hush, my dear

I wage my war, on the world inside I take my gun to the enemy's side oh, I've been askin' for oh, I've been askin' for problems, problems, problems

У всего есть своё начало. Она тоже впервые появилась когда-то, но, наверное, настолько давно, что уже и сама забыла об этом. А вот Рафаил свое начало помнил, как и сотни, тысячи других начал, случившихся одновременно с его. Ну, или почти одновременно. Ничего не было, и вдруг он обрёл себя. Рафаил открыл глаза, которые у него теперь были, и увидел свет. Это сияние было мягким, как что-то мягкое, чего он ещё не знал, и тёплым, как что-то тёплое, с чем он пока не встречался. У света тоже были глаза: пронзительно-голубые, нескончаемые, они покрывали почти все тело, которое только можно было рассмотреть из-за белоснежных крыльев. Невероятные зеркала безмерной души смотрели всюду сразу: видели всё, стерегли всё, и два из них — самые главные — смотрели на Рафаила. — Привет, — сказал архангел и улыбнулся. — Привет, — ответил свет и тоже улыбнулся. *** — Это ты сделал? — спрашивает Азирафаэль, восхищенно распахивая свои голубые-преголубые глаза. Он сегодня не в своем привычном многокрылом и многоглазом обличии, и так Рафаилу нравится даже больше. Перед ними  гладкая равнина без единой трещинки или царапинки, покрывающая всю планету, неподвижная и необъятная. Она голубая-голубая, и Рафаил не без гордости отмечает, насколько удачно выбрал цвет — даром, что по памяти. — Что это? — спрашивает серафим, наклоняясь и осторожно касаясь зеркальной поверхности, и едва заметно вздрагивает, когда от его пальцев в стороны начинают расползаться ровные круги. — Это море, глупый маленький ангел, — смеется его испугу Рафаил. — Я старше тебя, — смешно хмурится Азирафаэль. — На пару мгновений. — И это не дает тебе повода… Рафаил закатывает глаза и вдруг резко дергается вперед, толкая серафима в воду. Не ожидавший такой подлости ангел смешно взмахивает руками, падает, на мгновение скрываясь под водой, а затем выныривает и поднимается в полный рост, в секунду принимая истинное обличье. Рафаила едва с ног не сносит волной его благодати. Надо же, какой обидчивый. Всё бесчисленное количество глаз Азирафаэля впивается в архангела, но тот лишь скептически приподнимает брови. — Думаешь, это смешно? — возмущается серафим, вновь взмывая к нему ввысь и пряча глаза. Трясет головой так, что тугие льняные кудряшки вздрагивают и выглядят ещё небрежнее, чем прежде. — Ну, мне было смешно, — Рафаил пожимает плечами и охает, когда Азирафаэль приподнимает мокрое крыло и трясет им над чужой головой. Холодные и почему-то соленые капли падают архангелу на лицо, за шиворот, и он пытается увернуться, но руками серафим удерживает его на месте. — Терпи, — укоризненно говорит Азирафаэль. — Теперь смешно должно быть мне. Рафаил фыркает, дёргаясь так, что едва не впечатывается в широкую грудь серафима, и не может отвести взгляда от глаз напротив. В голубых омутах, как море под ними, свет и сила, и почему-то совсем нет смешинок. *** — Там было красиво. Они сидят, прижавшись друг к другу плечами, на самой высокой из скал на одном из спутников Галлифрея и наблюдают за тем, как крошится, распадаясь на части, Её детище. Рафаил молча кивает, провожая взглядом один из обломков, который проплывает мимо них, лишь чудом не сталкиваясь со спутником. — Зачем они это сделали? — спрашивает Азирафаэль с горечью. — Осознали бессмысленность своего существования? — Оно не было бессмысленным! — качает головой серафим. — Божественный замысел… — Непостижим, да. Но ведь для всех, кроме Неё, это и есть синоним «бессмысленного», разве нет? Азирафаэль пожимает плечами и прикусывает нижнюю губу. — Думаешь, это и был Её план? — Создать игрушку, чтобы посмотреть, как она себя уничтожает? Интересный способ скоротать вечность. Серафим невесело фыркает. — Ты ведь к Ней ближе всех, — замечает Рафаил тихо. — Она… ничего тебе не говорила? — О, ну что ты, мой дорогой. Я всего лишь серафим, а не глас Её. — Хочешь сказать, Она общается только с Метатроном? На самом деле? — распахивает глаза архангел и присвистывает в ответ на утвердительный кивок. — Я думал, это лишь сказка, чтобы мелкие сошки вроде нас не лезли к ней со своими проблемами. Но ведь… это, наверное, ужасно скучно. Я имею в виду, Метатрона сложно назвать интересным собеседником. — Эй, — шипит Азирафаэль, округляя глаза. — Сбавь обороты. И… не думаю, что Ей бывает скучно. — Но нам же бывает, — пожимает плечами Рафаил. — Как Она могла создать что-то, чего никогда не испытывала? Серафим открывает рот, чтобы ответить, но тут Галлифрей вздрагивает в последний раз и рассыпается в пыль. На месте планеты, где Азирафаэль с Рафаилом провели почти шесть веков в качестве хранителей, образуется тьма, бесконечная пустота которой начинает медленно засасывать в себя всё, что осталось от величайшего Её произведения. Архангел сжимает холодные пальцы серафима. Азирафаэль закрывает полные грусти глаза и мгновенно переносит их на Небеса. *** Галлифрей закончился, а Трензалор ещё не начался, и они коротают вечность на Небесах, проводя вместе больше времени, чем порознь. Азирафаэль обычно рисует, Рафаил болтает, прерывая свои рассказы о приключениях на Галлифрее лишь для того, чтобы дёрнуть задумавшегося ангела за крыло или пихнуть его на траву в попытке победить в шутливом поединке. Всякий раз он считает, что держит всё под контролем, и все же по итогу обнаруживает себя прижатым спиной к щекочущей траве. Серафим многократно сильнее, и он поддается лишь для того, чтобы в момент, когда архангел расслабится, выпустить когти. Азирафаэль позволяет окружающим забывать о том, какова его сущность, и это делает его ещё опаснее. Серафим сторонится других ангелов и выпускает истинное обличье лишь стоя на посту, его не принимают всерьез даже простые ангелы. Рафаил хмурится, глядя на то, как Сандальфон дает Азирафаэлю какие-нибудь нелепые поручения, достойные самого низшего чина, но тот лишь улыбается, отмахиваясь от гневных возмущений архангела. — Мне всё равно нечем заняться, — пожимает он плечами, не отрываясь от каталогизирования скудного литературного наследия Галлифрея. — Можем слетать в созвездие Дракона. Михаил разбил на Этамин сад, когда готовился к творению планеты. Люцифер говорит, там красиво. — Закончу и слетаем, ладно? — примирительно улыбается Азирафаэль и накрывает ладонь Рафаила своей. Архангел сердится, но лишь