До излома осталось...

      До той встречи многое было под запретом. Даже не табу извне, когда мама, папа, дядя, тетя запрещают истерящему дитятке взять лишнюю конфету, запихивая в орущий рот очередную порцию гадких овощей, нет. Скорее собственный внутренний барьер, который мешал опуститься в пучину, испачкаться в черной глине и запутаться в водорослях. По сути, только он и держал на плаву в приевшейся рутине.       Но до излома оставалось пара часов, и тогда стеклянная крошка мировоззрения посыплется на асфальт, смешиваясь с ритмом населенного пункта, который еще не мегаполис, но уже не обычный город. Что тут сделаешь, если судьбу обмануть удается разве что невероятным счастливчикам и кошкам, у которых девять жизней. Не Николаю Денисовичу точно.       Мужчина посмотрел на циферблат. Пол седьмого вечера. Рабочий день закончился давным-давно, и в архиве, где работал Тихонов, осталась только пара стаканчиков из-под кофе и приглушенный свет старой потертой лампы. Пора домой, раз даже усердная уборщица Глаша уже заперла в узкую сумеречную подсобку свою верную швабру, которой можно было не только пол протереть, но и по чьи-нибудь ногам постучать, и любопытных стажеров выгнать, и паутину с укромных мест на потолке снять, оставляя домашних пауков и захожих в теплое помещение назойливых Аргиоп Брюних с носом (если, конечно, у паукообразных есть нос).       Все разошлись по домам, где их ждал кто-то любимый. У Степки Клюшкина, вон, мать с сестренкой, у Вити Корабельного жена беременная, а у Василисы Игоревны уже и внук Алешенька. Один только Николай никому не был нужен — потому и жил своей работой, дышал своей работой, питался ей же и еще много чего. А когда выходил из архива, то чувствовал, как на его плечи садится большая, увесистая птица Одиночество и клюет, клюет, клюет его сердце.       Мужчина вздохнул и открыл свой кожаный бурый портфельчик, который с ним еще со студенчества, и стал складывать в него ручки, бумажки, телефон. Делал он это нарочито медленно, чтобы подольше оставаться здесь, в окружении тишины и мягкого, едва ощутимого света лампы. Но ничто не вечно, потому вскоре щелкнул выключатель, дважды пошуршала замочная скважина и архивы погрузились в непоколебимую дрему, которую не прерывали даже выползшие наружу домашние пауки, которые снова будут по-своему чертыхаться на тётю Глашу и плести аккуратные сети.       На улице Николай ощутил осеннюю прохладу, которая заставила его вздохнуть и взглянуть на время, чтобы узнать, стоило ли ждать электричку. Семь ноль две. До излома всего ничего — восемьдесят восемь минут. Но, в любом случае, Тихонов этого не знал, и лишь повторно вздохнул. Поздно. Похоже, придётся идти пешком через мост.       Волга била холодным, сентябрьским ветром по оголенным щекам, и мужчине пришлось прятать лицо в большом светло-сером шарфике, купленном пару недель назад на рынке у какой-то курносой бабульки. По ее словам, этот предмет гардероба подходил к глазам Коли. К его желто-коричневым глазам.       Но взрослого, усталого от суеты Николая Денисовича больше волновал не цвет, а материал, вязка, плотность теплых вещей, так что довольной престарелой женщине даже не надо было распинаться, он бы и так забрал этот чертов шарф.       Мимо проехала легковая машина, окатившая и без того недовольного трудоголика ледяной водой и грязью из лужи. Николай был слишком интеллигентным, чтобы комментировать это вопиющее недоразумение.       «Давно пора перебираться в культурную столицу!» — лениво перебирая ворох мыслей, рассудил уставший мужчина. Ему не были страшны постоянные дожди Санкт-Петербурга, не играла роли возможная бедность, уже ничего не мешало ему сорваться и уехать. Пока не мешало, ведь до излома оставалось шестьдесят девять минут.       Облокотившись на синие перила, Николай Денисович неожиданно вспомнил о своей первой и единственной любви. Арина Федоровна была красивой девушкой. Ее рыжевато-черные волосы, раскосые зеленые глаза выдавали в ней ведьму, кривоватые ноги компенсировала узкая талия и ровная спина, словно прекрасная студентка была бывшей военной. Но они с тогда еще молодым и расцветающем Коленькой не смогли найти общий язык, поссорились. Его Аришка бросила институт и уехала к маме в Новомосковск. Как оказалось, навсегда.       Спустя время в социальных сетях девушки появились фото со свадьбы, а потом уже и снимки маленькой девочки Юли, единственной дочери Арины Федоровны. Николай больше не искал себе женщину, не заглядывался на мужчин, не занимался своей личной жизнью и ушел в работу с головой. Итог? Ему тридцать один, а внутри осталось много пустого места. Неудачник.       Если бы мужчина курил, то эта сцена была бы еще драматичнее. Но нет — ему даже не хватило времени на вредные привычки. Может, оно и к лучшему, конечно, но что-то было не так. Николай Денисович снова посмотрел на часы, пройдясь взглядом по плотному ремешку, подмечая, что цифра «одиннадцать» почти стерлась, а «семь» — облезла. До излома — тридцать пять минут.       