Тебе понравится, хён!

— Ты опять нажрался? — раздаётся в темноте прихожей, пока Чимин разувается, запинаясь о чужую обувь, и тихо матерится, стараясь не разбудить никого. — Четвёртый раз за эту неделю! Совсем охуел, мелкий?       Голос у Юнги хриплый и злой. И от этой самой хрипотцы и нескрываемого акцента Сатури у Чимина просто крышу сносит.       Если б только было можно, то он сейчас схватил бы худого бледного хёна на руки и уволок бы в свою спальню, в свою постель, а там навалился бы сверху, лишая того возможности вырваться, и долго-долго целовал бы эти пропахшие куревом, но такие желанные губы, вылизывал бы потрескавшиеся уголки хренова рта и, ворвавшись в чужой рот, выебал бы этого упрямца своим языком чуть не в самое горло.       Если б только это было возможно… — Сам ты мелкий! — огрызается он и пытается протиснуться мимо старшего, но тот не пускает, преграждая путь, занимая почти весь проход из тесной прихожей в гостиную. — Что ты творишь, Чимин-а? Зачем это всё? Тебе настолько плохо или настолько наплевать?       Юнги вдруг перестаёт злиться и теперь его голос звучит хоть и тихо, но как-то тревожно и даже заботливо. И вот именно к ЭТОМУ он, Чимин, совершенно НЕ ГОТОВ.       ТАКОЙ Юнги не просто цепляет ещё сильнее, заставляя внутренне расплываться лужицей от мысли о том, что он, Чимин, может быть ему не безразличен. ТАКОЙ Юнги убивает наповал и теперь уже младший бесится и злится на себя за то, как вдруг бешено начинает колотиться сердце, дыхание срывается, а ноги предательски подкашиваются. — А что мне остаётся, хён? — Чимин яростно шипит в любимые губы, чуть не срываясь на крик. — Что мне делать? Как жить дальше? Я плохо пою, я жирный, я недостаточно утончённый для айдола. Мы дебютировали всего полгода назад, а мне уже миллион человек сказало о том, как я плох! И самое поганое это то, что я никому не нужен! Я тут никому не нужен… Я тебе не нужен… И правильно. Зачем я кому-то такой? — Мне нужен — слышится в ответ. — Мне нужен такой плохо поющий, жирный и совсем не утончённый… такой, как есть… — Правда? — Чимин тому, что слышит не верит и потому переспрашивает, хоть это и глупо наверное. — Правда, — тон Юнги не оставляет сомнений. — Ты мне нужен такой, как есть, Чимин-а. Очень нужен. — И… давно? — это всё, что младший может выдавить из себя сейчас потому, что слова хёна просто переворачивают весь его мир с ног на голову. — Давно… С самого начала. Я помню, как увидел тебя впервые в кабинете Бан PD-нима… и сразу подумал, что этот неуклюжий пацан в растянутых на коленях трениках должен быть виртуозным певцом или гениальным танцором, чтобы его взяли к нам. А ещё… я сразу понял, что уйду, если тебя не возьмут… потому, что мне тогда так сильно захотелось, чтобы тебе понравились мои песни… чтобы ты хоть раз посмотрел на меня с тем же восхищением, что ты смотришь на Хоби… чтобы ты хотя бы один раз обнял меня так, как ты всегда обнимаешь Тэхёна и…       Юнги не успевает договорить потому, что сильные руки младшего вдруг сгребают его в охапку, прижимая к крепкому телу, а пухлые губы оказываются именно такими — сочными и мягкими- как он, Юнги, всегда и думал. — Что же ты молчал до сих пор, дурачок? — шепчет Чимин с укором, когда они отрываются друг от друга, чтобы немного перевести дух. — Почему всегда сторонился меня?       Жилистая смуглая ладонь нежно касается бледной скулы хёна, бережно очерчивая её контур, скользит ниже, вдоль тоненькой шеи, заползает под растянутый ворот домашней футболки и жадно ощупывает выпуклые хёновы ключицы, давно манящие младшего своей молочной белизной и изяществом. Юнги хоть и старше намного, а весь такой трепетный и хрупкий, что его хочется схватить и утащить в сокровенный уголок, пряча это неземное совершенство с лисьими глазами от всех, чтобы никому… чтобы только ему, Чимину, одному… — Ну, так утащи, Чимин-а… — голос у Юнги дрожит, но глаза смотрят прямо и твёрдо. — Утащи, пока я не испугался и не передумал. Только пообещай, что я об этом не пожалею… — Ты не пожалеешь, хён! — Чимин срывается на хрип, не веря своему счастью, и захлёбывается дыханием от переизбытка чувств. — Я сделаю всё, чтобы ты никогда об этом не пожалел, Юнги-я. Никогда в жизни! — шепчет он жарко, легко подхватывая накачанными руками почти невесомого хёна на руки и унося его в свою спальню. — Я клянусь! Тебе понравится, хён!       