молча кивает. Ему не нравится находиться не в центре внимания серафима, но это неправильные мысли, которые стоит выкинуть из головы. *** Трензалор так же прекрасен, как и Галлифрей, а может, он ещё прекраснее потому, что стоит уже на десять веков дольше. Рафаил улыбается, окидывая взглядом бескрайние поля, засеянные местными аграрными культурами, большую часть из которых сотворил он сам на пару с Михаилом. Обустраивать новую планету оказалось довольно весело, потому что если первую Она созидала с их помощью, то вторую полностью отдала на откуп архангелам, и они с братьями здорово провели время, сотворяя всё сущее. Рафаил принес на Трензалор полюбившиеся ему моря, Михаил взрастил сады, а Гавриил населил планету животными, большинство из которых изначально задумывались как нелепая шутка, да так и остались на радость (и ужас) человечеству. Уриил и Рагуил болтались то тут то там, помогая, а чаще мешаясь; Люцифер сидел в стороне, неспешно срывая виноград со свисающей до самой земли грозди, и заставлял лепестки сотворенных Михаилом цветов превращаться в причудливых насекомых, которые устремлялись ввысь на своих пёстрых крыльях. Это был хороший и плодотворный день. Когда архангелы закончили, Она посадила в центре сада яблоню — такую же, как была на Галлифрее — и сотворила человека. *** — Вы не могли бы, пожалуйста, отойти? — вежливо спрашивает преклонных лет женщина, дотрагиваясь кончиками пальцев до рукава Рафаила. — Зачем? — спрашивает архангел, приподнимая брови. Она непонимающе округляет глаза. — Это же древо познания, молодой человек, — говорит женщина так, будто это и есть ответ на все вопросы. Рафаил пожимает плечами и делает шаг назад, переступая через крохотный — всего-то ему по колено — куст. Женщина удовлетворенно кивает и продолжает свой путь. Архангел тихо хмыкает ей вслед и садится на удобную лавочку, подставляя лицо лучам солнца. — Опять смущаешь людей? — тихо раздается знакомый голос справа, и Рафаил широко улыбается, не открывая крепко зажмуренных глаз. — Они до нелепого прекрасны в своем непонимании. — Непонимании чего? — уточняет Азирафаэль и садится рядом Рафаил всё-таки открывает глаза и окидывает его взглядом. Ему нравится, как гармонично выглядит серафим на этой планете. Одежды, совершенно не изменившиеся за все шестнадцать веков существования Трензалора, Азирафаэлю к лицу: простая белая рубашка, подвязанная на талии широким поясом, и просторные мягкие брюки. Ни у ангелов, ни у трензалорцев нет понятия красоты, но в это мгновение Рафаил, кажется, как никогда близок к тому, чтобы познать её. — Бессмыслицы, — отвечает архангел, вновь устремляя взгляд на яблоню. — Они уже полторы тысячи лет бродят вокруг этой яблони, смотрят на её плоды. Строят вокруг неё дома, обносят крохотным забором, призванным защитить траву вокруг от чьего-то случайного шага. Та же чушь, что и с Галлифреем. Почему они не срывают яблоки? Азирафаэль напрягается, оборачивается к нему всем корпусом. — В смысле «почему»? Это же запретный плод. — Кто это сказал? — смеется его изумлению Рафаил. — Она! — А когда Она в последний раз показывалась человеку? — Да что ты такое говоришь? — Азирафаэль подскакивает на ноги, очевидно с трудом удерживаясь от обращения в истинную форму. — Так нельзя! — Почему? — лениво спрашивает Рафаил, глядя на серафима снизу вверх. Льняные кудряшки светятся в лучах ползущего к горизонту солнца. — Сам подумай. Есть сад. Есть яблоко — точно такое же, как во всех трензалорских яблочных садах. Почти сотню поколений назад кто-то, кого никто из ныне живущих не видел, запретил срывать это яблоко. И что они делают? — Соблюдают завет Божий, — мрачно отзывается Азирафаэль. — Послушно следуют приказу, даже не задумываясь о его сути! А если бы, например, я сейчас распахнул крылья и велел им всем ходить на четвереньках, они бы ещё шестнадцать веков ползали бы, как собаки? — Ты — не Она, — тихо отвечает серафим, неверяще глядя на архангела. — А им-то какая разница? — пожимает плечами Рафаил. — Живу вечно, творю чудеса, летать умею. — Давай сделаем вид, что я этого не слышал, ладно? — бормочет Азирафаэль, комкая в руках свисающий кончик пояса. — Делай, что хочешь, — качает головой Рафаил. *** Трензалор постигает та же участь, что и Галлифрей. Один раз — огорчающее происшествие, два — уже закономерность. Рафаил не знает, чего ждёт от человечества Она, но уже вторая Её попытка создать забавную самовоспроизводящуюся игрушку терпит крах. Всё просто: люди долго и старательно разбирают окружающее пространство на атомы, чтобы затем сложить их в новой последовательности и соорудить оружие массового уничтожения. Архангелу с Азирафаэлем запрещено вмешиваться напрямую — они здесь что-то среднее между стражами и летописцами, и это их обоих устраивает. Работа не пыльная, свободного времени, которое можно весело скоротать в компании друг друга, хоть отбавляй. Рафаил любит эту планету, и ему почти физически больно смотреть на то, как её обитатели собираются все вместе и совершенно буднично решают, что пора нажать на самую страшную красную кнопку. Ведь люди считают, что достигли всего, чего можно достигнуть. Такое существование теряет смысл, но от этого архангелу не легче. Рафаил не успевает найти Азирафаэля достаточно быстро, и их обоих легко и безболезненно развоплощает. Столкнувшись на Небесах, ангелы встречаются взглядами, без лишних слов понимая чувства друг друга. Чуть позже они сидят на пушистой мягкой небесной траве, и Рафаил со злостью срывает травинки одну за одной, а Азирафаэль сжимает грифель над бумагой с такой силой, что пару раз переламывает его пополам. — Это успокаивает тебя? — спрашивает архангел, перекатываясь вперед и заглядывая в рисунок. На нем — разумеется — его собственные белоснежные крылья, теряющиеся в яркой зелени. — Живопись, я имею в виду. Азирафаэль пожимает плечами и хмурится. Легко толкает Рафаила в плечо, заставляя вернуться в исходное положение. — Это единственный доступный мне аналог творчества, — замечает он глухо. — Я не могу создать что-то новое, но зато способен повторить в рисунке Ее замысел. Разумеется, это не то же самое, что творить планеты… — Не думаю, что сотворение планеты — это действительно наша заслуга, — пожимает плечами Рафаил. — Мы же просто делаем, как Она сказала. — Мы — ангелы. Вестники Её воли, а не творцы своей собственной. Рафаил срывает травинку и зажимает ее между зубами. Травяной сок