Ночь нежна

*** - Я его когда-нибудь вышвырну из дома вместе с собакой… Где он? – требовательно рыкнули на том конце провода. - Он у нас. Позволь ему переночевать здесь, а завтра встретитесь и разберетесь друг с другом, – проговорил Чжао Юньлань, мысленно прибавив «голубки». Вслух он, конечно, произнести это не рискнул. Чу Шучжи умудрялся звучать внушительно даже по телефону. Однако Чжао Юньлань чувствовал его беспокойство и попытался разрядить обстановку. В конце концов, идея, что старик Чу может объявиться на пороге их дома в – он взглянул на настенные часы – одиннадцатом часу ночи была ему не особо по душе. Бедняжка, он, должно быть, места себе не находит, обнаружив, что малыш Го свалил из дому. - Говорю тебе, все в порядке. Мы его накормим, постелем ему на диване. Увидишь завтра, он будет в лучшем виде, - сказал Чжао Юньлань бодро, насколько это было возможно в его полусонном состоянии. – Пока, пока. Он положил трубку, прерывая поток доносившихся из нее бессвязных ругательств. Черт, а ведь Чу это может – прибежать (в буквальном смысле) сюда с другого конца города, подумал он. Воображение дорисовало картинку: тот, как всегда, весь в черном, пинком выбивает дверь, хватает малыша Го за шкирку, вытаскивает его из-за обеденного стола и тащит к выходу. Наверное, даже здороваться не станет, прибережет речь для своего друга. Чжао Юньланя передернуло. Оказаться наедине с Чу, когда тот в таком состоянии… Врагу не пожелаешь! - Ну, и какого?.. – бросил он насмешливо в сторону Го Чанчэна, смирно сидевшего на диване с виноватым видом. Чжао уже не был шефом спецотдела, но его отношение к малышу Го совершенно не изменилось, и он не стал лишать себя удовольствия шутливо распечь его. - Начальник Чжао, - робко откликнулся паренек, подтверждая, что, в свою очередь, его отношение к бывшему шефу тоже не изменилось, - я бы не хотел об этом говорить. Но, если вы не против, я останусь сегодня здесь. Мне нужно кое-что обдумать. О Господи, неужели все настолько серьезно. Одними извинениями малыш Го – и старик Чу – точно не отделаются, подумал Чжао Юньлань. Наверное, все дело в собаке. С тех пор, как Го Чанчэн завел щенка-самоеда, никто в спецотделе не знал покоя. Из рассказов бывших коллег Чжао знал, что песик умудрялся объедать каждого члена команды и вырос до размеров небольшого медведя за какую-то пару месяцев. А с учетом того, что на ночь малыш Го забирал его домой, можно было представить, как страдал Чу. Они снимали небольшую квартирку на севере города. Им двоим там было тесно, а уж с щенком… - Конечно, оставайся, - сказал Да Цин. Он только что накрыл на стол, и теперь отодвигал стул, чтобы сесть. – Садись, поужинай с нами. - Эй, эй, а про меня ты не забыл? Так и скажи, котяра, что тебе просто скучно со мной, вот и привечаешь малыша Го, - с шутливой серьезностью воскликнул Чжао Юньлань. – По-хорошему, - глянул он на юношу, - тебя надо было бы гнать в шею, чтобы ты шел мириться со своим старшим братом. Он, наверное, уже на стенки лезет, не знает, куда деться от твоего питомца. - Иди есть, - нетерпеливо прервал его Да Цин. Малыша Го не надо было просить дважды, он уже направлялся к столу, но Чжао Юньлань не торопился. Он не восстановился до конца после ранения, поэтому двигался медленно и почти всегда чувствовал сонливость, но все же это было гораздо лучше, чем несколько месяцев назад, когда он спал большую часть суток. Тогда он здорово потерял в весе, так, что, по выражению Да Цина, на лице остались одни глаза, и, дискоординированный, вялый, производил впечатление человека слегка навеселе на тех, кто не был в курсе причин такого его состояния. И по квартире еще недавно он мог передвигаться, только держась за стенку. Курсировав мимо встревожено глядящего на него малыша Го, он отмахнулся от котика, попытавшегося помочь ему, отодвинул стул заметно похудевшей рукой, мысленно отмечая его тяжесть, и, наконец, сел. Все-таки, с каждым днем ему становится все легче. Врачи говорили, что он чудом выжил и что реабилитация может занять невесть сколько времени, но, верит Бог, его не прельщала перспектива оставаться доходягой до конца своей жизни. Чжао безумно надоело его состояние, да и его близким тоже. Все хотели видеть его таким, как прежде. В последнее время Да Цин начал ныть, что хорошо бы припрячь к готовке Линь Цзина, и уже строил планы, как склонить того к несению дежурства на кухне, и Чжао Юньлань расценивал это как хороший знак. Аццкий котяра капризничал, а это значило, что состояние хозяина уже не внушало ему, по-настоящему преданному питомцу, опасений. - Ты не забыл свою Да Ци? Она, наверное, все слезы выплакала, думая о тебе, - ехидно спросил он у кота. Тот секунду пристально смотрел на него, видимо, оценивая, сможет ли Чжао увернуться, если попытаться заехать ему по физиономии лапой, и фыркнул. - Да Ци знает, что я не могу оставить тебя надолго. Кто, кроме меня, проводит тебя до туалета? – парировал он в тон хозяину и со смехом – не торопясь - отодвинулся от стола. Чжао Юньлань мысленно проклял свою медлительность. Раньше кот отскакивал от его тычка как ошпаренный, а сейчас на тебе, нисколечки не боится его гнева. Да еще и смеется над ним, сощурив свои желтые глаза!.. Они немного в шутку поборолись друг с другом, и Го, расстроенный было болезненным видом своего бывшего шефа, широко улыбнулся. Они нечасто виделись в последнее время. Работа в спецотделе, где он сам теперь был начальником, отнимала довольно много времени, как и песик, и домашние дела… Чу был нетерпелив, не умел готовить, да и вообще был мало приспособлен к семейной жизни, и малышу Го частенько доставалось от темпераментного старшего брата, правда, это его не очень обижало. Однако