджин и джису неловко переглядываются и заливаются легким смехом — но юне все равно.
юна, может, и не взрослая пока, но она и не ребенок.
— юна, хочешь мороженого?
а еще юна — она не знает, что произошло и когда именно — готова переступить через всю свою самодостаточность. потому что черен улыбается, как самое настоящее солнце — а еще у нее глаза добрые, темные и сияют, когда она на юну смотрит. младшая не знает, как именно это должно называться, но внутри в такие моменты все слегка скручивает, а под ребрами ритмично колет — юна думает, чушь. это все кофеин.
— хочу, — смеется юна, пока черен стоит у выхода из общежития и роется в своей небольшой сумочке — юна неосознанно как-то проводит заинтересованным взглядом по ее вьющимся блестящим волосам, изящным чертам лица и шее, сразу опускаясь к рукам — а у нее запястья такие тонкие, что юна губы поджимает на вдохе. — клубничное.
— хорошо, — просто говорит черен и уже тянется к ручке двери. — я тогда пойду, а ты подожди минут двадцать.
— а девочки ничего не хотят? — тянет юна и ресницами хлопает, устраивая голову на спинке дивана и осматривая аккуратные костяшки ли.
черен отрицательно головой мотает и плечами жмет.
— йеджи хотела сегодня еще поработать, джису тоже нужно было сегодня куда-то съездить, а рюджин просто на диете, — многозначительно проговаривает она, а юна только тихо угукает. черен лишь неуклюже складывает брови домиком. — может, хочешь еще чего-нибудь?
юна просто молчит и вздыхает, уставившись в какую-то неопределенную точку на лице черен, а затем снова опускаясь к шее и ко всем этим гладко залегающим теням на молочной коже — юна эстеткой никогда и не была, но такая, казалось бы, простая, солнечная и душевная черен — в горчичном пальто, с белым шарфом, бежевым свитером и слегка размашистыми голубыми джинсами на тонких ногах — казалась ей самым настоящим искусством. каким-то неоткрытым шедевром живописи, никогда и незримым остальными людьми.
почему-то юне не хотелось, чтобы его увидели.
— можно пойти с тобой?
а черен дважды спрашивать не нужно — она только облокачивается спиной на дверь и — юне снова так жутко и непозволительно тепло — улыбается.
— я подожду тебя.
///
юне впервые становится как-то тревожно и не по себе, когда они сидят в гостиной, пьют чай под шум гудящего ноутбука, а черен беззаботно листает что-то в своем телефоне.
юна смотрит на голубоватый электронный свет телефона, редкими переливами скользящий в ее кружке с ореховым чаем — потому что сейчас примерно полпервого, а свет они решили выключить. в соседней комнате йеджи все еще загружает себя работой (юне интересно, знает ли хван, что такое вообще сон), а джису о чем-то с рюджин лепечет в соседней комнате — о своем, о девичьем, настолько девичьем и непонятном, что в такие моменты юна себя действительно ребенком чувствует.
а черен другая — чай у нее ореховый и такой же остывший, волосы миндалем пахнут, а сама она сидит в спадающих штанах, майке и смешных махровых носках — таких забавных и до ужаса розовых, что юне становится умилительно-мило. и черен не нужны эти сплетни и все эти разговоры «между нами, девочками» — юна знает, что черен бы предпочла этому снова смешно сощуриться, купить сладкую вату и потратить все деньги на конфеты — самые разные и самые-самые вкусные, только бы ее девочки были счастливы.
а все бы рассмеялись, потому что черен и вправду их маленькое солнце.
— чай остыл, — как бы между прочим говорит юна, уставившись на свою чашку, на чашку черен, а потом споткнувшись взглядом о ее точеные печатающие что-то пальцы — прежде чем поднять глаза и потеряться в чертах ее лица окончательно. у черен волосы слегка спутаны, а глаза уже начинают слипаться — а юна сглатывает немного нервно, потому что воздуха чуть-чуть не хватает и просто. да. — мне поставить чайник?