кажется сладким. — Может быть, в этом и была их проблема? Людей, я имею в виду. Они ведь просто брали то, что Она дала им и слегка перекраивали это, подстраивая под свои нужды. Придумали одежду только тогда, когда расплодились настолько, что перестали вмещаться в вечно солнечный Эдем. Догадались, что еду можно обрабатывать огнём тогда, когда доели все сырые овощи. Рано или поздно всё, что существует, заканчивается. Закончились неизученные ими ресурсы — и вот результат. — Мы не заканчиваемся, — с сомнением качает головой серафим. — Думаешь, так будет всегда? Азирафаэль поджимает губы, откладывает рисунок в сторону. Верный признак, что сердится всерьез. — Полагаешь, что человечеству необходимо обладать способностью творить? — скептически фыркает он, садясь ровнее, оглядывается по сторонам. — Но ведь… они всего лишь люди. Ты представляешь, что именно они могут натворить, если у них не будет ограничений? — Не знаю. Что-нибудь, что сделает их существование не настолько скучным? — Ты понимаешь, что сейчас критикуешь Её замысел? — Ой, да ладно, — морщится Рафаил. — Ты постоянно жалуешься на Гавриила с Михаилом, а ведь они тоже часть Её замысла. — Это другое! — Не вижу особой разницы. — Просто перестань! — шипит Азирафаэль. — Или что? — Почему ты не можешь просто… не делать этого? — Потому что у меня есть мозги! — рявкает Рафаил, подскакивая на ноги. Азирафаэль ему ближе всех в этом мире, но иногда серафим такой непроходимый тупица с этим его зашоренным взглядом на вещи. Неужели сам он никогда не думает об этом? Может быть, это Рафаил какой-то неправильный ангел, раз он, уж простите, думает? *** Может, и неправильный, но точно не единственный. Твердолобое упрямство Азирафаэля ранит, но эти раны слегка затягиваются, когда Рафаил находит существо, способное — наконец-то! — понять его. Младший из архангелов, Люцифер, обычно предпочитает общество Михаила, но и для них Трензалор не проходит бесследно, поэтому они то ли ругаются, то ли просто не разговаривают друг с другом... Рафаил, видя знакомый блеск в глазах, осознаёт, что он может значить. Несколько случайных встреч, обмолвок, и вот они уже разговаривают, не стесняясь, не пряча свои мысли друг от друга. Они разговаривают, и Рафаил не опасается недопонимания, ужаса во взгляде голубых глаз; слова архангела не сочтут нечестивыми или безумными. Нет, Люцифер лишь смеется, встряхивает темными кудрями и кивает в знак согласия. Многие ангелы считают, что Люцифер — Её любимчик, потому что помимо Метатрона лишь с ним Она снисходит до разговора. Рафаил понимает Её. Люцифер не похож на других ангелов. В нем безупречно все: лицо, сердце, всё его существо. Он добр к тем, кто ниже чином, умеет слушать, не осуждая, и к нему как мотыльки на свет слетаются все, кому есть что сказать. Рафаил смотрит на него и видит надежду. Может быть, если им удастся убедить Её прислушаться, то что-нибудь изменится? Но некоторые мысли Люцифера заставляют сомневаться даже его. Ей не нужны люди, говорит младший архангел. Зачем Ей люди, если есть мы? Неужели нас недостаточно? Рафаил не понимает его отчаянной неприязни к человечеству: люди забавные, за ними интересно наблюдать, и если их не будет, то чем ангелы будут заниматься? Бесцельно бродить по Небесам? Да Азирафаэль со скуки взвоет уже через пару столетий и примется выносить ему мозг в два раза усерднее. Рафаил ничего не имеет против людей, но Люцифер ревнует так отчаянно, что эти мысли расползаются по Небесам, как пандемия. *** — Что у вас там происходит? — спрашивает Азирафаэль, косясь в сторону проходящего мимо них Гавриила. — Столько слухов и никакой конкретики. Говорят, среди архангелов раздор? Они, как всегда, устраиваются на лугу где-то на условном краю небес — не то, чтобы у Небес на самом деле был край, но здесь тихо и немноголюдно. Азирафаэль сидит, поджав под себя ноги, а Рафаил лежит, склонив голову к его коленям и жмурится, когда тонкие пальцы вплетаются в медные пряди. Такие моменты, в которые серафим откладывает свой грифель и просто греется в лучах Небесного света, полностью сосредотачиваясь на архангеле, редкость, поэтому Рафаил молча наслаждается, боясь сломать все какой-нибудь неловкой фразой. Или наслаждался до тех пор, пока кто-то не захотел поболтать. — Люцифер с Михаилом что-то не поделили. Я не вникал, — отвечает он, надеясь, что серафим в кой-то веки просто заткнется. Но когда такое бывало? — Ты близок с Люцифером, мой дорогой, не так ли? — осторожно спрашивает Азирафаэль, проводя ладонью по шее архангела, и у того мурашки по коже разбегаются от этой незамысловатой ласки. — Ну, мы же братья. — Ты же знаешь, что я не об этом. Вы друзья? — Ты мой друг. С Люцифером мы просто… болтаем. — Не думаю, что это хорошая идея. — Почему это? — Рафаил удивляется настолько, что приподнимается на локтях, заглядывая серафиму в глаза. — Я… Просто… — Азирафаэль, — грозно зовёт архангел. Не нужно быть Ею, чтобы догадаться, что у ангела что-то на уме. — Я не должен говорить. И знать тоже. — Но ты уже знаешь. — Я… подслушал диалог Метатрона и Михаила, — признается Азирафаэль с таким видом, словно сообщает, что собственноручно сотворил новый мир и заселил его единорогами. По масштабам произошедшего не так уж далеко от истины. — Ты сделал что? — изумляется Рафаил, не зная, чего желает больше: втянуть его в поцелуй или рассмеяться. Кажется, он плохо влияет на этого глупого ангела. — Я не специально, — оправдывается Азирафаэль. — Это вышло совершенно случайно! — Хорошо. Допустим, я верю. Так о чём они говорили? Серафим в одно мгновение становится серьёзным. Кажется, неслыханная дерзость проступка пугает его куда меньше, чем содержимое диалога Гласа с архангелом. — Метатрон говорил, что Она недовольна тем, что делает Люцифер. Что его идеи смутны, влияют на других ангелов, что он… Возгордился. — Это немудрено, учитывая какими нелепыми вышли последние Её проекты. На фоне людей ангелы выглядят как кто-то, кто имеет право возгордиться. Рафаил бросает это, не задумавшись. Восхищённый поступком Азирафаэля, он на мгновение забывает, что это та тема, которую не стоит обсуждать с серафимом, и, судя по мгновенно заледеневшему взгляду ангела, сказанные слова грозят большой бедой. — Значит, ты разделяешь его взгляды. — Не по всем пунктам, — мгновенно идет на попятную Рафаил, потому что в лице Азирафаэля - сталь, и это вовсе не тот случай, когда они просто по-дружески спорят, когда