сегодня Чу хватил лишку, заявив, что он может остаться ночевать на работе и пса с собой прихватить, а то у него голова идет кругом от их непробиваемой тупости. Щенка взять в отдел Го не решился, но и самому ему не удалось там перекантоваться, поскольку сторож, заменивший дядюшку Ли, добродушный старичок, все никак не мог уразуметь, что начальник забыл на работе в выходной день. Звонок Да Цину все решил, и вот, Го за обеденным столом со своими друзьями, с которыми не виделся целую вечность. Он оглядел комнату. До этого ему доводилось пару раз бывать в гостях у Чжао Юньланя, и, признаться, он не ожидал, что, придя к нему, окажется в квартире профессора Шэня. Стоя на пороге, Го открыл было рот, но кот взглядом предостерег его от любых вопросов по этому поводу. Чувствовалось, что он тоже измучен, пусть и не в такой степени, как их друг. За ужином Го болтал без умолку, нарушив возникшую неловкую паузу, и, как всегда, спохватился в самый последний момент, только когда проговорился обо всех подробностях их с Чу ссоры. Да Цин начал смеяться как ненормальный и упал со стула, но вовремя пришел в себя (то есть, принял форму кота), смягчив тем самым удар. Однако Чжао ел без особого аппетита и был молчалив, словно утратил интерес к происходящему. Была ли виной тому повышенная утомляемость или внезапный приступ ипохондрии, не смог бы ответить даже он сам. Хотя… он действительно устал. И все чаще ловил себя на мысли, что хочет побыть один. Он знал, как друзья переживают за него и как заботятся о нем, да что там! Линь Цзин на пару с котиком заняли его квартиру, как только он вернулся из госпиталя домой, чтобы приглядывать за ним. Да Цин был рядом почти все время; Линь Цзин по возвращении с работы забавлял (по крайней мере, пытался забавлять) его рассказами о том, как теперь проходит жизнь в отделе. И, поскольку Чжао больше не мог урезать ему зарплату и лишить премии, без опаски рассказывал о том, с каким удовольствием отлынивает от исполнения своих служебных обязанностей и позволяет себе вздремнуть прямо на рабочем месте. Чжу Хун ухаживала за ним в больнице, несмотря на то, что ее ждали дела в клане, как-никак, теперь она была его главой. Малыш Го и Чу Шучжи, в силу своей занятости, не могли часто его навещать, но писали и звонили ежедневно. И, кстати, старик Чу давно сменил пренебрежительный тон на более дружелюбный. Правда, до пиетета в голосе, какой был у него во время общения с Шэнь Вэем, было далеко. Чжао Юньлань положил руку, бессильно сжимавшую палочки, на стол. Погруженный в свои мысли, он не сразу понял, что друзья замерли, не зная, чего ожидать в следующий момент. - Что такое? Ешьте, - проговорил он, с трудом усмехнувшись. – Котяра, твоя стряпня сегодня на удивление хороша. Наверное, Да Ци была у тебя на уме, пока готовил, признавайся. Надо бы тебе проведать подружку, как считаешь? Да Цин молча взглянул на своего хозяина и, уловив в его взгляде просьбу, опустил голову. Такое с тех пор, как Чжао переехал в квартиру, ранее принадлежавшую профессору Шэню, случалось все чаще и чаще. Под любым предлогом ближе к вечеру хозяин пытался выпроводить его, чтобы остаться наедине с собой и своими мыслями. Днем в доме звучала музыка, голоса друзей, звонки и звуки сообщений, иногда Чжао засыпал, иногда болтал с Да Цином и заглядывавшим к нему на огонек Линь Цзином, этим юным дарованием, но их компания начинала тяготить его, как только наступал вечер. Нуждающийся в помощи, не поправившийся до конца, он все же чувствовал, что ему крайне необходимо побыть в полной тишине. Вот и сейчас он повторил шутку про Да Ци, понимая, что она перестала быть оригинальной сто лет назад, в надежде, что заминка не займет слишком много времени и друзья оставят его одного и, наверное, даже догадаются, что посуду перед уходом мыть необязательно. Да Цин подтолкнул Го к выходу, и тот почувствовал, что не стоит сопротивляться. Прощаясь, он оглянулся на бывшего шефа, но Чжао не обратил на него никакого внимания. Бледный от усталости, худой и растрепанный, он застыл за столом в той же позе, в какой они его оставили, держа подрагивающей рукой палочки, и по его взгляду можно было понять, что мысленно он находится сейчас где-то далеко, в одному ему известном месте. *** Порой я так скучал по тебе, что, для того, чтобы утишить душевную боль, крепко сжимал в руке кулон до тех пор, пока ногти не врезались в ладонь. Рука начинала пульсировать, но мне казалось, - это камень ожил и недовольно заворочался, обретя собственную волю. Он вспыхивал в моей руке желтым пламенем и обжигал меня. Я разжимал кулак не глядя, потому что на самом деле все было не так, и это моя кровь обжигала меня изнутри, а кулон не мог больше сиять – он потускнел за те годы, что я носил его. Я разглядывал кулон лишь изредка, и мягкий свет ночника приглушал его медовый блеск. Ты знаешь, на моей родине нет солнечного света, и, может быть, поэтому я так люблю желтый цвет… В ночь нашего знакомства светила полная луна, белая и холодная, и я любовался ею сквозь прорези в маске – забава, которую до этого я позволял себе лишь в редкие минуты одиночества, будучи практически всегда окружен своими братьями по оружию. Я смотрел до тех пор, пока не почувствовал на себе твой взгляд, и невольно спросил себя, как долго все это продолжалось, как долго ты смотрел на меня. В полутьме мои щеки вспыхнули, и луна на небе перестала быть такой интересной, такой прекрасной. А ты все продолжал смотреть. Наконец, я встретился с тобой глазами, и ты тихо рассмеялся, так тихо, как если бы трава зашелестела под дуновением теплого ветерка… На моей родине нет солнечного света, нет ночного неба, там царствует безвременье, но ощущение