***
Никкалс понуро сидел на краю кровати в собственной комнате и не мог остановить поток негативных мыслей в своей голове. Конечно, он понимал, что ТуДи чертовски прав насчёт его ошибок, преступлений и прочих непотребств в таком духе. Мёрдок и сам об этом порой думал и прекрасно все понимал. Но ещё больше, по его мнению, Стюарт был прав насчёт эгоизма, а потому Мёдсу было совершенно плевать на всякие там его злодейства. В конце концов, он уже давно продал душу, а то, что могло от неё остаться, пропил, растоптал и прожег насквозь сигаретным дымом. Однако это не значило, что у него совсем не было чувств, наоборот, ещё как были, просто, мужчина старался никогда не показывать их. Ведь проще жить под маской лицемера и эгоиста, чем постоянно терпеть из-за них боль. Мёрдок всегда находил корыстное прикрытие, фантазию пьяного угара и подобное, лишь бы не выставить напоказ свои чувства. И так всю жизнь, с самого детства. Они были его главным пороком. Даже некая ненависть к Стюарту была прикрытием. То есть, нет, конечно, Никкалс не упускал возможности поиздеваться над ним, потому что недолюбливал, но скорее даже не из-за того, что ему пришлось в свое время ухаживать за этим коматозником. Главной причиной была любовь Мёрдока к Ди, почти такая же огромная, как и раздражение, вызываемое ею. Мужчина ненавидел в себе это большое и чересчур жгучее чувство к Стюарту — он всегда считал, что это делает его слишком уязвимым. И, разумеется, никогда никому об этом не рассказывал и не планировал рассказывать, хотя порой ему ужасно хотелось вывалить все это из себя наружу, перед ТуДи. Его отвлек тихий, нерешительный стук. В приоткрытую дверь проснулась голова, по лицу которой были неряшливо рассыпаны бирюзовые пряди волос. Мёрдок понятия не имел, зачем Таспотт сюда заявился, но, пропитавшись мыслями о своих смешанных чувствах к нему, мужчина не очень-то хотел его видеть. — Слушай, — осторожно начал ТуДи, распахивая дверь чуть шире и заходя в комнату целиком, — я хотел извиниться. Мёдс горько усмехнулся, но при этом не сумел скрыть выражение удивления на своем лице, и фыркнул: — С какой стати тебе извиняться? — Ну, — протянул Ди, начиная неловко теребить край своей футболки и отводя взгляд. — Я же на тебя наругался. Думаю, тебе было не очень приятно. — Стью… — хрипло начал было Мёдс, но не знал, что точно хочет сказать. К тому же его сбил звук собственного голоса, который отчего-то вдруг прозвучал слишком растерянно и взволнованно-ласково. Его сердце при словах Таспотта пропустило удар. Как же так можно? Он бьёт Стюарта, унижает, кричит на него, непонятно, как тот вообще это терпит, а теперь Стью приходит извиняться за пару высказанных сгоряча слов, к тому же ещё и правдивых. Мёрдок почувствовал себя ещё хуже, чем было. Ди такой добродушный и хороший, просто до невозможности, даже порой ласковый. Разве был в жизни Никкалса хоть один-единственный такой поступок, которым он мог бы заслужить замечательного ТуДи? Очевидно, нет. От этих мыслей Мёдс готов был взвыть. Протяжно так, во всю глотку, вложив туда всю свою боль и сожаление. Он опустил голову, чтобы чёлка прикрывала лицо, и оно не могло бы выдать его эмоций. Стюарт решительно подобрался к нему и уселся рядом на краю кровати. — Ты не должен извиняться за правду, — вдруг начал Никкалс. — Я ведь действительно такой, как ты сказал. — Может, я и не прав, — возразил вдруг Ди, а Мёдс подумал, что тот вновь вернулся в свое привычное бестолковое состояние. — Мне кажется, что в каждом человеке есть и неплохая сторона. Думаю, что даже ты в глубине души на самом деле хороший. — Нет ее у меня, — фыркнул Никкалс, — этой поганой души. — И что же ты совсем ничего не чувствуешь? — Чувствую. Но это не твоё дело. — Прозвучало грубовато. Они замолчали. Мёрдоку в принципе особо не хотелось говорить, а вот Стюарту хотелось, но он не знал, что сказать, и потому сидел потупившись. — Знаешь, — глухо вздохнул Мёдс, вдруг откидываясь назад и опираясь на отставленные позади себя руки, запрокидывая голову, глядя в потолок, будто бы мог увидеть сквозь него стремительно темнеющее вечернее небо, — мне действительно почти на все плевать. На всякие там глупые чувства, эмоции, мысли и все такое. Но единственное, что действительно значит что-то для меня, это сожаление. — Ему невыносимо захотелось посмотреть на ТуДи прямо в его больные