можно стоять на своем и по-дружески смеяться над напускной злостью серафима. — Метатрон говорит, скоро будет еще один проект. Новый. Иной. Он говорит, Она желает, чтобы Люцифер отрёкся от своих помыслов, иначе Ей придется наказать его и всех, кто его поддержит. — Наказать? — переспрашивает Рафаил, краем сознания удивляясь тому, как быстро замечательный день сумел превратиться… в это. — Интересно, как? — Если Люцифер не смерит гордыню, он падёт. Не будет больше ангелом. Это звучит настолько бредово, что архангел недоверчиво фыркает. — И кем же он тогда станет? — Надеюсь никогда не узнать, — качает головой Азирафаэль. Они молчат пару минут, не глядя друг на друга. Рафаил задумчиво прикусывает губы, пропускает между пальцев травинки. Азирафаэль рассматривает свое крыло, обернув его через правый бок. — Безумие какое-то, — наконец выдыхает архангел тихо. — И, самое смешное, никак не могу понять, кто именно здесь сошел с ума. Может быть, я? Свалить бы отсюда куда-нибудь на Альфа-Центавру. Если бы мог, был бы уже далеко отсюда. Азирафаэль поднимает на него хмурый недоверчивый взгляд. — Тогда почему ты всё ещё здесь? — Ты ведь не пойдёшь со мной, — пожимает плечами Рафаил и хмурится, замечая, как расширяются голубые глаза. — К Люциферу я с тобой тоже не пойду. — Да некуда там идти, Азирафаэль, — устало вздыхает архангел, качая головой. — Нет у нас с ним никаких общих дел, можешь не бояться за мои крылышки. Он демонстративно поднимает левое и легонько щекочет крайними перышками щеку серафима. Азирафаэль мрачно отпихивает его, но Рафаил настойчив, и ангел быстро сдается, принимает игру: уворачивается от крыла и, наконец, изловчившись, хватает за большие маховые, тянет на себя, заставляя архангела неловко завалиться вперед, обхватывает ладонями его лицо, касается губ в легком, почти невесомом поцелуе. Рафаил возмущенно фыркает, но не отодвигается. *** — Где все? — удивленно спрашивает Рафаил, заглядывая в зал собраний и обнаруживая там лишь Люцифера и Уриила. Люцифер сидит в кресле Михаила, во всей его позе ясно видна скука напополам с плохо сдерживаемой злостью. Он переводит на Рафаила мрачный взгляд и невесело улыбается. — Творят Землю. — Что? — Новая колыбель человечества. — Без нас? — удивляется архангел, поднимая брови. — Без нас, — подтверждает Уриил. — Нас вроде как… Не позвали. Ну, ты понимаешь. — Нет, не особо. Люцифер театрально вздыхает и поднимается с кресла. Обходит стол, приближается к Рафаилу. — Мы персона нон-грата. Вносим смуту. Нам нельзя доверять, потому что мы можем сотворить что-то непотребное. Злость вспыхивает в Рафаиле, и он стискивает челюсти. — Это Михаил так сказал? — Разумеется. Он же у нас старшенький. — Ты говорил с Ней? Люцифер смеется так искренне, что на мгновение кажется Рафаилу безумным. — У Неё, очевидно, очень много по-настоящему важных нужных дел, которые Она не может прервать, чтобы поговорить со мной. — И что теперь? Нам… — Рафаил пожимает плечами, — просто сидеть тут? Это что, тоже часть наказания? — А это, брат, очень хороший вопрос, — отвечает Люцифер и что-то в его глазах заставляет архангела почувствовать, как плохое предчувствие сворачивается клубком шипящих змей в самой глубине души. *** Он находит Азирафаэля на посту у покоев Метатрона. Серафим стоит, раскинув крылья и раскрыв все глаза разом, сжимает огненный меч и выглядит воистину могущественно. Всё существо Рафаила трепещет перед этим величием, но архангел отмахивается от этого ощущения. Это же Азирафаэль — он никогда не причинит вреда. — Что ты здесь делаешь? — хмурится он, глядя на друга. — Архангелы ушли созидать Землю. — Ага, — ядовито кивает Рафаил, становясь рядом и прислоняясь затылком к теплому камню стены. — Те, кто ей нравится — ушли. А те, кто провинился, натыканы носом в лужу. — Что? — приподнимает брови серафим, бросая короткий взгляд на двери. — Мы с Люцифером и Уриилом в немилости. — О Небеса, Рафаил, я же тебя предупреждал! — змеей шипит Азирафаэль, подается вперед, опускает меч. — Я ничего не сделал! — Значит, сделал, раз сидишь здесь! — Ну, раз ты такой умный, скажи мне, в чём именно я провинился? — срывается Рафаил, зло взмахивает крыльями. — В чём, Азирафаэль? В том, что думаю головой, которую Она мне создала? Если Она не хотела, чтобы я думал, то зачем даровала мне сознание? Это же чёртово ангельское яблоко! Дать нам разум и наказывать, когда он привозит нас к мыслям, которые Ей неугодны! — Было бы лучше, если бы ты и вовсе не имел сознания? — В такие моменты да! Было бы проще. Слушаешь приказы и выполняешь, не задумываясь о том, справедливы ли они. Но ведь это так скучно, правда? — Рафаил почти кричит это, задрав голову вверх. — Куда интереснее позволить нам выносить оценочные суждения, а затем отбраковывать тех, чьи Ее не устраивают! Азирафаэль не выдерживает: взмывает в воздух, сокращает разделяющее их расстояние и впечатывает Рафаила в стену, зажимает ладонью рот, окутывает их крыльями со всех сторон. — Хватит, — рявкает он архангелу в лицо. — Ты переходишь все границы. Это уже слишком. Чего ты добиваешься? Хочешь стать первым, кто понесет наказание? Зачем тебе это? — Неужели тебя совсем не волнует, что Ей совершенно плевать на нас? — выдыхает Рафаил, когда серафим ослабляет хватку и убирает руку. — Что ты такое говоришь? — лицо Азирафаэля смягчается. — Она любит тебя. Всех нас. Рафаил выдавливает из себя слабый смешок и качает головой. — Глупый маленький ангел. Серафим открывает рот, чтобы ответить, и меняется в лице, отстраняется, распахивая все свои глаза, устремляя взгляд туда, куда Рафаилу никак не заглянуть. — Архангелы возвращаются. Тебе лучше уйти. И, Рафаил, пожалуйста, — по слогам выговаривает он, притягивая друга ближе, обнимает его крыльями, — пожалуйста, не делай… ничего, хорошо? Он отступает на шаг и встает на свой пост, снова поднимая огненный меч. Рафаил легко проводит по кончикам его перьев прежде, чем отвернуться. — Увидимся когда освободишься, — бросает он через плечо. Ему не нужно оборачиваться, чтобы знать, что Азирафаэль смотрит на него как минимум половиной своих глаз. *** — Люцифер, — зовёт Рафаил тихо. Архангел поднимает голову от свитка, кладет перо. Они в хранилище литературных наследий Галлифрея и Трензалора — кажется, единственного, что осталось от Ее сломанных игрушек. — Брат? — на лице ангела расцветает понимающая и всепрощающая улыбка. Рафаил не может не ответить на неё. На