того, что время остановилось, настигло меня рядом с тобой. Ты с улыбкой смотрел на меня, вокруг глаз собрались морщинки, и темные пряди небрежно свисали со лба, обрамляя твое лицо. В нем было то, чего я долго не мог понять, и я вновь и вновь воспроизводил его в своей памяти, надеясь найти в мягких очертаниях твоего лица, в твоих ярких глазах ответ на свой вопрос. Догадка росла постепенно, выпочковываясь из сотен тысяч мыслей о тебе, а затем раскрылась как бутон, став прекрасным цветком: ты был очень молод, много моложе, чем я представлял себе до нашей с тобой встречи. И почему-то тебе было очень грустно. … След от кулона, оставленный мною, медленно бледнел, и все было бесполезно, - я по-прежнему скучал по тебе, я хотел произнести твое имя и не мог, боясь вконец отчаяться. *** На момент возвращения Чжао Юньланя в Хайсин город находился в полуразрушенном состоянии, на улицах творился настоящий хаос, и Линь Цзин, по его словам, продемонстрировал чудеса героизма, дотащив Чжао, за неимением транспорта, на спине до ближайшего пункта скорой помощи. Малой всегда любил прихвастнуть, и в прежние времена ему бы наверняка досталось от бывшего шефа за позерство, но сейчас Чжао, конечно же, был благодарен ему за спасение своей жизни и поэтому не спешил останавливать его, когда тот начинал свой рассказ, озаглавленный как «Красавчик Линь Цзин спасает начальника». - …Шеф, вы были такой тяжелый! Я надорвал спину и теперь не могу поднимать ничего, кроме пишущей ручки. - Пнуть бы тебя, да ладно, пожалею. Ты мне все уши прожужжал этой историей. Я уже не начальник спецотдела, если хочешь премию за мое спасение, иди к малышу Го. Чжао третий месяц валялся на больничной койке и уже начал – с подачи Да Цина – обдумывать план побега из госпиталя. Еще немного, и он начнет выть на стены. Его поместили в палату «люкс», и Чжао оставалось только удивляться терпению налогоплательщиков: все-таки его содержали здесь на средства из местного бюджета. Его единодушно признали героем; ежедневно жители города присылали ему цветы и фрукты, и даже представители Департамента показались на пороге его палаты с тем, чтобы лично произнести слова благодарности и пожать руку. Он с удовольствием бы спрятался от своих почитателей на пару лет, чтобы страсти по нему поутихли, но для начала ему нужно было вернуться домой. Линь Цзин, догадавшись, что Чжао по-настоящему устал (и дело было, ну, конечно же, не в том, что он присел ему на уши и болтал без умолку два часа, выкладывая одну за другой новости из жизни города), начал собираться. Они установили дежурство, и сегодня был черед Чжу Хун принимать эстафету ухода за героем. Линь Цзин нахмурился, глядя на наручные часы. У нее была привычка опаздывать, потому что перед походом в госпиталь она заходила в ближайший супермаркет, чтобы купить Чжао его любимые лакомства, и, выбирая их, теряла счет времени. Ему не были в тягость визиты к другу, но, не отличавшийся пунктуальностью, он с трудом терпел ее отсутствие у других. В этот раз змейка задержалась ненадолго, и, обменявшись – по давней традиции – колкостями, друзья расстались на входе в палату. В руках у Чжу Хун был пакет с покупками, и она с улыбкой подумала, что, сколько бы Чжао Юньлань ни отпирался, ему на самом деле приятно их внимание. Обычно, завидев ее, он начинал ворчать, что ей самое место в лесу, среди своих сородичей, таким зловещим выглядит ее лицо. Чжу Хун понимала, что он шутит, но, попробуй он отказаться от гостинцев, ему определенно было бы несдобровать. Он послушно – под ее пристальным взглядом – съедал что-нибудь из пакета, а потом начинал убеждать, что сладкое в таком количестве едят только девочки. - О, тут остались твои любимые батончики! Забери их с собой, малышка, - восклицал он, делая невинное лицо. И Чжу Хун думала, что всегда-то он так: думает о других, помнит об их вкусах и предпочтениях в обход собственных. Что поделать, наверное, никогда она не сможет быть к нему равнодушной… - Чжао? Начальник Чжао? Чжао Юньлань спал… Он уснул, пока Линь Цзин собирал сумку. Чжу Хун некоторое время вглядывалась в его лицо и, убедившись, что спит он крепко, осторожно поставила пакет со сладостями на прикроватную тумбочку. Время было позднее, а Линь Цзин, бессовестный, наверняка опять говорил без умолку и довел своего начальника до переутомления. Усмехнувшись, Чжу Хун присела на стул рядом с кроватью. Интересно, что он подумает, когда проснется и увидит ее?.. Она не заметила, как задремала. Путь из леса занимал довольно много времени, дел в клане было невпроворот, и ей редко удавалось выспаться. Часто она пренебрегала отдыхом, чтобы доехать до больницы и отдежурить. Чжу Хун знала, что Чжао Юньлань был против таких жертв, но ей казалось, что одиночество затянет его выздоровление. Он был тяжело ранен, едва выжил, и собственные усилия представлялись ей ничтожными по сравнению с тем, что пришлось вынести ему ради спасения мира. Чжао Юньлань был в ее глазах – и в глазах многих других – настоящим героем, но, самое главное, он был ее другом. Сквозь дрему она улыбнулась, радуясь тому, что в этот тихий теплый вечер может находиться рядом с ним, ухаживать за ним, просто видеть его живым и невредимым… Пожалуй, надо было накинуть куртку. Чжу Хун зябко передернула плечами. Она почти уснула, когда почувствовала, что мерзнет. Или, может быть, ее разбудило что-то другое? Она не сразу поняла, что доносившийся до нее звук во сне издает Чжао. Он что-то шептал, и ей пришлось приблизить ухо к его рту, чтобы разобрать слова. - ? - Шэнь Вэй… Чжу Хун осторожно, чтобы не разбудить, отодвинулась от спящего. Выпрямившись, она вперила в Чжао взгляд своих огромных глаз. Нет, ей не послышалось, он звал