***
— Па-ап! Папаааа! Ты встанешь, или нет? Мне долго тебя будить?! Нечто со знакомым голосом тормошило Мори, голося ему прямо в ухо, а во рту словно кошки пописали, и глаза не хотят открываться. И так бы и не открывал, но это нечто с дочкиным голосом своими неслабыми ручонками скоро из него душу вытрясет. Глаза открылись, наткнувшись на голубые глаза, смотревшие исподлобья на недовольном лице. — Папа, ты что, на работу не собираешься? Вчера пришёл совсем пьяный, грязный, на шее вот это что, а? И где ты свой шарф потерял? Вот возьмёшь, простудишься, тогда кто тебя лечить будет, а, доктор Мори? Мори посмотрел в эти глаза, так похожие на материнские, но смотревшие на него с неподдельной тревогой, улыбнулся, провёл пальцами по щёчке Элис, и сказал: — Совсем ты уже большая стала. Я думаю, если что-то тебе скажу, ты поймёшь. — Что пойму? — поджала губы Элис, — Папа, ты себе бабу нашёл? Она хоть при памяти, или опять от тебя убежит? Да и кому нужен нищий бездомный аферист с маленьким ребёнком? Или она такая, что ещё и тебе от неё бегать прийдётся? Мори приподнялся на локте. Он лежал в своей кровати, находящейся в квартире, которую они снимали. Пить хотелось сильно, но голова была лёгкой. — Ты мне водички принесёшь? — он сделал просительное лицо. Элис укоризненно покачала головой. Неужели её отец и правда превратится в гнусного пьяницу и будет всегда возвращаться поздно и вот с таким «подарком» на шее? Всё же она пошла за водой, принесла, и подавая чашку, посопела возмущённо и спросила: — Она хоть красивая? Элис не стала спрашивать, знает ли та, с которой был его отец, о том, что у её ухажёра есть дочь. Уже одно то, что её папа, никогда других женщин не замечавший, провёл время так, как ещё никогда не проводил его после ухода её матери, означало многое. Значит, эта особа должна быть выдающейся, если сумела подобраться к сердцу такого человека, как её отец. Колдун и всемогущий гадатель, медиум и чёрт знает кто ещё, для неё он всегда был только папой, и никем больше. И она знала, что ему безразличны все женщины до единой, кроме разве что неё самой, да и то потому, что она его ребёнок. Так кто же эта мадам, с которой он был вчера, оставившая ему на шее такое украшение, что её папа даже не стесняется показывать его собственной дочери? Может он думает, ей неизвестно, что это такое? А вот и нет! Один её одноклассник, дурачась, поставил такую штуку на шее одной девочке, и их обоих потащили к директору! И потом вся школа перешёптывалась, как это они посмели сделать ЭТО. А может он и не знает, что ему на шее сделали это? Отец не ответил на её вопрос, и сидел на кровати, опираясь о стену спиной, обтянутой серой застиранной футболкой, которую Мори обычно использовал в качестве верхней части ночной пижамы. На его шее багровела свежая овальная отметина, похожая на кровоподтёк, только по краям её были отчётливые следы от человеческих зубов. И для женщины они были, пожалуй, крупноваты. Ну, или у папы испортился вкус, и он себе нашёл бабу с лошадиными зубами. Нет, ну хоть зубы у неё свои, не искусственные. Элис знала, искусственные такими не делают, их делают ровнее. Значит, хоть не старуха, и то хорошо. Небось, клиентка. Нет, ну понятно, у папы должна быть какая-то своя жизнь, но если этой тётке вздумается разбить папино сердце, как той, которая родила её... Элис не смогла простить матери того, что она бросила их с отцом. Папа, считала она, самый лучший, самый добрый, самый умный и самый красивый, и не любить его может только дура. Нет, любой ценой она узнает, кто же это так смог увлечь её папу, что он впервые за много лет позволил себе быть с женщиной... вот так, а не просто. Кто это? — Папа, ты что, себе лошадь нашёл, что у неё такие большие зубы? Мори вскинулся: — И совсем они не большие! Нормальные зубы! — он осёкся, а затем уже другим тоном спросил, — А ты почему это о чужих зубах заговорила? Вместо ответа Элис поднесла к носу отца карманное зеркальце, повернув его так, чтобы отметину на шее было видно. На лице Мори, обычно бледном, как у потустороннего жителя, заалели скулы. Как, ну как сказать дочке, с кем