Silence is copper (Молчание - медь)

- Что едят люди? - Едят?.. - Люди, что едят люди. - Рисовые зерна, морских животных, соевые продукты. - Ты выражаешься, как электронный вычислитель. - Может быть, потому, что я считываю данные из электронного вычислителя? Улькиорра, какого ты ждешь ответа? - Никакого. * Дверь бесшумна, шаги бесшумны, шуршание форменных одежд вошедшего - отсутствует. Звуки в комнате - только она, ее дыхание, ее шелест рукавов, ее испуганный вскрик, когда она неожиданно замечает его присутствие. Слишком поздно, чтобы не быть убитой. Если бы он хотел ее убить. Комната сама словно дышит ей, она наполнена ее запахами и красками. Вспышками - она, Орихиме. Вся - вспышками. Огненно-рыжее, гневно-покрасневшее, кротко-потупившееся. Серые глаза. Когда-то они были шоколадными... но это - только под лучами солнца Земли, где она прощалась с таким же огненно-рыжим. Закатные спектры, красиво. Улькиорра умеет видеть красоту, только никогда не говорит об этом. Но в Уэко Мундо нет такого солнца. И никогда не будет. - Поешь. - Я не голодна! - Я сказал: поешь. - Нет. - Ты любишь рис с мармеладом?.. * - Что читают японские школьницы? - Вероятно, любовные романы. - Что есть любовь? - Не притворяйся, Улькиорра. Это слишком - даже для тебя. - Я знаю, что я подразумеваю под этим словом. А что может подразумевать японская школьница? - Вопрос задан в исследовательских целях? - Исключительно. - Тогда - спроси кого-нибудь, кто умеет этим заниматься. - Любовью? - Спроси Гримджо. Он, по-крайней мере, знает, что такое сильные эмоции. - Только не Гримджо. * Она в этой комнате - как статичные картинки из киноленты. Замершая, у безликого окна. Прижавшая коленки к груди - на неудобном диване. Расплескавшая медь волос по подушке - во сне, почти изваянием. Только грудь поднимается, вниз-вверх, вниз-вверх, бесконечно. Раньше она была вся в движении. Бегала, смеялась, роняла предметы и разбивала чашки. Вызывая волны раздражения и нежности у всех, кто ее окружал. Задавала глупые вопросы и удивленно округляла глаза. Краснела до слез, ляпнув что-то не то. Сражалась, схватившись за свои заколки, из последних сил - за тех, кто верил в нее. И даже за тех, кто не верил. А теперь она - как бесхозная марионетка. Можно перекладывать, обрезать ненужные нитки, пугать. Можно задавать вопросы, смеяться над ответами и унижать. Только выглядит глупо при этом - не она. - Это кодекс повиновения Айзену. Зачем он мне? - Ты должна чтить слово Айзен-самы. - Мне противно даже прикасаться к этому свитку. - Здесь... - Что? - Здесь просто нет больше книг. * - Она зачахнет от тоски. - Она слишком сильный целитель. Ей ее собственная сила не даст зачахнуть. - Есть в этом некая ирония. Мрачная. - Оставь иронию Гину. Это не твое, Улькиорра. - А что - мое? - Ты кого-нибудь кроме меня об этом спрашивал? С чего я стал твоим поверенным лицом? - Потому что мне наплевать, что ты думаешь обо мне. - Кажется, тебе не наплевать, что она думает о тебе. Думаешь, хоть кто-то еще не заметил? - Это никого не касается. * - Марионетка, - шепчет Улькиорра, наклоняясь над спящей девушкой. В его мыслях его порывает - и он гладит бесконтрольно рыжие волосы, вдыхает запах нежной бледно-розовой кожи, пробует ее ногтем на прочность - но только слегка, чтобы Орихиме проснулась, и посмотрела на него, и, может быть, тогда к ней в глаза бы вернулась хоть доля того шоколада, что щедро плескался в них, когда она сама стояла и плакала над спящим Куросаки. Потому что знала, что он никогда ее не полюбит. Уходящую ли, остающуюся ли, сильную ли, слабую ли, живую ли, мертвую ли. Но в реальности Улькиорра остается стоять неподвижно и бесшумно, как и всегда. Она не заметит его прихода и не проснется, когда он будет уходить. И ничего не изменится. Ничего.