Закрой глаза и жми на газ

Они ведь все были уверены, что Маккуин выиграет. Все. Была бы охота - Хадсон бы и на тотализатор поставил. А он проебался. Ну и что? Зато к р а с и в о. Так началась карьера Хадсона как тренера, воспитателя детского сада имени Молнии Маккуина и мамочки с папочкой. Так началась новая веха в гоночной карьере Маккуина. Хадсон ни о чем не жалел. Маккуин, он надеялся, тоже. Как говорил его тренер, садист тот ещё - Хадсон вспоминал его почему-то исключительно с теплотой - есть два типа спортсменов: те, кто красиво побеждает и те, кто красиво проигрывает. Маккуин побеждал просто отвратительно. Он побеждал, и побеждал, и побеждал снова: кубки стояли на полках ровными рядами; медалей было так много, что из переплавленного золота можно было бы наверное поставить какой-нибудь памятник. Дело дошло до того, что из спорта начали массово уходить соперники - просто потому что неинтересно было соревноваться. К нему подходили журналисты с одним-единственным вопросом: как? Как так получилось, что с вашим воспитанником не может сравниться ни одна тачка? В какой-то момент Хадсон устал выдумывать ответы. Правда была в том, что он не знал. *** Дни эти сливались для Хадсона в одно большое месиво. Иногда по ночам он вспоминал свою прошлую жизнь: мирную и спокойную. Обычную. Хадсон думал о своих книгах, о цветущих розах в давно заброшенном саду - и тогда кололо в сердце, и он обещал себе в следующую же неделю сделать перерыв. Он не мог. Это было так же невозможно, как, к примеру, спрыгнуть с идущего на всем ходу поезда. *** Маккуину удивительно везло с нужными людьми - первым делом, как он стал тренером, Хадсон проверил персонал. Гарри был чист, как стёклышко. Уволить его можно было, конечно, но зачем? Менеджером он был хорошим, денег много не брал, ничего такого не требовал, в чужие дела не лез. Хадсон повысил ему зарплату. Хадсон повысил бы зарплату и Маку тоже - всем кто вытерпел капризы Маккуина полагались пожизненная слава и почет - но Мак отмахнулся и от денег, и от почёта. Вместо этого он всё рвался пожать Хадсону руку, без конца приглашал на пиво и причитал что, мол, ни за что, Маккуин ему как сын, "Вам ли, мистер Хадсон, не понять?'. Хадсону, слава богу, было не понять. Или, может быть, ему было понять как раз слишком хорошо. *** Хобби у Маккуина было - кому-то что-то доказывать. Вот, мол, смотрите как я могу! - так, а еще так и задом наперед, и по грязи, и по грунтовке, если понадобится. Проблема была в том, что он мог все. Маккуин приходил первым и в говнокраске, и с позерскими белыми шинами. Маккуин был непобедим и он это знал. Он не задирал нос, не переоценивал себя, не зазнавался - нет, он просто брал и побеждал. А потом побеждал ещё. И ещё. Он ставил рекорды, а потом их же бил. Он пёр вперёд как тысяча чертей и не оглядывался - зная, что все и так идут за ним. И Хадсон шел, Хадсон шел будучи тренером, другом, личным поваром, папочкой и мамочкой, начальником и подчинённым, критиком и фанатом; Хадсон был Эвередикой для Орфея, Санчо Пансой для Дон Кихота, Томом для Джерри. Хадсон с ужасом ждал момента, когда Орфей - Маккуин то есть - оглянется и поймет, что остальные ему, в общем-то, и не нужны. Похлопает по плечу, улыбнется виновато - как улыбаются старой глухой собаке люди, решившие купить детям нового щенка - и укатит в светлое будущее. Задом наперед, по грунтовке, с позерскими белыми шинами. Но Маккуин всё не оглядывался - и Хадсон всё шел за ним. И хотя с каждым годом ноги суставы в коленях болели всё сильнее, свечек на торте становилось всё больше, а волосы на голове всё реже - Хадсону казалось, что он... молодеет. *** Как и всё живое на этом свете (кроме динозавров), с годами Хадсон привык, адаптировался к новым природным условиям. Вставал рано, ложился поздно, смотрел как Маккуин бьёт очередной рекорд, улыбался в камеру, говорил "Без комментариев", выгонял из дома папарацци, выгонял Маккуина, открывал книгу по медицине - (Самое страшное, конечно, было в том, что ему это нравилось. Вполне вероятно что он на старости лет свихнулся окончательно) - засыпал. Однажды, когда Маккуин укрылся в его квартире от очередного наплыва журналистов - они развалились на диване и до поздней ночи смотрели "Крестного отца", Маккуин хохотал в самые неподходящие моменты, уронил кусок брокколи под диван когда помогал Хадсону с разогревом ужина, и, не обращая внимания на слабые протесты, скормил тому двойную порцию салата - Хадсон проснулся от того что кто-то укрывает его одеялом. - Спи здесь, - сказал кто-то голосом Маккуина, будто услышав незаданный вопрос, - я найду себе место. В голосе присутствовала какая-то неразличимая эмоция. Очень нежная и теплая. У Хадсона заболело сердце. - Ребенок. - сказал он Маккуину, не открывая глаз (потому что это, конечно же, был Маккуин), - Мы сбили тебе весь график. Маккуин тихо засмеялся - и Хадсон мог представить, как, в мельчайших деталях: немного уставшее выражение лица, широкая искренняя улыбка, растрёпанные волосы - он всё это видел тысячу раз, и хотел бы тысячу раз ещё. - Смейся, смейся, - проворчал он, уже засыпая снова - вот проиграешь и что будет? А я тебе скажу что будет... будешь плакать что график не соблюдал и меня не слушался... - Я не проиграю. - Сказал Маккуин как будто издалека и очень удивленно. - Почему это я проиграю? Потому что все это закончится, рано или поздно, как заканчивается всё хорошее, хотелось сказать Хадсону. Потому что ты слишком спешишь. Потому что больше всего на свете я боюсь выйти на пенсию и до конца жизни поливать свои чахлые розы. Хадсон не сказал ничего из этого, потому что некоторые вещи нельзя выразить словами, потому что он слишком стар для этого дерьма, а Маккуин слишком молод, потому что в этот момент и в эту секунду Хадсон был счастлив и по какой-то ужасной, необъяснимой причине Маккуин был тоже. - Потому что ты балбес. - сказал Хадсон. И уснул.