глаза, однако он заставил себя не отводить взгляда от потолка. — Больше всего в жизни я жалею о том дне, когда въехал в тот магазин и сбил тебя. Грусть и раскаяние за этот поступок — самые сильные ощущения, которые сохранились внутри меня. — Он вздохнул и тихо добавил, — если бы мне дали возможность исправить одну мою ошибку или изменить один день моей жизни, я бы, не раздумывая, выбрал то событие, даже, если тогда мне пришлось бы никогда тебя не узнать. И это все несмотря на то, что в моей жизни были ситуации и похуже. Мёрдок, казалось, хотел сказать что-то ещё, но тут на его шее ощутилась тяжесть чужих рук, и на нем повис Ди, заключая мужчину в объятия. — Мне жаль, что так вышло, — тихо проговорил он. Никкалс ужаснулся: на удивление, во всем этом кошмаре Стюарту было жалко его, а не себя. Ему, мать его, Мёрдоку, он сострадал, а не себе. Мужчине вдруг — впервые за много лет — захотелось заплакать. Он почувствовал себя самым ужасным человеком в мире, виновником всех людских бед. И все это потому, что чуть ли не на руках у него сейчас находился человек, которому он самолично искалечил жизнь, и который при этом сочувствовал ему. От этого становилось совсем невыносимо тоскливо и тяжело. Внутри что-то беспрестанно сжималось и подводило, отказываясь нормально работать. Казалось, даже мозг перестал достойно функционировать, ибо Мёдс неожиданно смягчился до небывалой степени, чего за ним никогда не наблюдалось. — Прости меня, — совсем-совсем тихо, почти шёпотом, проговорил он. Не потому, что ему было стыдно это сказать, а потому, что из него будто разом выкачали все силы, и даже говорить представлялось непосильной задачей. Эти слова были самыми искренними, из всех сказанных им за последние несколько лет. — На самом деле, я уже давно простил, — последовал ответ. Только сейчас Никкалс обнаружил, что Стюарт каким-то образом умудрился сползти вниз и теперь, обхватывая мужчину за пояс, практически лежал головой на его коленях. Внутри Мёрдока вдруг загорелось желание заботиться о Ди, оберегать его, хотя бы сейчас, хотя бы этот вечер. Такого позыва он не ощущал, даже когда должен был это делать по обязательству. Мёдс осторожно запустил пальцы в растрепанные мягкие волосы Стью, который успел расцепить руки и прижать их к своей груди, укладывая голову на бок на коленях мужчины. Тот, не спеша, поглаживал его, перебирая беспорядочные пряди. «Синеволосый бог с повреждёнными глазами» — вспомнил он вдруг прозвище, которое сам же когда-то дал ТуДи. Сейчас вдруг в его эгоцентричной вселенной появился единственный человек, который неожиданно оказался важнее его самого. Они ещё очень долго так просидели. В конце концов, Мёрдок услышал, как стало в разы громче дыхание Таспотта, звучавшее теперь так, как его сопение, когда он мирно спал и казался таким умиротворенным, спокойным и даже чуть более живым. Тогда Никкалс, поддавшись какому-то необычному, резкому, одухотворенному желанию, которому он никак не сумел найти логичного объяснения, чуть склонился над Ди и тихо-тихо шепнул: — Я люблю тебя. Это было еще одной поистине искренней вещью, сказанной им за этот вечер. Мужчина вдруг почувствовал, что, по крайней мере, сейчас это самое важное и неубиваемое ощущение внутри него. Почувствовал, как оно пробивает разломы в его масках. Единственное, чего не знал Мёдс в тот момент, это то, что Стюарт все-таки ещё не спал.Часть 1
29 августа 2019 г. в 22:27
В квартирке на Бобби-стрит 212 довольно темно и угнетающе тихо. Весь тусклый вечер здесь висит апатичная атмосфера безысходности и тщетности, хотя, казалось бы, и повода к тому не было. Впрочем, это далеко не редкость, и тоскливое настроение никто не замечает, — возможно, и потому, что каждый из жильцов насквозь пропитался им уже много лет назад. Может, разве что Нудл, которая сейчас болталась где-то по городу, была не такой удрученной по неизвестной причине. К слову, ушла она уже давно, но никто не спешил волноваться — девушка слишком хороший боец и к тому же достаточно живучая, чтобы оставаться целой и невредимой, — а потому все занимались своими делами, хотя во всем этом не присутствовало ни пользы, ни смысла, да и, в общем-то, совсем ничего. Рассел бездумно смотрел телевизор — вовсе не новый, помотанный жизнью, но, функционирующий, пусть и не всегда исправно, — занятие не из лучших, однако ничего оптимальнее не нашлось.