А дальше всё, как в тумане. Осознание реальности происходящего даже не пытается пробиться в одурманенный эндорфинами чиминов мозг. Он не замечает ничего вокруг: ни внезапно загоревшейся лампы в ванной, чей свет не рассеивает темноту коридора полностью, но позволяет безопасно добраться со своей драгоценной ношей до собственной спальни; ни ничем не объяснимого отсутствия Хоби-хёна, с которым они живут в одной комнате, в своей постели в столь поздний час; не так удачно подвернувшегося тюбика лубриканта, оставленного на его, Чимина, прикроватной тумбочке чей-то заботливой рукой. Всё это словно само собой, словно так и должно быть, словно сама Вселенная помогает.       Всё, что он помнит из той ночи, так это собственный дикий восторг от того, что этот вредный и ворчливый, но, в то же время, такой нежный и хрупкий, давно и безнадёжно любимый хён наконец-то оказался в его руках… от того, как безропотно Юнги позволяет раздеть себя, вызывая непреодолимое желание по-животному облизать это молочно-белое тело, но тут же смущается, отводя взгляд, и прикрывает руками пах, замечая голодный блеск в глазах младшего… от того, как мучительно он краснеет, когда Чимин отводит его руки в стороны, позволяя уже возбуждённому члену хёна торчать и мокнуть у всех на виду… от того, как старший дрожит и тихонько стонет, когда чувствует горячие губы и влажный язык на своих сосках, и как томный стон тут же сменяется на хриплый и пошлый, когда вместо губ и языка его соски принимаются терзать острые зубы, а, пусть и маленькая, но крепкая рука сжимает напряжённый ствол, лаская медленно, но неумолимо, заставляя хотеть большего и совсем уже бесстыже поджимать ягодицы и двигать бёдрами ей навстречу, сопя и кряхтя от напряжения, и еле сдерживаясь, чтобы не заскулить позорно от удовольствия.       И то, как послушно Юнги задирает ноги вверх, поджав колени к груди, и, повинуясь приказу, раздвигает своими руками ягодицы, подставляя сморщенную плотно сжатую дырочку под ласки горячего чиминова языка… то, как затем, не смотря на стыд, он послушно смотрит ему, Чимину, в глаза, принимая его смуглые, испачканные в лубриканте пальцы в уже немного расслабленный анус, впуская их глубоко и давая достать до простаты… то, как не сдерживается, со стоном выгибаясь другой, и совсем по-сучьи оттопыривает худую задницу, стараясь насадиться на эти пальцы сильнее, когда они касаются уже затвердевшего комочка, заставляет сердце младшего ухнуть вниз, будто с обрыва.       И, почти не помня себя от нахлынувших чувств, он подхватывает стройные ножки старшего под угловатые коленки и, наваливаясь сверху, толкается внутрь давно изнывающей от напряжения плотью, заставляя своего хрупкого хёна дёрнуться и резко вскрикнуть, когда крупная головка с силой входит в плотное колечко мышц. Он сразу берёт быстрый темп, не в силах оторваться от этой вожделенной дырочки и остановиться хоть на мгновение, чтобы дать Юнги привыкнуть, и трахает размашисто и напористо, будто боясь, что это всё ему, Чимину, снится и его неземной хён может исчезнуть в любой момент.       Он понимает, что делает больно, и, словно извиняясь, шепчет на ушко нежности, уговаривает Юнги расслабить попочку и потерпеть немного потому, что скоро станет легче, и покрывает поцелуями любимое лицо, слизывая хрустальные капельки, скатывающиеся из уголков лисьих глаз, но остановиться и перестать таранить хёна между ягодиц не может. В то время как пухлые мягкие губы впиваются в пропахшие сигаретами родные губы старшего, сцеловывая протяжные стоны и успокаивая, крупный член всё также продолжает делать узенькой попе хёна больно, нещадно натирая тугую дырочку ануса.       