же он был в прошлый вечер... А сказать, похоже, надо. Но... как она всё это воспримет? Её отец, который казалось, уже совсем похоронил себя для всего, кроме бизнеса, и её личных проблем, вдруг влюбился. В мужчину. Он тогда ответил на поцелуй, и сам не заметив, как он становится всё более страстным и глубоким. Длинный и гибкий язык бармена Осаму казалось проникал во все уголки рта Огая, обласкивая каждый доступный сантиметр, да так осторожно, что Мори про себя удивился, почему не возникает рвотного рефлекса. Его целовали осторожно и умело, одновременно расстёгивая при этом ширинку, и аккуратно распутывая и снимая с его шеи тот самый тёмно-вишнёвый шарф. Руки Дазая, казалось, были повсюду. Они сняли с его шеи тот шарф, и положили на стойку, и они же гладили у Мори в штанах его член, неожиданно возбудившийся от этих прикосновений. На мгновение нетрезвому Мори показалось, что Дазай стал многоруким, как Шива, и теперь ласкает его везде, где можно придумать, причём одновременно. Он вытащил мужское достоинство Огая из штанов наружу, и теперь возбуждённо торчавшее, оно касалось головкой полностью одетого Дазая, потираясь о его одежду, от чего возбуждение становилось ещё больше. Оно было уже твёрдым, как дубинка, и Дазай, проведя по нему своей рукой даже застонал, промурлыкав Огаю в губы: — О, какой же он твёрдый, как сильно ты меня хочешь! От таких слов адреналин бухнул разом Огаю в голову, остатки здравого смысла покинули его, как родительское гнездо покидают выросшие птенцы. Он обхватил бармена за талию, сжав его в железных объятьях, так, что в спине у парня что-то хруснуло, и из горла вырвался жалобный писк, а потом запустил пальцы за пояс его брюк, а затем и ладони, добираясь до ягодиц. Осаму простонал и оторвавшись от губ Мори, стал целовать и покусывать его ухо, спустившись на мочку, а потом и ниже, на шею. Вот тогда-то он и поставил Огаю этот злополучный засос, который выдавал Мори с головой, сигнализируя, что прошлый вечер он провёл далеко не один, кусая его сильно, мокро и больно, в ответ на боль от сильных объятий, хотя боли опьяневший от вина и от страсти маг и чародей как раз и не замечал. В это же время Дазай расстегнул на Мори куртку, и засунув руки под его рубашку, так что оторвал на ней пару пуговиц, так сжал ему пальцами соски, что Мори зарычал от перевозбуждения. Голова его кружилась от близости молодого жадного тела, и этих непривычных для него ласк, ноги подкашивались, а Осаму, перестав кусать его шею, слегка отстранился, чтобы посмотреть на творение зубов своих, ёрзая тем временем своими бёдрами под руками Огая, сминавшего его ягодицы. Прекрасные глаза, затуманенные страстью, были совсем рядом, а такие же прекрасные и умелые губы прошептали в губы Мори: — Возьми меня... Я давно уже тебя люблю и хочу, поэтому и рисовал тебе твой шарфик. Я хотел, чтобы ты понял... Прости, если что не так. От услышанного у Мори потемнело в глазах, ему показалось, что он сейчас задохнётся, и он судорожно схватил ртом воздух. И он только смог пробормотать: — Но я же, у меня же с парнями не... — и смущённо замолчать, проглотив в горле вязкий ком. А коварный соблазнитель Дазай приспустив брюки с Огая, тем временем расстегнул свои, и достав что-то из их кармашка, стал что-то делать у себя сзади, старательно убирая руки Мори, постоянно норовящие дотронуться до этого места, чтобы мужчина не ощутил в их первый раз таких подробностей. И он не ощутил, и не понял, пока его собственного, уже начинавшего болеть от возбуждения члена, не коснулись пальцы Дазая, намазанные чем-то холодным и влажным. Крем? Зачем? Ах, ну да... Осаму ведь не женщина, смазка сама не выступит, и это пожалуй единственное неудобство, впрочем, легко поправимое. Мори ещё успел заметить, что член Дазая точно так же напряжён, как и у него самого, но Осаму закончил смазывать достоинство Мори, не единожды пройдясь по всей его длине, перебирая пальцами, словно играл на свирели, и повернувшись к нему спиной, встал, согнулся и расставив ноги, слегка повёл призывно своим задом, держась руками за барную стойку. Здесь уж Мори не надо было объяснять, чего