Небесах принято обращаться друг к другу по имени — кажется, среди них всех лишь Люцифер действительно помнит, кем они являются. — Я должен тебя предупредить. Он пересказывает архангелу подслушанный Азирафаэлем диалог Метатрона и Михаила. Люцифер хмурится, закусывает губу, неосознанно заплетает и расплетает свои длинные волосы в косу. — Что ж, — хмыкает он, когда Рафаил замолкает. — Этого следовало ожидать. Вот было бы здорово, если бы Она решилась сказать это мне, а не Михаилу, правда? В его голосе яд и горечь, и Рафаил не может его за это винить. — Думаю, у Неё на самом деле много… — Ой, только не надо, — Люцифер перебивает его взмахом руки, — говорить мне про то, как Она занята. Если я так Ей неугоден, так пусть скажет мне это в лицо. Одним быстрым плавным движением он поднимается на ноги, расправляет крылья. Рафаил встает следом. — Что ты собираешься делать? — Просто хочу поговорить с Ней. — Плохая, плохая, плохая, плохая идея, брат! Он хватает архангела за руку, но Люцифер вырывается и вылетает из хранилища. Рафаилу не остаётся ничего, кроме как последовать за ним. — Архангелы возвращаются, — увещевает он Люцифера, едва поспевая. — Давай поговорим с Михаилом. Уверен, этому всему можно найти разумное объяснение. Люцифер останавливается так резко, что Рафаил едва не врезается в него. — Как ты, такой умный ангел, можешь быть таким глупым?! Неужели ты не понимаешь, что Она уже всё решила? — Люцифер. Они вздрагивают и оборачиваются. Архангелы появляются у них на пути, выстроившись в шеренгу, а Михаил на шаг впереди. Что-то не так, понимает Рафаил, но все катится по наклонной так быстро, что он не может понять что именно. — Братья, — с искренним облегчением улыбается Люцифер, шагая к Михаилу. — Как всё прошло? — Скучно, но плодотворно, — закатывает глаза Гавриил и, посмотрев на него, Рафаил вдруг понимает. Архангелы вооружены. Меч Гавриила покоится в ножнах у него на пояснице вместо того, чтобы пылиться, как целую вечность до этого, в оружейной. — Люди будут довольны. — Михаил, я… — начинает Люцифер, но Михаил перебивает его. — Куда вы идете? — Что? — Куда вы идете, Люцифер? — повторяет вопрос старший архангел и делает шаг вперед. Между ними расстояние совсем крохотное, как раз для удара мечом, поэтому Рафаил шагает следом, встает за плечом Люцифера, тянется, чтобы взять его за рукав, но почему-то не решается. Вокруг архангелов постепенно собирается толпа. Ангелы нижних чинов останавливаются рядом, озадаченные происходящим. Рафаил оглядывается, надеясь разглядеть в толпе Азирафаэля, но тот, очевидно, всё еще на посту. — Тебя это не касается, — хмурится Люцифер и склоняет голову к плечу, очевидно, тоже замечая мечи. — Отступись, — велит Михаил и расправляет плечи, вдруг становясь будто выше, мощнее. Это напускное, напоминает себе Рафаил. Они равны. — Это Она тебя прислала? — неверяще спрашивает Люцифер. Он поднимает руку, тянет её к Михаилу, но тот неуловимым движением выхватывает меч из ножен. Остальные следуют его примеру, и всё внутри Рафаила обрывается от ужаса. Толпа ахает, подается назад. У большинства на лицах страх, у многих - возмущение. Кто-то подходит ближе, встает подле Рафаила за спиной Люцифера. — Ты же это не серьёзно, правда? — качает головой младший архангел. — Брат, я… Он снова делает шаг вперед, и Михаил заносит меч. Сам не осознавая, что делает, Рафаил вцепляется в белоснежное крыло Люцифера и дергает его на себя. Они падают на землю, а в том самом месте, где мгновение назад была голова архангела, воздух рассекает меч. Безумие, чистое безумие, думает Рафаил, поднимаясь на ноги. Люцифер встает рядом, в его лице изумление напополам с неверием. — Что ж, — говорит он, отступая на шаг и взмахивает рукой. От ощущения внезапно появившейся на талии тяжести Рафаил вздрагивает. На его поясе ножны, и это действительно давно забытое ощущение. Он не тренировался, наверное, ещё со времен падения Галлифрея. Обернувшись, Рафаил понимает, что все, стоящие за их спинами, теперь вооружены. Всё очень, очень плохо. — Мне жаль, брат, — грустно говорит Люцифер и вынимает меч. Все происходит так быстро, что Рафаила буквально оглушает. Пространство вокруг взрывается блеском стали, звоном сталкивающихся мечей, криками и отчаянными гулом горна. "Нет, нет, нет, это что-то не то, почему это происходит, все должно быть не так", - думает Рафаил. Он давно не тренировался, предпочитая шутливые битвы с Азирафаэлем настоящей практике, потому что никогда и мысли не допускал о том, что ему всерьёз придется сойтись в битве с кем-то равным себе. Они же архангелы! Да, у них бывают разногласия, но неужели это настолько великий грех, что братья подняли на них мечи? Рафаил больше отбивается, чем нападает. Рядом с ним Уриил сражается с Гавриилом, их лица перекошены, на щеке Гавриила глубокая царапина, но он не тратит время на то, чтобы утереть кровь. Где-то позади звуки драки прерываются вскриками, а один раз он, уворачиваясь от удара, наступает на чью-то руку, и не дает себе и мгновения, чтобы опознать чья именно это рука. — Прекрати это, — шепчет Рафаил, поднимая на мгновение взгляд вверх. — Это уже не смешно. Крик Люцифера заставляет все окружающее пространство вздрогнуть. Сражающиеся замирают, не окончив удара, не отразив атаки, оборачиваются, и Рафаил с ужасом видит, как Михаил рывком вынимает из окровавленных крыльев Люцифера меч. Люцифер стоит перед ним на коленях, задрав подбородок вверх, а крылья за его спиной вспыхивают огнём. Архангел кричит надрывно, и от этого звука по коже табуном проносятся мурашки. Рафаил чувствует дрожь, когда младший брат тяжёлым кулем оседает на землю и... Исчезает. Михаил еще пару секунд смотрит на то место, где стоял поверженный им брат, и поднимает меч, оборачивается к остальным. Большинство ангелов — тех, что боролись против него — тут же падают на колени, бросают оружие. Рафаилу тоже хочется упасть, потому что немое неверие внутри сменяется болью, и ее так много, что он захлебывается. Рафаил усилием воли заставляет себя распрямить плечи. Он не встанет на колени перед Михаилом. — Ублюдок, — раздается сбоку, и Рафаил видит Уриила. Архангел отталкивает с дороги Гавриила, бросается к Михаилу, заносит меч, и битва вспыхивает заново. Теперь их меньше, Рафаил уже и сам не понимает, с кем именно он сражается: не задумываясь, он поднимает и опускает меч, стремясь дотянуться до всякого, кто попадается ему под руку. Он бьется