Шэнь Вэя, подумала она безучастно, чувствуя, что в груди набухает комок. Он звал Шэнь Вэя. Боже, а ведь он знает, что Шэнь Вэй… Чжао Юньлань по-детски беспомощно вздохнул и замотал головой. Чжу Хун замерла, в ожидании, что он вот-вот проснется. Но, успокоившись, молодой человек затих. Свернувшись в комочек, он крепко сжал правую руку, удерживая невидимый предмет. Зажав рот, со страшно бьющимся сердцем Чжу Хун наблюдала за тем, как из-под его опущенных век по щекам медленно, одна за другой, стекают слезинки. Чжу Хун отвернулась, впившись рукой в свое лицо. Ей было тяжело дышать. В палате было тепло, но ее зазнобило, как если бы на мгновение она стала самым обычным человеком. Когда на следующее утро Чжао Юньлань проснулся, Чжу Хун встретила его своей привычной улыбкой. Пакет со сладостями ждал его на тумбочке, и он не преминул отметить, что батончиков в нем было значительно меньше, чем обычно. - Я решила съесть свою часть раньше, чем ты сунешь мне их обратно, - выговорила она, обнажив свои жемчужные зубки. – Все равно остаток достается мне. Ладно уж, я не буду заставлять тебя есть их, если тебе не хочется. – Ее речь была немного бессвязной, но она надеялась, что Чжао Юньлань не обратит на это внимание. – Мне пора идти. Мое дежурство на следующей неделе. До встречи. - Постой, малышка, - Чжао был сонным, но серьезным. – Ты тратишь на дорогу до меня два часа. Не обижайся, но твоему дяде следовало бы наказать тебя за такое отношение к своему времени. Ничего страшного, если за тебя на следующей неделе отдежурит малыш Го, - он хитро, почти как прежде, прищурился. – И теперь ты не моя подчиненная, необязательно сидеть возле меня всю ночь. Чжу Хун покинула госпиталь, не оглядываясь. Пустые руки болтались вдоль ее тела, как чужие. Что ж, теперь она настоящая глава клана, без сердечных привязанностей, почему-то подумалось ей. Наверное, не так уж это и плохо. По-крайней мере, начальник Чжао одобряет ее поведение. Усмехнувшись, она сунула руки в карманы, подняла голову и направилась в сторону леса. Ее ждали новые дела, новые заботы и новая жизнь, в которой Чжао Юньлань окончательно стал для нее просто другом. *** Замок мягко щелкнул, отзываясь на поворот ключа в скважине. Как бы сильно Чжао Юньлань ни ослаб, он верил, что сможет обойтись своими силами и открыть дверь самостоятельно. Котик, в приступе ночного жора, отправился в круглосуточный магазин за кормом, видимо, решив, что Линь Цзин (дрыхнувший в столько поздний час без задних ног) поднимется, если шефу нужна будет помощь. Чжао Юньланю оставалось надеяться, что Да Цин не станет торопиться домой и дверь он успеет открыть до его прихода. Он взялся за ручку и неуклюже надавил на нее. Ну же, поддавайся. Главное, не разбудить сейчас их «гения». Хотя, рассудил Чжао, если Линь Цзин не проснулся, даже когда он вставал с постели и выходил из квартиры, наверное, не проснется и сейчас. Дверь открылась абсолютно неслышно, и, растворив ее, Чжао медленно шагнул в темноту. Она поразила его своей беззвучностью. Потянув ручку, он закрыл дверь изнутри и, руководствуясь неясным воспоминанием, наощупь нашел левой рукой выключатель. Он был в квартире Шэнь Вэя. Накануне к ним обратился арендодатель с просьбой отдать запасные ключи от нее, если таковые у них, знакомых бывшего квартиросъемщика, имелись. В конце концов, со вздохом пояснил он, прошло достаточно времени для того, чтобы начать сдавать эту квартиру кому-то другому. Котик, с которым он общался, понятия об этом ничего не имел, и нежданный гость не смог бы винить его за нечаянную ложь о том, что никаких ключей у них нет. Чжао Юньлань хранил их в своей коробке для леденцов на прикроватной тумбочке, и если бы Да Цин об этом узнал, то понял бы, почему хозяин внезапно разлюбил карамель на палочке и попросил больше ее не покупать. Ключи попали к нему еще до событий Великого раздела (как высокопарно называли СМИ битву между Хайсином и Дисином). Шэнь Вэй перед уходом в подземный мир ночевал у него и оставил свой портфель. Чжао знал, что он сделал это без каких-либо намерений, он просто забыл о нем, и сумка провалялась возле кровати до возвращения Чжао домой; благо, Да Цин, как типичный представитель своего рода, прекрасно переносил беспорядок, и ее неприкаянный вид его не беспокоил. Когда ребята забрали Чжао из госпиталя пару месяцев назад, в суматохе, вызванной этим радостным событием, никто не заметил исчезновения сумки: он спрятал ее, не желая объяснять, от кого и зачем. В конце концов, подумал он, у нее, как у всего того, что сейчас его окружало, есть свое место, определенное ее владельцем, и неважно, что он не знает, куда конкретно Шэнь Вэй клал портфель, когда возвращался домой; он все равно вернет его. Опустившись на диванчик в гостиной, Чжао медленно оглядел комнату. Похоже, воспоминаний ему было не избежать. Хотя, признался он самому себе, именно этого он и добивался, пряча ключи как сокровище и запретив Да Циню прикасаться к коробке. Чжао практически не выходил из дома и видел входную дверь квартиры напротив лишь мельком - когда открывалась его собственная, и до сегодняшнего дня не предпринимал попыток приблизиться к ней. Видимо, в нем все еще был жив наивный мальчишка, ждавший чуда: ему хотелось верить, что все останется неизменным, и там его будут ждать всегда. Чжао закрыл глаза, сглатывая комок в горле. Что ж, усмехнувшись, подумал он, ему стоит поблагодарить дяденьку-арендодателя за визит, заставивший его здраво посмотреть на вещи. Чудес не бывает; ему нужно предпринять меры, чтобы сохранить то, что осталось. Здесь он бывал всего пару раз – в прошлой жизни, хаха, - но обстановка показалась ему до странности незнакомой не поэтому. Он не