Через комнату, где он сидел, шмыгнул в кухню Стюарт, весь будто бы сжавшийся и старающийся быть незаметнее. Он беспокойно теребил руками потертую футболку, сам не зная, зачем. Ему чертовски не хотелось идти туда, потому что Таспотт знал — там уже полдня ошивается Мёрдок, а одно неверное движение при нем, и не избежать, если уж не конфликта, то, как минимум, взбучки. И все же ТуДи ужасно хотелось есть, что сподвигло его решиться и постараться максимально быстро наведаться на кухню.
Никкалс сидел на стуле, отклонившись назад вместе с ним и бесцеремонно закинув ноги на стол. В его зубах была зажата тлеющая сигарета, тускло отсвечивающая рыжим огоньком. Иногда жильцы квартиры возмущались насчёт курения в помещении, но без особого энтузиазма — каждый из них знал, что с Мёрдоком спорить бесполезно.
Стюарт осмотрительно прошёл мимо него, стараясь не привлекать внимания, но чувствовал на себе непрерывный, тяжёлый взгляд чужих глаз. Тишина, нарушаемая лишь негромким шелестом смеси звуков телевизора, доносящимся сквозь дверной проем, с каждой секундой тяготела, будто наливаясь свинцом, и становилась все более напряжённой.
ТуДи старался быть аккуратным, но не сумел, запнулся о ножку стула — так и не поняв того, на котором развалился мужчина или соседнего — и, взмахнув руками, чтоб не потерять равновесие, опрокинул забытую кем-то на столе чашку, благо, пустую. Зажмурившись от глухого звука её падения, он подобрал все свои конечности к себе и, слыша раздраженное цоканье, которое не предвещало ничего хорошего, сжался ещё сильнее.
— Ну да, ты же не можешь нормально, — раздался хриплый голос. — Без косяков. Косорукий придурок! — рявкнул на него Мёрдок, скидывая ноги со стола и приводя стул в нормальное положение. Он в принципе был достаточно раздражительный, а в последнее время почему-то сделался совсем плох в этом плане, и никто не знал, почему.
Стюарт при его возгласе инстинктивно прикрыл голову руками. Он знал, что Никкалсу всегда нужен лишь повод, чтобы на него наорать или ударить, а потому старался лишний раз не возникать, но получалось не всегда. Таспотт не любил ссориться с кем-либо, особенно с мужчиной, не любил, когда на него кричали, и ему хотелось бы попросить Мёдса этого не делать, однако он знал, что тот лишь разойдется от таких просьб. Тут же ТуДи прилетел подзатыльник вкупе с ещё одним колким оскорблением.
— Прекрати, — выпалил он без особой надежды, что от него отстанут.
— Мне прекратить? А, может, лучше тебе прекратить появляться у меня на глазах? — пророкотал Никкалс, довольно грубо дергая солиста за край футболки. — Сваливай отсюда, безмозглое ничтожество, чтоб я тебя не видел.
Немного поодаль дверного проёма показалась голова Рассела, который, отвлекшись от телевизора, высунулся с дивана. Конечно, все привыкли к перепалкам Мёрдока со Стюартом, но все же он старался поглядывать, как бы не пришлось спасать второго в очередной раз.
— «Безмозглое ничтожество»? — отступив на шаг, чтобы снова не попасть под горячую руку, переспросил Ди, и в нем вдруг неожиданно промелькнули искры какой-то неведомой раньше решительности и уверенности. — А кто меня таким сделал?