и как от него хотят. Попка Осаму была небольшой, но ягодицы были тугие и округлые. И когда Мори взялся руками за них, то Осаму так соблазнительно прогнулся, выпячивая их, и простонав: — Ну входи же... И Огай вдруг подумал, что пятая точка Осаму тоже прелестна, и пожалуй даже не менее привлекательна, чем его прекрасные глаза. Он не удержался, наклонился и нежно поцеловал каждую из округлостей. Дазай всхлипнул и сквозь зубы простонал, чуть не плача: — Прекрати эту пытку! Мори поднёс свой член к отверстию, влажно блестевшему от смазки, и прислонил к нему головку своего члена, не решаясь выполнить то, чего хотел Дазай. Ему вдруг показалось, что несмотря на смазку, он не войдёт туда, таким узким и закрытым всё выглядело. Но Дазай, обернувшись, увидел нерешительность Мори, и заложив назад свою руку, взял в свои пальцы ствол партнёра, удерживая его на месте, и как-то мягко двинул бёдрами, да так, что головка члена Огая незаметно оказалась в нём, внутри. А затем он убрал свою руку, и двинул бёдрами ещё раз, насаживаясь на член Мори поглубже, и блаженно выдыхая при этом. Наконец-то! То, чего Дазай так сильно желал столько месяцев, свершилось! Мори стал двигаться в нём, опьянённый и выпитым за день ранее спиртным, и коньяком, выпитым только что, и теми ощущениями, которые доставляла ему эта близость с Дазаем. Впервые в жизни он брал мужчину, и находил это непередаваемо прекрасным. Более того, он обнаружил, что близость с женой и другими женщинами, бывшими до неё, не давала ему той полноты ощущений, сопровождающих этот акт любви, происходящий прямо за барной стойкой с этим полузнакомым парнем. И хотя всё случилось довольно быстро, и без особой подготовки и комфорта, сила желания, исходящая от Осаму, заменяла всё это, делая ненужным, и даже лишним. Оказывается, мальчик просто влюбился, потому и рисовал такие дурацкие петли, а Мори ничего не понял, и чуть не погубил всё дело. Психолог называется! Сказать, что Мори ошеломило это признание, означало ничего не сказать. Этот наивный знак внимания со стороны молодого очень симпатичного парня, дальнего родственника хозяина кафе, был настолько неожиданным и детским, что Мори был просто раздавлен этим новым для себя чувством. Его до сих пор никто не любил, кроме дочери. Жена вышла за него, как за красавца-экзота, принадлежащего к другой расе. Ей было просто забавно выйти замуж за красивого японца. Когда это выяснилось, Мори и утратил влечение к ней, удивляясь про себя, как он при всём своём природном умении разбираться в людях, не разгадал характера собственной жены. Видимо, любовь бывает слепа. Он никогда не смотрел на парней в качестве секс-партнёров, более того, он и о сексе-то не особо задумывался, будучи всецело поглощён работой по психологии, которую он мечтал опубликовать. И вот, по иронии судьбы, все эти исследования ежедневно пригождались на практике, попутно постоянно пополняясь. Кому он не был в состоянии помочь как психолог, тех он отправлял к другим специалистам, потому люди и не роптали на него. Он не брался за не свою работу, поэтому и пользовался такой популярностью. И вот теперь появился этот мальчик, с такими невозможно красивыми глазами, и не только глазами, и такой трогательно наивный, что Мори не нашёл в себе силы отвергнуть чувство этого парня. Более того, он ощущал, что знание об этом чувстве отчего-то не вступает в конфликт с его собственной внутренней гармонией, а наоборот, вклеилось в неё, как идеально подходящий недостающий кусочек его личного душевного пазла. Огай ни о чём не хотел думать в эти минуты единения с ним. Он был как изголодавшийся человек, который наконец-то может вкушать пищу, как переживший долгую болезнь, и поборовший её, как полузадушенный, которому дали возможность дышать полной грудью. Он чувствовал, что это было то, чего ему именно сейчас недоставало, и что после всего он не сможет счесть эту внезапно возникшую связь мимолётной и ничего не значащей. Это был человек, нужный ему, и он, понимая это, полностью погружался и в это чувство, и в тело парня, которого брал, и у Мори было ощущение, что наконец-то вскрылся