понимал ее, не понимал, например, зачем Шэнь Вэю щит на стене в прихожей или телефон старинной модели на письменном столе. И что-то подсказывало ему, что, навещай он друга чаще, все равно бы не смог найти ответы на эти загадки, как не смог бы стать интеллектуалом и понять содержание тех заумных книжек, что сейчас смотрели на него с запылившихся полок. Однако озадачен он был вовсе не этим. Когда-то он проник сюда, чтобы понять, что собой представляет его новый знакомый, и перебирал книги и содержимое ящиков стола с энтузиазмом, но сейчас одна мысль о том, что в квартиру придут чужие люди и начнут трогать все здесь своими руками, заставила его непроизвольно замотать головой. Нет, так дело не пойдет. Да, Чжао Юньлань не знал ответов на многие вопросы, но что он знал точно, так это то, что жилище обустроил по собственному вкусу он, и это было единственное, что имело значение. И ему бы не понравилось, если бы в его доме что-то меняли в его отсутствие. Так что арендодателю придется распрощаться с идеей сдать квартиру кому-то другому. Они останутся здесь. Надо бы предупредить котяру, что готовить ему придется у себя. И чтобы был аккуратнее с мебелью… Ключ в его руке весил всего ничего, но, погружаясь в сон, Чжао Юньлань ощущал его тяжесть явственно, как нечто единственно реальное, что удерживало его от того, чтобы окончательно раствориться в пространстве комнаты и стать ее частью, остаться здесь навсегда, в безмолвном, бесконечно терпеливом ожидании. Друзья восприняли его решение переехать в квартиру Шэнь Вэя на удивление спокойно. Его поступок накануне ночью потряс их двоих так, что им нечего было ему ответить. Сказать, что Да Цин испугался, увидев по возвращении, что постель Чжао Юньланя пуста, значило не сказать ничего; в праведном гневе он разбудил мирно спящего Линь Цзина ударом лапой наотмашь и удвоил тем самым уровень паники в помещении как минимум в два раза. Они потратили кучу времени, прежде чем сообразили, что Да Цин мог бы и не драться, а использовать свой острый нюх, чтобы выследить, куда направился их друг, при этом Линь Цзин не переставая твердил про сомнамбулизм и о том, как опасно будет будить Чжао Юньланя в таком нестабильном состоянии. Они замолчали, только когда увидели полоску света из-под двери в соседнюю квартиру. Вид Чжао, крепко спавшего на диване в гостиной, сказал им больше любых слов. Они смутно осознавали, что его выздоровление затянулось, однако списывали все на тяжесть ранения. Они видели, что он далеко не так весел, как раньше, но относили это на счет его неважного самочувствия. Он был молчалив, но их это не смущало, пока они могли развлечь его рассказами. Должно было пройти время, чтобы окончательно восстановиться, это известный факт. Они ждали. Но теперь мысль о том, что с ним все в порядке, начала казаться им иллюзией, в которую они верили, потому что он позволял им верить в нее. Чжао Юньлань улыбнулся во сне. Они любили его. Он был тем, ради кого они могли умереть, кем бесконечно восхищались, кого уважали и о ком беспокоились. Линь Цзин, которому была присуща доля нарциссизма, мог бы сказать, что им не в чем себя упрекнуть, и да, это было так, они были хорошими друзьями, преданными друзьями, и он отвечал им взаимностью. Вот только почему осознание того, что они не знают, как ему помочь, пришло к ним только сейчас?.. *** Я хочу, чтобы ты положил голову мне на плечо. Я хочу ощутить ее тяжесть. Ты болен, ты устал. Ты спишь. Мы едем домой. Твоя голова у меня на плече, и я могу слышать твое дыхание. Мы едем домой. Мы едем домой. Ты встретишь меня у портала. Мы пройдем через него и поймаем такси. Мы поедем домой. Мы ляжем спать. В тот день, когда ты забрал меня и малыша Го из Дисина, я остался ночевать у тебя; ты и слушать ничего не хотел, повел меня к себе и заставил лечь на свою кровать, а сам устроился на диване. Ты решил, что я заснул, но я лежал и слушал, как ты бродишь по комнате в поисках одеяла, а потом ложишься, как устраиваешься удобнее и как, наконец, засыпаешь. Закрыв глаза, я представлял себе твое лицо. Когда ты спишь, ты выглядишь безмятежным, как ребенок. Я хочу видеть, как ты спишь. Я хочу еще раз увидеть, как ты спишь. Юньлань… Чжао Юньлань… *** - Чжао Юньлань. Он не стал отзываться. Какого черта Да Цин будит его? Он же вроде отправился на свидание с кошечкой и не собирался возвращаться до утра. - Чжао Юньлань. – Голос звучал мягко, но настойчиво. – Просыпайся, пора пить лекарство. Какое еще лекарство?.. Чертов котяра, завтра он ему задаст, и Да Ци тоже достанется за то, что отпустила его так рано; кошачий сброд... Раздался стук, с каким посуду ставят на стол, звякнула ложечка в стакане; затем его потрепали по плечу. Видимо, котику жизнь не дорога. Он бы дал Да Цину пинка, но было лень шевелиться: ему так сладко спалось сейчас, когда боль, мучившая его, наконец-то отступила. В последнее время у него часто сжималось сердце (Линь Цзин сказал бы, что это одно из последствий ранения), но сегодня было именно больно, как от спазма; мысли, с которыми он заснул, все усугубили. Невнятно проворчав, не открывая глаз, Чжао Юньлань перевернулся на другой бок и обхватил себя руками. Пальцы нащупали потертую ткань куртки; в полусне Чжао подумал, что пора бросать привычку ложиться спать одетым. За спиной тихо вздохнули, и, засыпая, он почувствовал, как позади провисла кровать: некто, упершись в нее коленом, нагнулся над ним и начал расшнуровывать ему ботинки. Прикосновения чутких пальцев были бережными, почти невесомыми; они несли облегчение, как когда-то одной ясной летней ночью из все той же прошлой жизни, от которой у него остались одни воспоминания... Мелькнули лица ребят с застывшим на них выражением