— я-
— я сама, — мягко говорит юна, обрывая старшую, и встает со своего места. она видит, что черен неловко, но это правда невозможно — все все время делать за нее, будто она и впрямь- ребенок. а юна не ребенок, и даже не в этом дело — просто черен настолько и слишком отзывчивая, даже как-то по-наивному и нереально, даже до странной внутренней щемящей боли. — что интересного пишут?
юна уже разливает дымящийся кипяток по чашкам, заполняя пространство легким чайным ароматом, а черен только брови вскидывает и чуть смеется, листая новостную ленту.
— опять что-то про хенджина, новые селки саны, что-то про вонпиля, тэен, очередное интервью пак чжинена и-
черен как-то резко замолкает, а юна чуть ли кипяток не проливает на стол, слегка дергаясь. черен сидит, молчит, а свет падает на ее лицо — с губами, сжатыми в тонкую полоску, чуть вскинутыми бровями и таким взглядом — юна была уверена, что глаза черен всегда полны чего-то яркого и отдают теплом, но сейчас не видит там ничего. там, может, пустота, а юне это затянувшееся молчание не нравится — потому что черен слегка морщится, тут же выключает телефон и со стуком кладет на стол.
юна включает фонарик на своем телефоне и пытается унять подступившее волнение, оглядывая черен — та сидит, приложив руку ко лбу и — это почти что незаметно, но юна видит — слегка рвано и прерывисто дышит.
— черен? — юна пытается говорить нормально, но голос дрожит. — все хорошо?
— все хорошо, — немедленно отзывается черен, а юна думает, что это всего лишь пустое эхо — здесь не было настоящей черен. — все хорошо, правда.
юна уж не знает, что такого вспомнила черен, что увидела на экране телефона, что вообще на нее нашло — но в горле вставал ком, а ноги слегка слабели. юна не была тревожным подростком, не испытывала нервозности, никогда не беспокоилась до сдавленных легких и клокочущего сердца — но сейчас явно что-то пошло не так. юна не может доказать, юна чувствует. юна тянется к свободной руке притихшей черен и уже чувствует тепло ее пальцев — но лишь на секунду.
— юна, иди спать.
а юна руку отдергивает и молчит, потупив взгляд. и не видит той солнечной черен — у черен глаза пустые, руки в кулаки сжаты, а сама она губы кусает. и юна клянется, что до крови. юне странно, тревожно, нервно, беспокойно, в конце концов страшно — но она молчит.
молчит, но понимает, что что-то определенно не так.
///
— юна, ты не видела мой бальзам для губ? — йеджи обеспокоенно бегает возле входной двери, в спешке шарясь по карманам своего пальто. — который с персиком.
— с персиком не видела, а клубничный возле зеркала, — говорит юна, на секунду отрываясь от накручивания на палец собственной цветной пряди. йеджи носится с самого раннего утра сама не своя, а юна только тяжело может выдохнуть — потому что боится, что та совсем себя загоняет такими темпами. но хван выглядит очень даже бодро и к тому же в студию еще и собралась. — не твой?
— нет, это рюджин, — бросает йеджи, неуклюже напяливая лакированные туфли и обматывая вокруг шеи светло-розовый шарф. юна только ресницами хлопает, смотря на всю эту мелкую суматоху. — я на весь день пропаду, так что да. не скучайте тут.
юна кивает.
— эй, купи йогурт по дороге домой, — просит она и наблюдает за легкой расцветающей улыбке на лице йеджи. — только не забудь, пожалуйста.
— который с малиной и чиа?
— который с малиной и чиа, — вторит ей юна и смотрит себе под ноги. она знает, что нельзя так запускать свой организм, особенно при таких нагрузках, но не может ничего с собой поделать — с самого утра кусок в горло не лез, она только стакан воды выпила. а живот нещадно резало в районе поджелудочной — довольно неприятный опыт, думает юна. а потом снова вспоминает телефонный свет и пустые глаза черен, от чего аппетит снова резко пропадает. — ты черен не видела случайно?