долго вызревавший душевный нарыв, так долго мучивший доктора, который был неспособен исцелиться сам. И его прекрасный лекарь понял это лучше него самого. Дазай двигался ему в такт, насаживаясь на ствол Мори, и слегка прокручивая свои бёдра на нём, и слыша, как тот шумно выдыхает каждый раз, с силой толкаясь в него. И сам ахал от наслаждения, которое становилось всё сильнее и больше. Скоро оно стало таким большим, что переросло все мыслимые пределы, дольше которых неспособен выдержать ни один человек, и Осаму издав высокий короткий вопль, излился прямо на пол забрызгивая барную стойку, и почувствовав, что его любимый после нескольких быстрых и рваных толчков, содрогается сзади и в нём, изливаясь внутрь него. Огай, запыхавшийся, как после долгого бега, прижался к Осаму, обхватив его руками, словно боялся, что этот парень может куда-то исчезнуть. А тот обернулся к нему и Огай увидел колечки волос, прилипшие ко лбу от пота и своё собственное отражение в кофейно-коричных глазах, как в зеркальцах. Захотелось посмотреться в них подольше, но Дазай опять втянул Мори в долгий и очень нежный поцелуй, и доктор чуть не свалился, так подкашивались ноги. Наконец, парень отпустил свою жертву и они с Мори посмотрели друг на друга. Дазай смотрел просто устало, а Мори как-то потерянно. Его выбило из колеи всё случившееся только что. В его глазах против воли скапливалось отчаяние, ноги задрожали, и он, отыскав глазами высокий барный стул, буквально упал на него, как был, в расстёгнутых полуспущенных брюках, едва спрятав под бельё свой увядший мокрый член, словно преступник, торопящийся скрыть улику преступления. Он вытер со своего лба пот, и приоткрыв рот, беспомощно и растерянно глядел на молодого бармена, которого только что отымел прямо у барной стойки. А тот, спокойно выудил из-под неё пачку влажных салфеток, и стал вытирать с себя следы, оставленные Огаем. Потом натянул трусы и брюки, и прошёл за стойку за ветошкой, подтереть забрызганную ним же самим стенку. Покончив с этими делами, он присел на другой стул, рядом с Огаем, облокотившись на столешницу стойки. Мори уже к тому времени застегнул свои брюки, тоже в пятнах спермы, и куртку, чтобы их закрыть, и сидел сгорбившись, и ладони зажав между колен, словно школьница. Он подсознательно позаимствовал такую позу у дочери, даже не замечая этого, и Дазай, подметив это, усмехнулся. Он опять придвинул к себе бутылку и наливая в свой стакан, спросил Мори: — Будешь? Тот вытащил руку, и молча пододвинул пустой стакан. Осаму наполнил его примерно на две трети. Мори, всё так же молча, залпом выпил и зажмурившись от крепости напитка, сморщился и прикрыл рукой рот. На его глазах выступили слёзы. Он не помнил, чтобы когда-либо столько пил за один день. Такое с ним было впервые, так же как и то, что они с Осаму здесь только что сделали. Дазай пододвинул ему вазочку с солёными орешками, и Мори, открывший глаза на шорох её дна по столешнице стойки, взял оттуда несколько штучек и бросил себе в рот. Он молча механически пережёвывал солёный арахис, и всё никак не мог прийти в себя от того, что между ними случилось. В этот раз, несмотря на количество и градус выпитого, блаженный хмель не вступал ему в голову. Вдруг запоздало подумалось, что их могли бы заметить с улицы, и Мори испуганно покосился на панорамные окна и стеклянную дверь кафе, но всевидящий Дазай ухмыльнувшись уголком рта, произнёс: — Не волнуйся так, стойка далеко в глубине, угол её закрывет и верхний свет не горит, нас никто не видел. Он отпил из своего стакана, куда налил примерно втрое меньше, чем Огаю, и поставив его на стойку, взял руки Огая в свои, сцепив пальцы с его пальцами в замок. — Ты думаешь, мне хочется светить перед всеми наши отношения? И он покачал головой. — Я не хотел, чтобы всё, что случилось, было как на витрине. Я слишком дорожу этим, Огай-доно, и не знаю как ты, но мне... Дазай замолчал, и опустил глаза, сжав пальцы Мори в своих. А тот смотрел на парня во все глаза, словно видел впервые, и чувствовал, что его жизнь уже не сможет быть прежней. Но оставалась ещё Элис, и с этим нельзя было не