со слепой яростью, прекрасно понимая, что стоит ему остановиться, и он последует за Люцифером в небытие или куда его там отправил Михаил. Подумать только — вчера у него был целый мир, целая вечность. А теперь осталась буквально пара секунд. — …мы не заканчиваемся. — Думаешь, так будет всегда?.. Боль пронзает крылья, и он выгибается дугой, пытается прижать непослушные перья к спине, спрятать их, как делал на Галлифрее и Трензалоре, но не получается. Рафаил оборачивается через плечо. У Гавриила в руках окровавленный меч, а в лице такое сожаление, что Рафаил мгновенно всё понимает. Он поворачивает голову, без особой надежды пытаясь найти в толпе Азирафаэля, и вдруг встречается с ним взглядом через всё поле брани. А затем Рафаил Падает. *** Это совсем не больно, замечает Рафаил, проваливаясь в никуда. Больно становится, когда он рефлекторно распахивает крылья, но вместо роскошной белизны за спиной трепещут окровавленные чёрные перья. Это невыносимо больно, и Рафаил кричит, цепляясь руками за ничто, пытаясь взмахнуть рваными крыльями, которые уже не способны замедлить его падение. Подобная пытка обжигает и ослепляет, горчит на языке, затекает в нос, в уши. Её так много, что он не чувствует приземления — просто спустя много, много времени Рафаил распахивает глаза и видит Ад. Ад — это тьма. Длинные пустынные коридоры Ада наполнены непроглядной тьмой, смрадом и грязью. Рафаил встает, пошатываясь, опирается о стену, глубоко дышит через нос, чтобы хоть немного унять тупую боль в крыльях. Он оглядывается по сторонам и сталкивается взглядом с Уриилом. От слепого ужаса в его глазах начинает тошнить. Да, детка. Вот тебе и безусловная божественная любовь. Первое время все падшие только и занимаются тем, что бродят по аду и кричат от боли о потерянных крыльях и тоски по Небесам. Рафаилу действуют на нервы эти стоны, и он считает это всё безумием ровно до тех пор, пока не обнаруживает себя сжавшимся в комок в самом темном и дальнем углу и непрерывно воющим на одной ноте. Хочется наверх. В перерывах между попытками вырвать длинные черные перья и мольбами, большая часть которых начинается с «как ты посмела», Рафаилу мерещится зеленый луг, тонкие пальцы в алых прядях, голубые моря, шорох грифеля по бумаге. Больше-не-архангел закрывает глаза и слышит тихий смех, видит скамейку у яблони на Трензалоре, виноградную гроздь в изящной ладони. Постепенно боль утихает. К тому моменту, когда демон находит в себе силы выйти из своего угла и оглядеться, остальные уже успевают вспомнить, как разводить огонь, и в Аду становится самую малость уютнее. Рафаил находит Люцифера, и они долго молчат, прижавшись друг к другу плечами и грея руки у огня, а затем Люцифер поднимается на ноги и распахивает графитово-серые крылья. — Люцифер, — зовет его Рафаил. Не-архангел смотрит на него сверху вниз. В черных, как тьма вокруг, глазах, больше нет знакомых смешинок. — Не зови меня больше так. *** Боль — что в крыльях, что внутри, — притупляется, но не уходит совсем. Рафаил сторонится остальных падших: он не знал большую часть из них до падения и не слишком-то жаждет узнавать теперь. Все они сменили имена, спрятали искалеченные крылья, а время превратило их раны в уродливые шрамы, и почти не осталось шанса вспомнить, с кем из них Рафаил сталкивался на Небесах. Свое имя Рафаил не меняет. Старым его никто не называет, новое никто не спрашивает, так в чем смысл? В Аду пусто и темно, он совсем-совсем не похож на Небеса. Рафаил наматывает круги по отсыревшим мрачным комнатам, вдыхает затхлый воздух и медленно сходит с ума. Не раз и не два он сбегает — распахивает звенящие от боли крылья, взмывает ввысь, туда, где Небеса, туда, где… Летит до тех пор, пока не теряет сознание от боли и не валится камнем обратно. Люцифер смотрит на него без капли сочувствия, но ничего не говорит. Сам он большую часть времени занят тем, что смотрит в одну точку и следит краем глаза, чтобы его последователи не переубивали друг друга собственными мечами. Иногда к ним падают новенькие. В каждом из них Рафаил боится и жаждет увидеть знакомое лицо. Разумеется, он не хочет, чтобы Азирафаэль пал, но его не хватает так отчаянно, что хочется выть или убивать. Первое позорно, а убивать тут некого, так что Рафаил стискивает зубы и провожает очередного новичка в какой-нибудь из темных углов, где тот сможет зализать свои раны. Быть демоном — если верить прибывающим, именно так наверху называют павших, — Рафаилу не нравится. Некоторые ангелы чином пониже спустя время начинают откровенно наслаждаться своим новым положением. Для тех, кто наверху разносил бумажки или постригал траву на лугу, открывшиеся им способности к разрушению — сила. Для архангелов же это самое настоящее бессилие. Рафаил видит покрасневшие глаза Вельзевул после того, как она пытается сотворить персиковые деревья, что так отлично получались у неё, когда она еще была Уриилом, и отводит взгляд. Его собственные попытки сотворить хотя бы небольшую лужицу до сих пор отдаются болью где-то в солнечном сплетении. Наверху всё нормально, говорят новички. Всё по распорядку. Она творит новых ангелов взамен падших, архангелы продолжают работу над Землей, серафимы стоят на посту у Ее Гласа. Всё идет своим чередом. О падших не плачут. Рафаил в это не верит. Впервые распахнув глаза, он увидел Азирафаэля. Серафим был рядом с ним, кажется, всегда: на Небесах, на Галлифрее, на Трензалоре, в космосе, на дальних созвездиях, в той тьме, которую еще не успели наполнить звездами. Азирафаэль был будто бы им самим, как рука, нога или крыло, и Гавриил пронзил не только его благодать. В тот день на Небесах Рафаил потерял что-то намного более ценное, чем белые перья. Быть того не может, чтобы Азирафаэль не оплакивал его. Только вера в то, что серафим горюет о нём, не дает Рафаилу окончательно сойти с ума. Остальные падшие слепнут от своего горя, озлобляются. Потеряв веру в Нее, они отказываются от всего светлого, что Она в них вложила. Но у Рафаила есть ещё якорь там, на Небесах, и он бережёт его, прячет так глубоко, чтобы никто не увидел, никто не отобрал, не уничтожил, не стёр в порошок. Рафаил не спрашивает новеньких об Азирафаэле не потому, что боится ответа, но лишь потому, что не хочет позволять чудовищам, в которых превратились падшие, узнать о том, что он всё еще сберёг в себе веру. *** — Ты хочешь подняться на Землю? — приподнимает брови Люцифер. Злость и угрюмость