— а? — йеджи застывает в дверях и хлопает своими кошачьими подведенными глазами — а потом чуть морщится, что-то вспоминая. — она вроде куда-то полчаса назад выходила, а потом вернулась, не знаю. посмотри, она, может, у себя в комнате.
юна только благодарно кивает и встает со своего места, уже стоя перед дверью в комнату ли. стучится. два раза. трижды. и понимает, что, разумеется, там никого нет. она чувствует через тонкую футболку спиной холодную коридорную стену и медленно оседает. почему — юна сама не знает, но ощущает эту тревожность снова, чувствует обсессию и просто рвано дышит — потому что. да.
что-то ведь не так, правда же?
что-то не так определенно и хочется тупо задохнуться от этого по-дурацки растущего беспокойства
юна думает, что ей просто нужно прийти в себя, и что она просто себя накручивает. может, у черен просто нет настроения. может, но-
юна уже открывает дверь ванной и хочет подойти к раковине, захлестнуть в ладони холодной воды, ополоснуть лицо, привести себя в чувство — но не может. так и замирает на месте, а внутри все тихо начинает рушиться, тихо, но так по-дикому больно.
потому что черен сидит на белой кафельной плитке с запутанными волосами, опухшими щеками, разбитым телефоном возле ног, а юна только сейчас понимает что
господь.
у черен по лицу слезы катятся, катятся нещадно и часто, а юна хочет не слышать этих редких всхлипов — потому что все это же не может быть по-настоящему и просто.
— черен? — юна тихо закрывает за собой дверь и слушает наступившую тишину. у юны ком в горле и куча мыслей, и столько вопросов, и застрявшей в груди тихий крик. юна не верит. — черен, ты?-
— все в порядке.
юна не хочет верить
юна несмело делает шаг вперед, затем еще один — пока не достигает черен и не садится перед ней на колени, потупив взгляд и не осмеливаясь в лицо взглянуть. потому что все это кажется таким неправильным — это не та черен, у нее нет той солнечной улыбки, мягкого хрустального смеха и бесконечно теплых рук. у нее лицо все красное, на глазах и в горле соль, руки дрожат, а голос ломается — пока она пытается звучать так же по-солнечному радостно, как и обычно.
юне не то что больно, но она не может не то чтобы поверить — понять.
— не говори так, когда я вижу, что все не так, — просто говорит юна, а внутри все тянется, ломается и скручивается, пока она сидит так близко, а под ногами холодный кафель. она выдыхает через зубы почти что беззвучно — и медленно поднимает голову, встречаясь со взглядом черен. у юны внутри что-то трещит по швам, потому что все это кажется нелепой картинкой — выдумкой, сказкой, чем-то таким неправильным. — черен, пожалуйста, ты-
черт возьми черен не должна плакать нет
— юна, скажи, — всхлипывает черен, а вместе с этим заходится частыми вдохами. — я же все делаю правильно? я же достаточно стараюсь? я же в группе не- — она рвано втягивает воздух и жмурится, а у юны в глазах чуть щипет. — не лишняя среди- вас?
а у юны на лице все смешивается в один большой ком — непонимание, злость, отчаяние и что-то такое, что сердце рвет на куски. юну все это душит, у юны на шее невидимая петля затягивается — юна смотрит и почти что не дышит, потому что. черен воздух нужнее.
— что ты такое говоришь? — истерично произносит юна и пододвигается к черен ближе, обхватывая ее за хрупкие белые плечи — а те дергаются со всхлипами ли. юна губу закусывает в нервном жесте. черен молчит. — откуда вообще такие глупые мысли, что на тебя нашло?-
юна не договаривает, цепляясь взглядом за белесое запястье черен, тянущееся к разбитому телефону. она смотрит, как черен пытается дрожащими руками его разблокировать, смотрит на перечень каких-то сообщений и переписок — слышит сдавленный всхлип черен и видит, как та пополам сгибается, передавая свой телефон — а у юны глаза распахиваются, и в груди вспыхивает что-то жгуче, злостно, по-дикому до обиды и хриплого вдоха — потому что воздух из легких просто вышибает.