считаться. Мори наклонился, чуть не упав со стула, но свалился на Осаму, ощутив, что наконец-то захмелел. Доктор магических наук хотел было поцеловать руку Дазая, но его уже так заштормило, что тот, качнув головой, усадил его обратно, одел свою куртку, и сказал: — Один ты точно не дойдёшь. Затем потушил свет, и взяв Мори под руку, пошёл с ним через служебный вход. Уже на улице Мори вспомнил, что забыл свой шарф, но ему не захотелось за ним возвращаться. Он жил не так и далеко отсюда, и Дазай скоро довёл его до дома, и попрощался, едва тот нажал на звонок. Вставить ключ в скважину он сегодня был не в состоянии, так же как не в состоянии был Дазай сей же час показаться на глаза дочери своего любовника после того, что у них произошло. Собственно, глаза дочери и было то последнее, что запомнилось Мори со вчерашнего вечера. А сегодня он сидел перед ней как на допросе, и не знал, как ей сказать, что он не просто переспал с кем-то, но занимался любовью с тем, с кем бы хотел отныне заниматься этим всегда. Она, конечно, дочь психолога, и вроде бы он её не воспитывал как гомофобку, но... Мори боялся, что из-за характера дочери всё его воспитание может пойти прахом, поскольку она могла проявить чисто дочернюю ревность к человеку любого пола, претендующему находиться рядом с её отцом. — Так что же, папа, — Элис обличающим взглядом сверлила отца насквозь, — кто эта мадама? Та психопатка, разгадавшая, что ты не маг, а психолог? Это ты с ней, чтоб она не выступала? Так зря! Ей всё равно никто не поверит! Люди любят магов больше чем врачей. Мори смущённо покашлял, а потом робко возразил: — Нет, моё солнышко, этот человек мне постоянно давал намёки своими рисунками, а я не сумел их разгадать, и он... — А-а-а! — подскочила Элис, — Точно! Это же та придурковатая художница, со своими чокнутыми картинами, которые кроме неё никто не понимает, да? Ты от неё духа тьмы отгонял! Она?! — Да ты что? — Мори даже побледнел от возмущения, — Я же не полный идиот, чтобы связываться с этой эгоисткой, да притом у неё серьезные отклонения в психике. Я что, на самоубийцу похож? — А кто же тогда там такой художник, в этой забегаловке? И какие такие рисунки тебе рисовали? Стоп, ты сказал он? Какой ещё Он? Мори почувствовал, что краснеет, и только пробормотал: — Ну Элис, дорогая, не придирайся к словам. Ведь он так и не знал, где отыскать слова, чтобы рассказать дочери о случившемся с ним вчера. Хотя, поймал себя на том, что ему очень хочется поделиться о том, с кем впервые за долгое время снимал сексуальное напряжение не при помощи собственной руки. Раньше между ними не было никаких тайн, да и нечего ему было скрывать, а теперь он чувствовал себя как, говорят, чувствуют себя маньяки, когда желают, чтобы их поймали, и выслушали все их жуткие откровения о том, как они убивали и мучили свои жертвы перед тем как их убить. Да и что он может сказать, если ещё не знает сам, как отнесётся к этому... Осаму. Да, его так зовут, этого парня со взглядом, напоминающим рой кофейно-коричных бабочек с ароматом кофе с корицей на своих крылышках. Любовь любовью, но дальше секса они не пошли, и практически ещё ни о чём не переговорили. Некогда как-то было. Да, Осаму ему нужен, и не только для постели. Собственно то, что ему давно нравится общаться с барменом именно как с понимающим его человеком, Мори осознал теперь чётко как никогда до этого, и вчерашнее происшествие было только завершающим штрихом для понимания этого, но... Нужен ли он Дазаю? Как сказала дочка? Нищий бездомный аферист с маленьким ребёнком... Да, всё правильно, он такой и есть. И кому только такой нужен. А то, что для этого молодого красавчика такой груз уж точно лишний, даже сомнению не подлежало, а быть обузой Мори ни для кого никогда не хотел, и уж тем более не хотел вешать кому-то на шею своего ребёнка. Мори закрыл глаза, в которые словно песка насыпали. Неужели глаукома начинается? Да нет, вроде рановато ещё, скорее это от похмелья. И тут прозвенел входной звонок, словно иглой вонзившись в его бедную похмельную голову, и от этого звука тут же началась головная боль. Мори открыв