Католик днем, сатанист вечером

Монастырь стоит далекий, от других не отличить Отбывают в нем же службу и богат, и беден. Всю свою натуру ночью может быстро обличить, Ибо там живёт монах, по Христосу, Эден. Эден строен был в плечах, но лицом угрюм, Отвисал с него живот, козья борода. Робкий был, из-за чего не остер на ум, Да и жизни он не знал, откуда и куда. Подброшен был с запиской он прям под монастырь. «Теперь ваша проблема»— гласило то письмо. И каждый день тот Эден крепчал, как богатырь, И для монахов и всея он был, будто клеймо. Кто б не гонял его из храма — сам же погибал, Кто б не кропил святой водой — тот обжигался сам. Кто говорил ему «Дурак» — тот на неделю пропадал, Вернувшись, бес в него вселялся, бегал по избам… Вот Эден встал и потянулся, солнце высоко. И каждый ему, как молитву, утра пожелал. В постель на завтрак у него парное молоко, И каждый Господу молил, чтоб ночью мирно спал… Монахи дружно убирали весь кошмарный зал, Ставили назад кресты и оттирали кровь. Пока Эден спокойно завтрак доедал, За ним в остро следил монах, держав в напряге бровь. — Чудесный же сегодня день — растянутый в улыбке, К Эдену подошёл отец, что святым в храме был. — Как вам спалось? А может быть и соли мало в рыбке? Вы не серчайте, повар наш уж в отпуске, отбыл… — Спасибо вам, но ничего! И так великолепно! И за заботу я в долгу, но, все же, почему? Я думал, что хоть этот день отбуду незаметно, Но все же вы заботливы, я вам все отплачу! — Не нужно слов, вы кушайте, нужны нам ваши силы! И если что-то нужно — просите в тот же миг! Ответил так ему отец, а по лицу крапивы Хотелось дать ему, за всё, за каждый мелкий бзик. Божий слуга уж удалился, в ужасе моля, Чтоб демон не услышал противных тех мыслей, — О Господи, ну ты скажи, зачем нас так каря Ты проверяешь? Нет у нас к тебе иных речей! Эден весь день читал псалтирь, все чуждое не мило, Любил он сравнивать святых с другими их села. Не понимал в природе он прелестное то диво, Науку он не признавал, как многие дела. Общались с ним почти что все, но каждого он знал, Что думает о нем народ, и что он говорит, Но лицемерие и страх, он и в упор не замечал, И лишь деяния святых он каждому сулит. — Кто же из нас не наступал в тернистую дорогу? Кто вам не врал? Кто милости из нас не заслужил? И разом он в шесть вечера все задавал их Богу, Чтобы он и демона, и страх, обидчиков простил… А над селом пестреет ночь, для них она долга, Как час пробьет, и в шесть ноль ноль закончится их день, Тут восстает во мраке зло, начнётся же игра! Эден, ломается слегка, сопротивляться лень — Ну что?! Потусим, дурачье! — он высунул язык, Прополз по стенам и в залу по ним же проскочил. — Гордитесь, перед вами ведь великий из владык! Прыжок в окно — и вот уже его и след простыл. — Ну началось! — сказал монах и начал раздеваться — Сегодня очередь моя лизать ему соски! Вот зал, где лик святых стоял, уж стал преображаться Во рту — кляпы, а на у монашек шпилькой каблуки. Головы козлов и кровь уж никого не удивляют, А пентаграммы на полу привычней, чем обет. За Эденом, да, как всегда, и черти прибывают, И превратился монастырь в храм похоти и бед. Дрожит, грохочет и кричит ночами тот этаж, Где каждый придаётся всей плоскости утех Не удивляет каждого очередной бандаж, Тошнит уж даже и парней от дамочек, прорех. Вкусной, сладкой, липкой, жаркой комната кишит, Не тревожит никого последствия утра. Страстью, похотью и властью человек кипит, Наслаждаясь, не боясь, что жжёт его искра. Феромонами дыша, сердитый сердца стук, Горячее дыхание, под тканью грудь томя, Тела у всех прекрасные и крепок древа сук, Что слабо растворяется, слюнями изумя! И тянет сладкая губа к себе, хоть прикоснуться, И ощутить тепло струи, течёт нектар любви, И ото сна в кошмарный мир не хочется проснуться, И по щекам, что белый яд, слюною отрави! Слияние двух половин в экстазе и похабстве, Томится в воздухе шафран и еле слышен вздох. Там каждый шах и господин, там прибывают в рабстве, Ты не мужчина, если здесь не ухватил и трёх. Знакомство знатно провели, пришёл черед потех! И вывели пред Эданом в отметинах козу. Одним лишь взмахом окропил горячей кровью всех, Они толкались и дрались, как бабы на возу. — Начнётся пир! — сказал Эден, все кинулись на плоть. По щепкам, дёснами кроша, как злобный, чёрный зверь. Они толкались, лишь хотя схватить большой ломоть, Как, вдруг, со скрипом отворя, открылась в храме дверь. И демон сразу завопил, забился возле стенки, Послышался по коридору стук чужих сапог. И вот во тьме причудливой, и чёрные оттенки Отдались в око у него, а сам он занемог. И сразу заметался он, сметая все, что было, Забылся в гневе и кошмаре тёмный властелин. Подняв с земли, вскоря схватил свое свиное рыло, Обратно выпрыгнул в окно, и вовсе без штанин. Пришли в себя все, и давай по койкам расходиться, Сегодня кончился кошмар, да хочется поспать. Ну, а порядок у икон на утро наводиться Был запланирован давно, чтобы весь храм не сдать. На утро все одно и то, все встали умываться, Ну, а дежурные с утра уж очищают кровь. — Ну и куда же Эден щас изволил подеваться? Задумался один монах, держа в острую бровь. А Эден спит в своей кровати, видит сладкий сон, Как он с друзьями познавать и грех святых, и нет. Вот свет щекочет щеки, да прямо из окон, И, отлежавшись, снова он несёт в церкви обет…