А небо было непривычно чистое, но почти не могло похвастаться яркими звездами. Дожди оставили свой след — скалистую черно-вязкую жижу вместо высокого свода, на котором злой змей воевал с отважным Ра каждый день. Ох уж эти египтяне, сколько чуши придумали…       Невольно мужчина задумался о Боге. Ведает ли тот, что с его детьми-грешниками делает жизнь? Есть ли он вообще? Или… нельзя ударяться в уныние. Грусть не ушла, но привычно осела в груди, словно песок в успокоившемся озере. Так проще — закрыть ее, не выпуская, да так и умереть с комком в легких. Так делали до Николая Денисовича и будут делать после него, так что ж ему, серой массе, выбиваться из колеи?       Не желая больше стоять и мерзнуть посреди моста, работник поспешил домой. Сейчас горячего чаю, меда туда и лимона, чтобы не заболеть. Тут идти до дома — минут двадцать, но в холодильнике мышь повесилась, потому придётся заскочить в универмаг, а это еще минут десять… Проще было переночевать в архиве, ей-богу. Но половина пути пройдена, так что мужчина быстрее засеменил дальше по мосту, спеша скрыться от злого ветра, вызванного бушующей из-за скорых холодов рекой.       До излома оставалось минут семь, когда Николай вышел из магазина с полненьким пакетом. Накупив булочек к чаю, малинового джема, хлеба и еще кучи разных полезных вещей, гражданин присел на лавочку около святящего красной вырвиглазной вывеской маркета. «Четверочка» пусть и была жалкой пародией на известную сеть, но от этого не становилась плохим универсамом. Более того, очков ей добавляло близкое расположение к дому мужчины.       Но мысли неожиданно опять утекли в философию. Казалось, что Николай Денисович сам создал это табу на счастливую жизнь, угнетая себя бесконечной работой. Только сейчас он понял, что, возможно, пропустил все на свете. Хотелось вернуться в магазин за веревкой и табуреткой (мыло волгоградец купил еще во время первого похода), но что-то останавливало не очень благородный порыв. Возможно, это был тот факт, что до излома — пять ничтожных минут, а может и банальный страх и нежелание переступать черту.       «Я не хочу убивать себя, я всего лишь хочу, чтобы я никогда не существовал» — сказал один несостоявшийся самоубивец, и, кажется, Николай хорошо его понимал. Ведь, по сути, что сейчас держало россиянина? Работа? Любовь к Родине? Моральные нормы? Чепуха все это. Как египтянин, чтоб его…       Мужчина выудил из пакета слойку с абрикосом, снял с ее аппетитных бочков целлофан и вцепился в тесто зубами. Щедрый производитель не поскупился на целую каплю начинки, но это было очень мелкой проблемой, ведь хлебобулочное изделие казалось произведением искусства. Особенно не евшему весь день Николаю Денисовичу.       Сколько там до излома? Три минуты. Вся жизнь поделится на «до» и «после» через три минуты. Отлично, судьба, можешь потирать свои лапки, словно муха, придумавшая план по захвату мира. Пусть даже он заключается в банальном очищении конечностей от грязи.       Тем временем мужчина достал бутылку молока и сделал большой глоток. Холод жидкости обжег горло и пополз быстрой гусеницей по пищеводу, но Коля был рад, как малый ребенок, который откусил кусочек хлеба от буханки, пока шел домой. Детство. Теплые воспоминания окутали сердце в противовес обезжиренному молоку. То время, когда вся жизнь впереди, полный двор друзей и девочка Оксана, которую можно дергать за куцые хвостики, а потом драться с Ваней, пацаненком с соседнего подъезда, потому что ему так делать нельзя.       А потом Коленька пошел в школу, и детство начало угасать, пока в десятом классе совсем не прошло. Их бросил отец. Захворала мама. Как и в тысячи других семей, мальчик повзрослел слишком рано.       И вот, на лавочке около знакомого универмага сидит взрослый Тихонов Николай Денисович, который пока даже не догадывается, что до излома осталась минута. Тем временем двадцатишестилетний юноша на велосипеде прощается за углом с друзьями, которые расходятся по домам, и решает сделать еще пару кругов вокруг все той же «Четверочки». Сорок секунд. Мальчишка набирает скорость, виляет мимо больших ям, забыв включить фонарик. Тридцать. Улыбаясь самому себе, ведь день выдался отличным, он узнает машину дяди Толи, соседа, и клеит на нее стикер с «добрыми» пожеланиями «старому занудному алкашу», не сбавляя ходу. Двадцать. Не заметив маленький камушек, юноша летит через своего «железного коня», чертыхаясь на неровные дороги Волгограда, на мэра, на темное время суток. Виноваты все. Десять. Николай Денисович подлетает к мальчишке, поднимает его за локоть, оглядывая содранные колени с локти. — Аккуратнее, молодой человек! Убиться можно. — Извините… эм… — бубнит парень. — Коля. — Хорошо. Извините, Коля. Пять. — Сильно ушибся? Как звать тебя, разбойник? — беспокоится мужчина и, вглядываясь в темные глаза, неожиданно вздрагивает. — Нет, спасибо. Редко встретишь доброго человека. Я Юра. — Улыбается велосипедист, осознавая, что внутри начинается новая весна. — Ну что, Юра, заглянешь на чай? — С удовольствием. Ноль. Внутри что-то хрустнуло и сломалось, открывая ржавые замки. Добро пожаловать в новую жизнь, Николай.<i>