глаза, недовольно поморщился. Кого же это сюда принесло? Никто в этом городе не знал его адреса, ну разве что только Осаму со вчерашнего вечера, но ему-то как раз здесь делать и нечего, у парня рабочий день, и некогда ему по чужим домам расхаживать. Он ещё не успел додумать эту мысль, пока Элис метнулась открывать входную дверь, как вдруг в комнате неожиданно повеяло ароматом кофе с корицей. Мори опять болезненно прикрыл веки. Ну всё, доктор Мори, допился, уже галлюцинации начинаются, мерещатся тебе, дураку похмельному всякие запахи, которых тут быть не может, да и не должно. Холодные пальцы погладили его щёку, и Мори удивлённо распахнул глаза. То, что он увидел, могло бы быть бредом или галлюцинацией, если бы оно не гладило его озябшими на улице руками, и не выпускало из-под ресниц целый рой коричневых бабочек, казалось, заполонивших собой всю комнату. Видение, пропитавшееся на работе запахом кофе, сигарет, вина и пряностей, наклонившись к нему, шмыгнуло озябшим и покрасневшим абсолютно материальным человеческим носом, и тихо произнесло: — Ты свой шарфик забыл, это ничего, что я тебе его сюда принёс? А можно я у тебя чаю выпью? У меня вот тут импортные шоколадки есть... Мори посмотрел мимо видения, туда, где прислонившись к притолоке, скрестив руки на груди стояла его дочь, и с насмешливо-мудрым взглядом наблюдала эту чудную картину.***
Прошло два месяца. В кафе по-прежнему толкались посетители, только было их побольше, чем раньше. Ведь добрая их часть сидела, ожидая своей очереди к Ринтаро, знаменитому на все окрестности магу и гадателю, исправителю человеческих судеб, и укротителю зловредных сущностей, ставшему известным настолько, что он уже подумывал о снятии собственного офиса. Эту идею ему подал местный полицейский начальник, явившийся на очередную энергетическую чистку кошелька. В самом деле, предложение было довольно выгодным, тем более, что обеспечивало и дополнительный приток клиентов, и покровительство органов правопорядка. Так и Осаму сказал, когда Мори решил посоветоваться с ним об этом, и посоветовал принимать не раздумывая, поскольку дважды такие предложения шеф полиции не делает. И вот, Мори сидел за своим столиком, выслушивая очередную запутанную историю, и внушительно блестя обручальным кольцом, как гарантией всех советов, касающихся исправления кармы в области брака и семьи. Второе такое же венчало палец Дазая, старательно полировавшего за стойкой бокал для вина. Этим летом правительством Японии были разрешены однополые браки, и Мори с Дазаем решили воспользоваться этим новшеством, скрепив свой союз после того, как Мори получил развод с женой, срочно выходившей замуж за своего автомобильного магната. Клиенты смирно ждали своей очереди, втихомолку судача между собой, что маг и прорицатель видимо не зря ест свой хлеб, поскольку ещё в начале осени у него на пальцах ничего такого не было, а сейчас поглядите — вон, пожалуйста! Кольцо! Кольцо, как доказательство того, что его магия не во зло, а вдруг и нам поможет? Да оно и не удивительно, что он женился, за такого красавца любая готова пойти, только помани. Один взгляд чего стоит! Интересно, а кто у него жена? Наверняка какая-нибудь звезда, или вообще миллиардерша. Вон, кольцо-то какое дорогущее, отсюда видно! И дочка у него какая чистенькая да весёленькая, разодета как куколка, видать в семье у него всё ладится. А раз ладится, значит и у нас наладит, потому как он человек семейный, а какие способы он для этого выберет, это уж без разницы, раз себе самому помог. А Дазай только вслушивался в эти разговоры, наблюдая за полётами за стеклянной стеной окон первых ещё робких снежинок, и улыбался про себя. Ведь никто, никто из всех этих мужчин и женщин, сидящих здесь, и пьющих кофе с тающими во рту булочками с корицей даже подумать не могли, что снующий целый день за стойкой, скромно готовящий им всем кофе и смешивающий коктейли человек и есть та самая «жена» прекрасного мага, звезда, богачка, заботливая мачеха и невообразимая красавица, которая не побоялась впустить нищего бездомного афериста с ребёнком и в свой дом, и в свою жизнь.