тревоги за него, успевшим за все это время ему изрядно надоесть, как и их нравоучения о том, как ему важно беречь себя и все в таком духе; и дыхание того, кто склонился над ним, проверяя все ли в порядке, такое близкое, такое родное, дыхание того, чьим приказам он готов был подчиняться и чья забота не вызывала у него вопросов – он жаждал ее сейчас, когда ему было не продохнуть от опеки окружающих; тепло у щеки, прикосновение к волосам, тихий, жутко правдоподобный звук захлопывающейся двери за его спиной несколько мгновений спустя… И, как подтверждение дикой догадки, запоздалая мысль о том, что Да Цину, считавшему себя существом королевских кровей, ни в жизни не пришло бы в голову снимать с него обувь, как и укутывать одеялом. Не веря самому себе, вцепившись онемевшими пальцами в одежду, Чжао Юньлань медленно повернулся, чтобы открыть глаза и оглядеться. Его окружала темнота, и потребовалось какое-то время, чтобы понять, где он находится. Он заснул прямо на полу балкона, пижама задралась, обнажив живот, тело затекло от долгого лежания на жесткой поверхности. Сквозь раскрытую дверь до него доносилось мирное сопение «венца творения»: Да Цин, не решившись беспокоить его, притулился на диване в гостиной, где его и сморил сон. Бедняга, подумал Чжао отстраненно. Надо было сразу запретить ему спать здесь. За исключением ночи, когда он впервые ночевал в квартире Шэнь Вэя, он не помнил случаев, когда ему было удобно на диване. У него кружилась голова, и от этого все происходящее казалось еще более запутанным. Пытаясь найти удобное положение, он вытянулся, уперся босыми ногами в какой-то предмет и рассеянно подумал о том, что если бы отец принес стул для него, как и хотел, им пришлось бы постараться, чтобы разместиться на балконе вдвоем, так тут было тесно. Впрочем, он с самого начала решил ничего здесь не менять, и, может быть, поэтому его переезд – точнее, переход – в квартиру Шэнь Вэя несколько дней назад не сделал ее более обжитой, здесь по-прежнему было тихо и пусто; он беззвучно расставлял чашки на столике в гостиной, усиливая тем самым ощущение глубокой тишины, и они с отцом молчали, словно не решаясь ее нарушить. Да Цин, любящий поболтать, мог бы помочь им начать беседу, но благоразумно решил, что нечего ему присутствовать при их разговоре, и слинял под предлогом прогулки с подружкой, так что Чжао Юньлань сам разлил чай, стараясь не смотреть прямо перед собой – туда, где стояло пустующее кресло. На лице у отца был написан вопрос, и Чжао терпеливо ждал, когда он его озвучит, чтобы выдать заранее приготовленный приемлемый ответ, проще говоря, чтобы соврать. Все в порядке. Все просто замечательно. Врачи говорят, что я почти полностью восстановился. Да, я вернусь в отдел, как только, так сразу. Лучше расскажи, как твои дела в Департаменте. Как там министр Гао? Слышал, его понизили до секретаря... - Видимо, тут сидел он, - проронил, наконец, Чжао-старший, кивнув в сторону, и взгляд Чжао Юньланя непроизвольно дернулся от отца к креслу, стремительно, словно предмету мебели что-то угрожало, и было поздно, он выдал себя с головой; но и отцу не нужно было ничего говорить, он понял, о чем тот думал: дело было не в кресле, не в чашках, с которыми он обращался так бережно, не в тишине, к которой прислушивался, дело было в нем самом, он сам был главной уликой в деле «Что происходит с Чжао Юньланем». Его поразила даже не фраза, а тон, с которым Чжао-старший произнес свои слова: вообще-то старику не была свойственна мягкость. Не поднимая глаз, Чжао Юньлань нечаянно шумно отставил чашку, поднялся на ноги и направился к балкону. Стоял погожий денек, из тех, что обещает теплый вечер и ясное ночное небо с луной и звездами и прочими атрибутами для влюбленных парочек. Он продолжал сидеть дома, равнодушный к рассказам ребят о том, каким замечательным нынче выдалось лето, но иногда, когда становилось совсем тоскливо, выходил на балкон, чтобы проветрить голову. Под окнами сновали люди, город продолжал жить своей жизнью, а он, чувствуя, как волосы треплет теплый ветерок, смотрел на весь этот рой без всякого интереса, лишь иногда праздная мысль о том, что десять тысяч лет назад здесь, должно быть, стоял густой лес, а ночным небом можно было любоваться в полной тишине, отвлекала его от других, менее веселых размышлений. Хотелось курить, и по привычке он шарил в карманах, искал чупа-чупс, чтобы занять руки, пока не вспоминал, что коробка для леденцов – единственный предмет, который он забрал с собой при переезде, – давно пуста… Да, подумал он, вцепившись в перекладину и вслушиваясь в звуки шагов позади него, отцу никогда не изменит его наблюдательность, так что нет смысла придумывать оправдание его молчаливости; он не смог бы сейчас заговорить, даже если бы захотел. - Может быть, принести стул?.. – спросил отец, но спина Чжао ответила «нет». Он продолжал сжимать перила влажными руками в ожидании неизвестного. Бог знает, что это такое – разговор по душам с отцом, у него такого никогда не было. Они умели только спорить до одурения, изводить друг друга своим упрямством, непримиримые, такие разные и такие похожие; и Чжао подумал, что лучше бы отец отчитал его, а не добивал вкрадчивостью в голосе. Упрямый мальчишка. Твое выздоровление затянулось. Тебя ждут в отделе. О чем ты только думаешь? Чего добиваешься? Чего ты хочешь? Чжао отвернулся, почувствовав прикосновение ткани к своему плечу. Он по пальцам мог пересчитать моменты, когда они с отцом находились на таком близком расстоянии друг от друга с тех пор, как мать умерла. Последний случился перед его уходом в Дисин, и тогда они обнимались, как в последний раз; таким он и должен был стать, но нет, он