Иногда, очень редко, у него наступали проблески сознания, и он казался совершенно нормальным, весьма понимающим, и обычно в такие моменты, Стюарт больше задавался вопросами, в особенности, адресованными Мёрдоку.
— Это же ты во всем виноват. Вообще во всем, — продолжал ТуДи. — Рассела похищал, меня тоже, нас всех сотни раз чуть не убивал. Ты преступник и пьяница, ничего хорошего в тебе нет. Просто эгоцентричный, слишком самовлюбленный урод, которому никогда ни до кого нет дела, до чужих забот, переживаний, да вообще до чужой жизни. — Стюарт убрал, наконец, руки от головы и даже немного расправился плечах и спине. — Продашь абсолютно любого человека, даже будь то кто-то из нас, куда угодно, если это будет тебе выгодно. Внутри тебя никаких чувств не осталось, кроме корысти и жадности.
Мёрдок, на удивление, не вставил ни слова, ни разу не перебил, просто молчал и слушал, задумчиво выпуская дым, не сводя тяжёлого взгляда.
— Посмотри, во что ты меня превратил, — Ди беглым жестом указал на свое лицо, хотя имел в виду не только это, и голос его на секунду заметно дрогнул. — Ты сам говорил, что я все ещё здесь, потому что действительно что-то стою. Представляешь, чего я мог бы достичь, если бы не ты? Если бы ты не ломал мою жизнь и вообще никогда бы в ней не появлялся? — Стюарт грустно вздохнул. — Мы столько всего пережили все вместе, столько всего ужасного. А я из всей своей жизни ненавижу почему-то больше всего именно тебя.
Мёрдок поднялся на ноги и, несмотря на то, что был ниже, чем Ди, казался в разы внушительнее него. Таспотт заметно сжался обратно, ожидая, что сейчас его в очередной раз будут бить, готовясь хотя бы закрываться. Однако Никкалс даже не замахнулся, не прикинул. Он, не спеша, вытащил изо рта сигарету, скуренную почти до самого фильтра, выдувая остатки дыма прямо в лицо Стюарту, отчего тот закашлялся и замотал головой.
— А так ли ты уверен, что был бы сейчас на вершине, если бы я не притащил тебя в нашу поганую группу? — спросил Мёдс, выуживая откуда-то из кармана новую сигарету, тут же поджигая её тощими крючковатыми пальцами и зажимая в зубах.
Он зыркнул на Ди еще раз взглядом, в котором смешивались насмешка со злобой и чем-то нечитаемым, и, развернувшись, вышел из помещения, направляясь наверх по лестнице в свою комнату. Стюарт проводил его взором и с облегчением выдохнул. По крайней мере, ему почти совсем не досталось, а теперь он может еще и спокойно утолить свой голод. Отыскав в холодильнике какую-то черствую булку и единственный помидор, он уселся за стол и медленно принялся их поглощать. Не то чтобы совсем было нечего есть, — наоборот, кто-то совсем на днях сходил в магазин, и теперь холодильник был набит едой, — просто, эти одинокие булка и помидор как-то очень уж прельстили Ди.
Он довольно быстро с ними расправился и, несколько минут посидев на кухне без дела, пытаясь найти себе достойное занятие, в конечном итоге, решил присоединиться к Расселу, потому как ничего не придумал. Стюарт свалился рядом с ним на диван, бездумно глядя в экран телевизора, и ничего не говорил.
— Как думаешь, мне стоит перед ним извиниться? — вдруг произнес он после некоторого молчания.
— Что? — удивленно переспросил Хоббс. — Извиниться? Перед кем? Мёрдоком? С дуба рухнул?
— Но мне кажется неправильным, — отозвался Ди, заламывая пальцы и потупив на них взгляд, будто они были самой интересной вещью в мире, — что я на него наругался.
Рассел вздохнул. Он прекрасно знал, что Стюарт по веским причинам умом не блистал, к тому же был чересчур добр душой. Мужчина с некоторой грустью понимал, что это когда-нибудь погубит Таспотта.
— Не стоит, — ответил он. — Мёрдок редкостный ублюдок, ты сам это знаешь. Твоя ругань — меньшее, чего он заслуживает.