исказили черты его лица, и в нём теперь едва ли узнать того архангела, каким он был. — Зачем? Рафаил пожимает плечами. — Почему они никогда не срывают яблоки? — Потому что люди идиоты, — без смешка отзывается Сатана. — Хочешь проверить, не поумнели ли они с прошлого раза? — Просто подумал… Может быть, я бы смог… Уговорить их попробовать? Люцифер замирает на мгновение, приоткрывает рот. Рафаил видит его легкую улыбку впервые за всё это время и ощущает, как по спине проходит неприятная дрожь. — Это интересно. Попробуй, — кивает он и добавляет прежде, чем Рафаил успевает выйти: — И ещё, Рафаил. — Да? — Заходи к Эдему с востока. *** Рафаил так и делает. Обернувшись змеей, он медленно скользит к стене, размышляя о том, стоит ли ему перебраться через нее или лучше сделать небольшой подкоп. Может, проще подождать, пока люди расплодятся и сами выйдут наружу, но для этого понадобятся столетия, а он уже здесь. В прошлые разы Она не превращала Эдем в неприступную крепость. Неужто по их честь такая забота? Может ли быть так, что Она предсказала появление Рафаила здесь? Змей зло шипит, пробуя воздух раздвоенным языком. Звучит так, словно он очень невовремя уверовал в непостижимый замысел. Чушь. И все же, для полноты картины не хватает только охраны. — Куда это ты собрался? — раздается сверху, и Рафаил застывает. Глупое змеиное сердце делает кульбит и катится куда-то в область хвоста, потому что он знает этот голос, разумеется, знает. Как он может не знать? Азирафаэль медленно опускается на землю рядом с ним, прячет глаза и лишние крылья, присаживается на корточки рядом. У него на талии огненный меч, полыхающий ярче, чем все звёзды разом, и Рафаил инстинктивно дёргается, потому что перед ним серафим с ангельским оружием. Сейчас ангел, вероятнее всего, просто разрубит его пополам и даже не догадается о том, кого именно уничтожил. Надо принять обычный облик, думает Рафаил, пока Азирафаэль медленно тянет к нему ладонь. Надо обернуться, потому что ангел не станет убивать его, когда всё поймёт. Но если Рафаил сменит обличье, Азирафаэль узнает его. Увидит, кем он стал. Каким он стал. Змей сжимается, подтягивая хвост, сворачивается кольцом. Теплая ладонь удивительно нежно касается жесткой чешуи. — Ты что, свалился со стены? Не расшибся, пока падал? У Рафаила из легких будто выбивает весь воздух — может, от слов Азирафаэля, а может, потому что серафим осторожно подхватывает его на руки и взмывает в воздух. — Вот, — ласково говорит ангел, опуская змея на мягкую траву. — Не пытайся больше сбегать, ладно? От Азирафаэля веет Небесами. В нем всё: Небеса, белые крылья, зеленые луга, запах грифеля, Её любовь. Но самое главное — это Азирафаэль, и Рафаил не способен так просто отпустить его, это просто невозможно. Рафаил смотрит на него, поднимает голову, подается вперед. Ему не хочется быть ближе, вовсе нет, это не самое обычное желание — это потребность, необходимость. Обернуться вокруг Азирафаэля кругами, влезть под кожу, влиться, сделать хоть что-нибудь, только бы оставаться рядом, вместе, только бы серафим не уходил, а продолжал смотреть на него этими своими голубыми глазами, c которых однажды начались моря. Азирафаэль улыбается, глядя на обвившийся вокруг запястья кончик хвоста, его глаза буквально светятся, когда он осторожно гладит пальцами змеиную морду. — О, ты прекрасное Её творение, не правда ли? Посмотри на себя, ты великолепен! Широкая ладонь проходится по тугим кольцам от макушки до самого хвоста. Рафаил прикрывает глаза, расслабляется, слегка высовывает язык, принюхиваясь. Предательски поддается ощущениям, поэтому, видимо, и упускает момент, когда Азирафаэль в последний раз касается жесткой чешуи в этой странной ласке и поднимается, выпрямляется во весь рост. Когда Рафаил распахивает глаза, серафим уже принимает свое истинное обличье. — Ну, ползи, мой дорогой, — улыбается ангел и взмывает в воздух прежде, чем змей успевает кинуться следом и впиться зубами в кончик его белоснежных одеяний. *** Следующие земные сутки Рафаил проводит, прячась в тени причудливо раскинувшегося папоротника и глядя на очерченную солнцем фигуру на стене. Он злится. Рафаил так злится, что клыки ноют от подступающего к ним яда, а хвост хлыстом рассекает воздух, будто он какая-то драная кошка, а не змея вовсе. Он шипит, высовывая раздвоенный язык, извивается, пытаясь принять какое-нибудь положение, в котором сдерживать накатывающую ярость будет проще. Азирафаэль на стене явно скучает. Он то садится, поджимая под себя ноги, то потягивается, поднимаясь в полный рост. То вынимает из воздуха книжку и читает ее несколько часов к ряду, то щелчком пальцем создает бумагу и с упоением водит по ней грифелем. За все вечности, проведенные бок о бок с серафимом, Рафаил сросся с ним настолько, что, кажется, научился читать его мысли, и, если только он не утратил эту способность вместе с падением, теперь ему было очевидно: Азирафаэль не тоскует. В его позе, взгляде, в положении плеч, в наклоне крыльев безграничная скука. Возможно, немного гордости возложенной на него миссией. Капелька восхищения творением архангелов. И ни следа пережитого горя, грусти или сожаления. Ни-че-го. Серафим не выглядит, как существо, недавно потерявшее часть себя самого. Если точнее, то он не выглядит, как Рафаил. Демон рад бы был сказать, что он лишь рад увидеть Азирафаэля счастливым. Что он счастлив тому, что серафим просто жив, здоров и всё ещё ангел. Но кого он, чёрт побери, пытается обмануть? Неужели ангелу действительно всё равно? Когда солнце садится во второй раз, а Азирафаэль на стене вынимает из ножен огненный меч и принимается с фырканьем подкидывать его, Рафаил отворачивается и уползает вглубь сада. *** Первые люди всегда выходят у Неё очень забавными. В них всё чересчур: красота, доброта, наивность, вера в Нее. В этом была и проблема серафимов — они тоже начались первыми. Адам едва не наступает Рафаилу на хвост, а потом долго гладит его в извинении. Ева буквально светится, оглядывает свой округлившийся живот, и соблазнить ее оказывается слишком просто — до обидного просто. Грустный взгляд, пара легких намеков — и она уже срывает с дерева яблоко. Рафаил смотрит на неё, не мигая — вот он, момент. Тот самый, которого он ждал целых двадцать два века существования Трензалора и Галлифрея. Момент истины в буквальном смысле этого слова. Ева надкусывает яблоко, втягивает через зубы воздух, широко