стоит здесь, живой, и дух противоречия в присутствии отца поднимается в нем все с той же силой, как и в былые времена, а в голове крутится фраза, которую он когда-то бросил Чжу Хун: «В сердце я знаю, чего хочу». Он продолжал стоять, отвернувшись от Чжао-старшего, и не видел его лица, когда тот, наконец, произнес: - Знаешь, твоя мать очень любила ночное небо. Жаль, что мы так мало времени проводили вместе… - и, спустя какое-то время, словно придя в себя, привычно сухо выговорил, - Упрямец. Твое выздоровление затянулось. Не забывай, что тебя ждут в спецотделе. Хлопнула дверь – отец ушел, не дожидаясь, что Чжао Юньлань проводит его. Ни укора, ни намека на то, что он чем-то недоволен, видимо, возраст дает знать свое, да и нагрузка в Департаменте – дел тому после Великого раздела прибавилось – о-го-го, подумал Чжао, неожиданно ослабев и оседая на пол. Стена, об которую он оперся спиной, была холодной, и он сжался, закрыв лицо руками. Ничего невероятного не произошло, просто родной человек понял его без слов, и тихая радость от осознания этого казалась невыносимой. Чжао Юньлань прикусил дрожащую нижнюю губу. И глупая фраза о том, что он знает, чего хочет, не была произнесена, глупая, потому что влекла за собой еще вопросы, на которые, к сожалению, не было ответа, поскольку не было того, о ком эти вопросы были. Сердце сжалось слишком сильно, и он замер, пытаясь пережить непривычное ощущение боли в нем, зная, что это испытываемая им сейчас благодарность отцу лишила его возможности противостоять острому чувству тоски; и ничего не помогало, даже имя, с которым он засыпал. …Котик спал, и, не желая будить его, он плакал беззвучно, уткнувшись лицом в сгиб локтя. В сердце он знал, чего хочет, но возможность увидеть Шэнь Вэя ускользала от него даже во сне. *** Он продолжил жить как прежде; дни тянулись один за другим, однообразные, скудные на события, но, сыграл ли в этом роль визит отца или нет, на душе у Чжао Юньланя было уже не так тягостно, и однажды он проснулся с ощущением, что сегодняшний день будет отличаться от предыдущих. Утро выдалось пасмурным, однако, вялый в солнечную, манящую на свежий воздух погоду, Чжао пребывал в состоянии, от которого успел отвыкнуть: он хотел что-то делать, что-то изменить. Ребята застали его за уборкой, с тряпкой в руках; он как только мог бережно протирал мебель, неумело, потому что никогда не отличался аккуратностью, и, глядя на его сосредоточенное лицо, ребята убедились, что вместе с ранами Чжао вынес из Дисина еще что-то, чему они не могли дать определения. Он был спокоен; к молчаливости после встречи с Чжао-старшим прибавилась еще и непривычная ласковость, и Да Цин растерянно, покорно затихал, когда хозяин брал его на руки и прижимал к себе. Он втайне надеялся на то, что Чжао от разговора с отцом полегчает, но, теперь, угадывая в его поведении печаль, только вздыхал и, забывшись, выпускал когти. Ребята помогли ему разобраться с запылившимися вещами и немного потолкались в прихожей, ожидая указаний, вопросов, чего-нибудь, что помогло бы им понять, что значит необычайная сосредоточенность их друга, но Чжао продолжал изучать содержимое книжных полок, стоя к ним спиной, и приятелям пришлось уйти. Он и сам не знал, чего ищет. Между однотипными томами классической литературы темнел безымянный корешок, и, нахмурившись, он вытянул его, чтобы переставить, почему-то уверенный в том, что Шэнь Вэю не понравился бы подобный порядок расстановки. Не было названия и на обложке, и Чжао Юньлань нерешительно перелистал книгу, по привычке начав с конца. Ничего особенного, обычный ежедневник, начатый Шэнь Вэем еще в студенческие годы. На каждой странице – расписание занятий, выведенное изящным, легким почерком. Рука неуверенная, подумал Чжао, наверное, потому что Братик в черном так и не привык к шариковой ручке. Время, наименование курса, аудитория, имя преподавателя… Ничего больше. Рассеянно соображая, куда бы сунуть ежедневник, Чжао уронил взгляд вниз, на первую страницу. В отличие от предыдущих, она была пуста, лишь в начале ее значились слова, выведенные все тем же изящным, неуверенным почерком: Кротовая нора. Ничего больше, только два этих слова. Ни знака вопроса, ни каких-либо пометок, и для человека несведущего эти слова несли в себе столько же смысла, сколько лепет младенца. Он заморгал. Что такое «кротовая нора»? Я могу помочь тебе открыть ее? Чжао мог только догадываться, какое разочарование испытал Шэнь Вэй, выяснив определение этого понятия и обнаружив, что это просто сухой, имеющий научную основу синоним слова «нигде». Он видел своего друга, склонившим голову над книгой и внимательно перечитывающим определение вновь и вновь, до тех пор, пока слова не начинали звучать как бессмысленный набор звуков. Он был уверен, что Шэнь Вэй перерыл всю университетскую библиотеку в поисках литературы, могущей дать ему какой-то шанс на то, что он ошибся и это «нигде» достижимо в реальном времени. Закрыв книгу, Чжао Юньлань медленно втиснул ее на место. Поведение окружающих – друзей, коллег, отца - подтверждало теорию трагической гибели Шэнь Вэя. Но сколько времени должно было понадобиться ему, чтобы убедиться в этом? Начать хотя бы с того, что никто не был свидетелем его кончины; тело также не было обнаружено. Братик в черном просто ушел, ему пришлось сделать это. Чжао Юньлань нахмурился. Он прекрасно знал, чего Шэнь Вэю стоил его уход, и не корил его, только очень скучал. Смешно, но теперь, начни отец расспрашивать его, Чжао смог бы сказать ему об этом. *** - Чу гэ!!! Голос Го Чанчэна вывел его из оцепенения. О боги. Неужели в самом деле к ним прибыл Чу Шучжи. Он взглянул на настенные часы. Полночь. Самое время для