О гордости

— Юзу, это было… я не знаю, как сказать. Прости, я правда не знаю, как сказать, — когда Юдзуру заходит в номер, Шома будто просыпается от тяжелого сна, он растерян и не может подобрать слов; он знает, что Юдзуру любит его в том числе и за это тоже. Он считает его очаровательно несамостоятельным и умилительно несобранным. Милым и добрым ребенком, к счастью, все же достаточного взрослым, чтобы его можно было беззастенчиво любить. Юдзуру смеется и падает рядом с ним на кровать, потом мягко опрокидывает Шому и склоняется над ним, почти касается его губ своими, но пока еще не касается. — Ты тоже молодец, — шепчет он. — Это было просто супер. Я горжусь тобой, — он ерошит волосы Шомы, внося в них еще больший беспорядок. Шома украдкой вздыхает. Второе место — это прекрасно, а второе место после Юдзуру Ханю кажется и вовсе лучшим, чего только можно достичь. Однако он все яснее чувствует, что этого недостаточно. — Спасибо, Юзу, — ему также кажется, что этот разговор случался между ними уже сотни раз. Наверное, так оно и было. Со стороны может казаться, что Шома обычно с трудом понимает, где находится и что происходит вокруг, и в этом есть доля истины, но есть вещи, которые он осознает очень отчетливо. — Я хочу быть похожим на тебя. Шома не лукавит, но с некоторых пор это правда лишь отчасти: он хочет иметь те же медали, что Юдзуру, те же баллы, что Юдзуру, те же места на подиуме, что Юдзуру — то есть одно-единственное, первое место. Это естественно для любого спортсмена — желать быть первым; в этом желании нет ничего удивительного, но еще совсем недавно Шома не хотел этого по-настоящему; ему почти удобно было оставаться вечно вторым — в Японии, на четырех континентах, в мире. Ведь это одновременно очень почетно, и в то же время Юдзуру остается самым лучшим и с легким сердцем потом приходит к Шоме в номер, обнимает его и говорит, что гордится им. Юдзуру кивает, как бы говоря — я в тебя верю, ты обязательно добьешься такого же успеха. Но только когда я уйду. Он щекочет его, целует в шею и хихикает, когда Шома вздрагивает и закрывает глаза. — Нет, правда, это было нечто, — повторяет он. — Если бы я выступал после тебя, у меня бы дрожали коленки. Но все было наоборот: это Шома выступал после него, и выходя на лед, продирался через сотни лежащих вокруг Винни-Пухов. Впрочем, даже если бы Юдзуру выступал последним, это ничего бы не изменило, ровным счетом ничего. — Ты тоже был потрясающим, как всегда. Я не мог отвести от тебя глаз, — бормочет в ответ Шома — совершенно искренне, это чистая правда, он и правда не мог отвести глаз. Когда катается Юдзуру, никто не может отвести взгляд, и Шома, конечно же, в их числе; у него бегут мурашки и томно тянет в груди. Шома не знает, испытывает ли хоть кто-нибудь то же самое, глядя на него. Юдзуру говорит так, но он уже не уверен, что верит ему всецело — как раньше. Когда на шее Шомы впервые блестит золотая медаль, Юдзуру поздравляет его первым. Чтобы дождаться этого, Шоме приходится спуститься с пьедестала, потому что Юдзуру не стоит на ступеньку ниже, он вообще не стоит на подиуме, потому что не выступал; конечно, это единственная причина, по которой Шома сумел вскарабкаться так высоко. Он понимает это очень хорошо, но одновременно ему кажется, что нечто, связывающее их, неуловимо поменялось только лишь из-за куска металла на ленточке, за который все готовы умереть прямо на льду. Ему кажется, что в этот раз Юдзуру обнимает его не так крепко, как обычно — но, может быть, ему это только кажется. — Видишь, я уже наступаю тебе на пятки, — Шома делает вид, что улыбается, как прежде, простодушно, а на самом деле быстро считает в уме — сколько у него было баллов за технику? Сколько в сумме? Как сильно он отстает от лучших результатов Юдзуру? Кажется, что остается уже совсем немного. Он уверен, что Юдзуру посчитал это уже давно. — Да, это здорово, — выдыхает Юдзуру. — Я горжусь тобой. Как всегда. Шома знает, как страстно Юдзуру любит катание и как страстно он хочет побеждать, он знает, что любое не первое место для него — все равно что последнее; он не будет довольствоваться серебром, как Шома. Даже сам Шома больше не хочет серебра. Будешь ли ты любить меня так же сильно, если однажды я выиграю у тебя? — хочет спросить он. — Будешь ли ты любить меня, если я не буду таким же удобным, таким же вечно вторым? Легко гордиться другим, когда остаешься недосягаемым. Будешь ли ты гордиться мной, если так случится, что я тебя обойду? Если я перестану быть вечно рассеянным малышом, о котором так приятно заботиться? Если однажды я сойду со своих рельсов, все поменяю и все поставлю на кон, на то, чтобы стать первым — как ты, ведь я правда хочу быть похожим на тебя? Он почти готов спросить вслух, но Юдзуру уже вовлекает его в поцелуй, и ему кажется, что поцелуй этот чуть более властный, не такой бесконечно нежный, как все предыдущие; и все его вопросы гаснут, неозвученные, скомканные — Шома уже не уверен, что хочет знать ответ.