юна неверяще смотрит то на телефон, то на загнувшуюся в тихих рыданиях черен — и дальше просто не читает, очнувшись и бросаясь к ли — юна не знает, что именно нужно сделать, но просто повинуется интуиции — обнимает черен за спину и теперь точно чувствует —
черт ее так трясет до жути.
— почему? — с трудом и через вырвавшийся хрип давит черен, а затем давится слезами, а юну просто разрывает — юна тоже не может понять, юне больно, юна хочет прямо сейчас укрыть черен от всех посторонних глаз и попросту не подпускать — потому что это искусство, а искусство хрупкое и настолько ранимое в своих тесных рамках. — почему они все так говорят? почему я, почему все до единого они говорят, что я должна просто взять и сдаться, почему это так-
— тихо, — просо говорит юна и гладит успокаивающе по дрожащей спине, чувствуя выпивающие позвонки под пальцами. — ты не виновата, ты все делаешь правильно. не слушай их, просто не слушай-
— как? — юна не может это слышать, потому что черен снова плачет, а сердце стискивает до удушья. — каждый божий день, каждый раз это- они- я же просто не могу так просто отказаться от мечты, я просто не имею права, я-
— все хорошо, слышишь, все в порядке, черен.
юна чувствует, как черен медленно поднимается, и отпускает ее, прежде чем посмотреть прямо в ее глаза и искривленные в плаче губы — это так странно, больно, неправильно. черен выглядит такой уязвимой и ранимой, просто побитой, а юна попросту поверить не может в то, что именно черен — это та черен, которая покупает ей лавандовый раф по субботам, пачкается ванильным мороженым и улыбается подобно солнцу, с сияющими глазами.
— они говорят, что я некрасивая, — говорит черен и безвыходно жмет плечами. — что я не подхожу для сцены. что порчу лицо группы и-
черен не дают договорить — потому что юне уже все равно, юна уже сама давит в себе рвущийся отчаянный плач — и просто подается вперед, крепко и осторожно сжимая дрожащее тело черен в своих холодных руках и выдыхая ей в шею, уткнувшись носом. черен ощущает, что у младшей дыхание сбивается, а сердце бьется быстро-быстро — а сама ли руки опускает и уже не молчит, сдавленно выдыхая и заходясь истеричным плачем. юна молчит. просто сидит на этом холодном кафеле и держит это тело в объятиях — ломаное изнутри, побитое — такое болезненно притворное.
юна чувствует, что черен пахнет миндалем, ореховым чаем и слезами — и становится еще тяжелее и обиднее — юна губы сжимает в тонкую полоску и жмурится.
— это неправда, — тихо шепчет юна в шею черен и прикрывает глаза — черен чувствует ее длинные ресницы на своей коже. — ты красивая. — юна молчит. — очень.
от белого холодного кафеля только и отражается тишина — так по-странному приятно, но слегка напряженно. а потом юна чувствует, что черен не дрожит и дышит — ровно дышит и блуждает пальцами по своему плечу, спускаясь ниже, ниже, спускаясь на пол в конце концов — а юна заместо нее касается ее точеных костяшек своей холодной рукой. почти что невесомо, так нежно — что ток пробегает, а черен отстраняется и смотрит этими своими невероятно большими глазами — сначала на юну, потом на их руки и переплетенные пальцы, а потом и вовсе взгляд прячет.
юна не знает — может, у черен лицо все еще от слез красное или что-то вроде этого — но ли заливается краской. и у юны от этого что-то щемит в сердце и снова тепло становится.
— знаешь, я тут подумала, — говорит юна и улыбается. — хочешь, купим мороженое?
а черен сначала ресницами хлопает и смотрит в растерянности — прежде чем улыбнуться в ответ и уже увереннее сжать хрупкую ладонь юны в своей.
— хочу.
а для юны словно снова то солнце загорелось.