семейной ссоры. Он не знал, о чем бы спорил с Шэнь Вэем. На его памяти они крупно поругались всего один раз, причем кричал он. Шэнь Вэй молчал, напуганный, виноватый, и, вспоминая сейчас его лицо, Чжао Юньлань с нежностью и грустью думал о том, что в его выражении тогда угадывался тот мальчишка, что когда-то с наивным великодушием пообещал ему вернуть жизнь, словно его собственная ничего не стоила. И, зная, что никогда не сможет сделать этого в действительности, Чжао Юньлань мысленно сжал его руку, в который раз прося прощения. - Чу гэ! – голос Го Чанчэна звенел от возмущения. – Ты что, правда оставил его одного? На запястье у Шэнь Вэя белел крошечный шрамик, и, чувствуя комок в горле, Чжао Юньлань дотронулся до него. Кто сказал, что дисинцы отличаются от людей?.. Его Братику в черном больно. Никто не смеет причинять ему боль. Он не позволит. - Чу гэ!.. Его Братик в черном устал. Ложись спать пораньше, я укрою тебя. Я укрою тебя от забот. Тебе не придется больше сражаться в одиночку. У тебя есть я. Я всегда буду рядом. Мысленно повторяя свою молитву, он прижимал ладонь Шэнь Вэя к своей щеке. Не уходи, выговорил он беззвучно, чувствуя, что слезы выступают на глазах. Не уходи. - Он любит тебя! Он жить без тебя не может!.. Не уходи. Чжао Юньлань медленно положил палочки на край тарелки и направился к выходу. Надо бы разобраться, что там молодожены не поделили. Сердце билось как сумасшедшее. Подходя к двери, он вытер лицо ладонью. Надо бы нацепить улыбку поискреннее, подумал он. Ребята с ума посходят, если увидят его в таком состоянии. Открыв дверь, он обнаружил, что в коридоре, помимо Чу Шучжи (на удивление смирного) и Го Чанчэна (лицо пылает, бровки домиком) околачиваются Да Цин с Линь Цзином (еле сдерживающимся, чтобы не прыснуть). Котик выглядел заинтересованным в содержании спора. Чжао Юньлань застал его в тот момент, когда он спрашивал Го о том, кто кого любит. - Он засыпает только с тобой! Чу гэ! Как ты мог оставить его одного?! – Го Чанчэн явно был в гневе. Он даже не обратил внимания на то, что господин заместитель задал ему вопрос. - А ты? Какого черта ты ушел из дому? Чугунная твоя башка, шуток не понимаешь! – в отчаянии воскликнул, взмахивая руками, Чу Шучжи. – Балбес, печешься о своей собаке!.. Хватит, пошли домой. Он схватил малыша Го за руку и потащил было к выходу, - и кадкам с фикусами, обжившим коридор, явно угрожала опасность, пока великий начальник спецотдела выделывал кругаля своими ножками-палочками, отчаянно сопротивляясь, - как раздался звук, от которого замерли все. Это было нечто настолько невероятное, что Да Цин, которому никогда не изменял его острый слух, решил, что сошел с ума, и затряс головой; Линь Цзин открыл рот, и, взгляни на него посторонний, не поверил бы, что у этого детины с бессмысленно блуждающим взглядом есть зачатки разума, не то что докторская степень; Го с Чу застыли, обернувшись, продолжая цепляться друг за друга, и вид их сплетенных пальцев отдался в сердце Чжао уханьем… Чжао Юньлань смеялся. Кажется, он не делал этого целую вечность, так, что ему самому было непривычно ощущать, как движется грудная клетка, как легкие наполняются воздухом, чтобы выдохнуть их со звуком, смысл которого в первые секунды никто не понял. Он смеялся безудержно, как это было в детстве, когда приступ смеха такой сильный, что, кажется, ничего не остается, только приятное ощущение высвобождения радости. Он смеялся, и в этом не было ничего странного, вот только ребятам почему-то было не до смеха. Да Цин смотрел на него со слезами на глазах, копившимися в нем с тех пор, как он увидел Чжао на диванчике в гостиной Шэнь Вэя, исстрадавшийся, истосковавшийся по прежнему Чжао, задававшему ему трепку и заботившемуся о нем с одинаковым жаром; Линь Цзин молчал, робко поджав губы, словно не веря до конца, что можно радоваться; Го сурово хмурился, видимо, вспомнив, как должен выглядеть в обычной жизни, а не наедине с Го Чанчэном… И только самый младший из них, великий начальник спецотдела, сиял, улыбаясь по-детски широко, так, что не ответить на эту улыбку было просто невозможно. - Начальник Чжао! Он немного успокоился, прежде чем застыть в привычной в бытность начальником позе – опершись о косяк, сложив руки на груди – и обвести своих друзей взглядом, в котором читалась насмешка, ласка… и сила, которой так недоставало им и ему. Боже, и Линь Цзин улыбнулся, дошло таки до гения. Даже Чу ухмыльнулся, почувствовав важность момента… Он тоже по ним скучал, правда. - Надо же, почти вся команда в сборе. – И добавил, подумав, - Как думаете, как Чжу Хун отнесется к тому, если мы нагрянем к ней завтра всей толпой? Сильно расстроится, если сделаем это без предупреждения? *** Он заснул почти сразу же, измученный проводами, сжимая правую руку, думая, что Шэнь Вэй согласился бы: «нигде» и «никогда» - понятия относительные. *** Сквозь пелену слез Чжао Юньлань смотрел, как образ его друга медленно растворяется в фиолетовом пространстве кротовой норы. Кулон выскользнул из его рук и повис в невесомости, готовый вот-вот превратиться в пыль. Он выполнил свое предназначение. Чжао Юньлань в отчаяньи попытался ухватить его как утопающий - соломинку, но тот блеснул на прощанье и рассыпался на тысячи золотистых песчинок. Усмехнувшись скорее по привычке, Чжао Юньлань наконец смирился со своей судьбой и, готовый умереть еще тысячу раз, покорно предался возникшему ниоткуда, подхватившему его потоку. Он молча слился с ним, равнодушный к обволакивающему его покою, и лишь там, где когда-то было его сердце, теплом отдавалось эхо то ли так и не сказанных Шэнь Вэем слов, то ли его собственных мыслей. «Я так люблю тебя. Я так люблю тебя. Я так люблю тебя».