Это сумасшествие длится долго, хотя Чимину кажется, что пролетело всего одно мгновение. Он стискивает своего нежного хёна в объятиях, надрачивая его член, когда тот на секунду замирает, а потом гортанно хрипит и бурно кончает, заливая густым семенем свой живот и руку младшего, вцепившись острыми ногтями в его, Чимина, смуглые бицепсы. И пусть останутся следы! Он ничуть об этом не жалеет, а, наоборот, будет гордиться ими, словно метками принадлежности этому неземному созданию с лисьими глазами, которого тоже очень хочется пометить, чтобы никакая тварь даже и не смела бы позариться на его, Чиминово, что он и делает, не сумев побороть соблазн, когда впивается зубами в нежное плечико над выступающей бледной ключицей, и рычит от наслаждения, наполняя попочку хёна своей спермой.       И даже тогда, когда после бурного оргазма вожделение понемногу отступает и они оба успокаиваются, Чимин всё ещё не может выпустить своё чудо из рук и ложится рядом, прижимаясь, как можно ближе, обнимает, ласкает и поглаживает в самых чувствительных местах, заставляя Юнги зардеться и закрыть руками лицо. Он снова смущает старшего откровенными словами о том, как ему было хорошо и о том, что он будет делать с хёном следующей ночью, подробно рассказывая о таких непристойностях, что Юнги, не в силах вынести эту пытку, вскакивает и убегает в ванную комнату, покраснев от стыда и закутавшись чуть не с головой в покрывало. ***** — Хён! Хён, открой. Это я, — тихонько стучится Хосок в дверь ванной. — Я тебе одежду принёс. А покрывало мне отдай. Это с моей кровати.       Напор воды становится чуть тише и растрёпанная макушка музыкального гения высовывается из-за приоткрытой двери. — Ты как… живой? — словно невзначай интересуется танцор, смущаясь и стараясь не смотреть на старшего, хотя его просто распирает от желания узнать подробности их с Чимином свидания. — Живой. Хера ли мне будет? Только жопа болит и поясницу тянет. Аж ходить больно.       Хосок обречённо вздыхает. Мда… Похоже, придётся смириться с тем, что от милого и нежного котёночка, поскуливающего от удовольствия под крепким мужским телом, не осталось и следа и хён опять колюч и прямолинеен до усрачки. — Хотя, сначала я думал, что он порвёт меня к херам! Спасибо, что хоть предупредил о том, какой он большой… и помог с растяжкой. И… за это вот… тоже спасибо, — Юнги морщится, потирая шею, и несмело протягивает Хосоку кружку Эсмарха, которую тот как-то раз положил старшему под подушку вместе с подробной инструкцией о том, как ей пользоваться. — Реально помогло, бро.       Хосок в полном ахуе берёт своё добро, даже забывая смутиться, ибо столько комплиментов и благодарности он от ершистого хёна, чаще раздающего пинки и матюки, за всю жизнь не слышал, и медленно закрывает дверь, чуть не прищимив чужой нос, слыша из-за двери то самое, что от Юнги и можно ожидать. — Значит… — Хосок внезапно врывается обратно, — Мелкий был на высоте? Ты доволен тем, как он тебя… ?       Судя по тому, как абсолютно счастливое выражение на лице старшего сменяется на разъярённое, а блаженная улыбка становится похожей на оскал ягуара, он вдруг понимает, что минуты его пока ещё бесславной жизни почти сочтены и решает свалить от греха подальше, пока ещё есть такая возможность, ибо кряхтящий от боли в заднице и пояснице хён — не самый лучший бегун и его, Хосока, вряд ли догонит. — Ты зря боялся, хён! — уматывая по длинному коридору, он и не замечает, что его вопли эхом разносятся по всей общаге, вызывая всеобщий интерес к творящемуся бедламу с утра пораньше. — Я же говорил, что тебе понравится, хён!