распахивает глаза. Яблоко выпадает из ее рук, с глухим стуком катится по земле. Рафаил задерживает дыхание. — Что ты сделала, Ева? — У Адама в глазах благоговейный ужас. — Что ты сделала? Рафаил медленно спускается с дерева, скрывается в тени сада. Ему вовсе не хочется смотреть на еще одно падение. *** Когда он возвращается к Древу, Эдем уже пуст. Рафаил медленно исследует каждый угол сада прежде, чем понимает: люди действительно ушли. С ума сойти — этот проект официально можно считать самым провальным в истории. Снаружи львы, тигры, драконы или кто-то новенький, порожденный больной фантазией Гавриила — Адаму с Евой жить ещё от силы пару часов, если, конечно, они всё ещё живы. Может быть, с неохотой думает Рафаил, задумчиво скользя в сторону стены, Она была права, когда велела не есть яблоки. Парадокс какой — люди, не вкусившие яблок, убивали себя спустя несколько веков, а люди, нарушившие запрет, покончили с собой сразу. Вопрос о том, зачем тогда вообще сажать яблоню, с каждым разом становился все насущнее. Рафаил выглядывает в дыру, проделанную людьми, и отшатывается, когда сталкивается взглядом с парой огромных желтых глаз. Лев издает тихий рык прежде, чем встряхнуть гривой и отвернуться. Наверное, он сыт, с досадой думает демон, отползая подальше от проема в стене. Наверное, он слишком занят перевариванием Евы и ее ребенка, чтобы охотиться на не слишком-то аппетитную с виду добычу. При этой мысли Рафаил ощущает странную горечь. Он ещё не успел привязаться как следует к этим людям, но знал, помнил, какими они могли бы стать. Скучными, обычными, серыми. Светлыми, добрыми, нежными. Скользя вдоль стены, Рафаил думает, что совершил ошибку. Из-за его глупости, из-за нелепой жажды мести человечки мертвы — все, даже тот, что был в животе. Нельзя убивать детей, думает Рафаил. Может быть, не зря он всё же пал. Может быть, Она уже тогда знала, что он способен на подобное? Азирафаэль стоит на восточной стене, смотрит вдаль. Рафаилу не видно выражение его лица, но навряд ли там есть что-то хорошее. Демон пригибает голову к земле, отворачивается. Он сделал всё, что должен был. Люцифер будет доволен — может быть даже улыбнется по-настоящему впервые за это время. Рафаилу не хватает той его улыбки. Он сделал, что мог. Пора уходить. И все же… Рафаил застывает на мгновение. Ему до смерти хочется подняться на стену и принять свое обличье, поговорить с Азирафаэлем. Увидеть хоть какую-то реакцию, убедиться, что ему показалось, что ангелу на самом деле не всё равно. Но липкий тягучий страх сковывает всё внутри, будто ледяная корка. Он не хочет, чтобы Азирафаэль видел, каким он стал. Но если демон уйдет, они могут никогда больше не встретиться. Уж следующую-то свою игрушку Она сумеет защитить от паразитов вроде Рафаила. Змей смотрит на неподвижную фигуру серафима и решается. Скользит вверх по шершавому нагретому солнцем камню, с тихим шипением трепещет раздвоенным языком. Аура ангела не отталкивает, как он опасался, не тревожит — наоборот, ласкает теплом и успокаивает. Демон медленно поднимается в полный рост, становится рядом с Азирафаэлем. Медленно выдыхает, давит в зародыше позорный порыв сбежать. Он знает, что не сможет себе простить побег. Никаких других шансов и попыток. Азирафаэль смотрит на него с легкой улыбкой и совсем не выглядит удивлённым. Рафаил открывает рот, чтобы сказать что-то вроде «привет» или «сюрприз», но тут натыкается взглядом на две черные точки, ползущие по желтому песку. Ну на-адо же. Выжили. — Шутка не очень удалась, — выдает он неожиданно даже для самого себя. — Прости, что ты сказал? — переспрашивает Азирафаэль с вежливым равнодушием. Рафаил смотрит на него, и внутри у него что-то то падает, то взлетает. Это что, игра в «я тебя не знаю»? Азирафаэль настолько зол на него, что делает вид, будто они незнакомы? — Я сказал, шутка не очень удалась, — повторяет демон на автомате, и ангел рассеянно кивает. Да быть того не может. Рафаил знает серафима столько же, сколько себя, а может, даже дольше. Этот ангел не способен на притворство — Азирафаэль может сколько угодно обманывать Гавриила или Михаила, но его — никогда. Рафаил знает его до последней капли благодати, и он бы заметил, он бы понял. Но демон смотрит пристально и не находит в Азирафаэле ни намека на узнавание. Ни радости, ни удивления, ни обиды. Ни-че-го. — Как-то Она слишком с ними строга, — мямлит он, пока его взгляд рентгеновским зрением сканирует ангела. Что-то тут не так. Азирафаэль что, не узнает? Но ведь он почти не изменился. Внешне, по крайней мере. — Что плохого в том, чтобы познать разницу между добром и злом? Ангел пожимает плечами, чуть наклоняет голову. «О падших не плачут», — всплывают в голове Рафаила слова новичка. О падших не плачут. Может быть, им запрещено общаться с падшими? Бред. Азирафаэль послушный ангел, но даже он не был бы способен изобразить настолько тотальное равнодушие. — Должно быть, это плохо… — тянет Азирафаэль и приподнимает брови. Он ждет, что Рафаил… представится? Мысли в голове демона носятся с совершенно сумасшедшей скоростью. Ангел его не узнает. Она лишила его памяти? Зачем? Было ли это жестом сострадания или наказанием? Я Рафаил, хочется сказать демону. Я архангел Рафаил, и ты знаешь меня столько же, сколько существуешь на свете. Я архангел, мать его, Рафаил, и ты не смеешь просто так забывать обо мне просто потому, что тебе велели. Ты должен помнить меня, ты помнишь меня? Вспомни меня! Только это всё уже не правда. Архангел Рафаил пал, сражённый мечом своего брата. Вместо него теперь черный ползучий демон. «Ну, ползи, мой дорогой». — Кровли, — выдавливает из себя Рафаил. — Кровли, — кивает Азирафаэль с улыбкой. Видимо, тоже вспоминает прошлую встречу в саду. — Должно в этом быть что-то плохое, раз ты в этом замешан. Ни тени узнавания. Кроули делает крохотный шажочек назад, подспудно надеясь, что его окажется достаточно, чтобы свалиться со стены и провалиться прямо в ад. Азирафаэль на самом деле не помнит его. Ангел говорит что-то, а демон что-то ему отвечает. Подробности диалога стираются из памяти в ту же секунду, потому что всё, о чём он способен думать в эту секунду — это бесконечное «он не помнит, он не помнит, он не помнит». Кроули смотрит на Адама и Еву, на то, как они бесстрашно бросаются на льва с огненным мечом. Кажется, эта история с яблоком обернётся куда большими проблемами, чем просто смерть человечества. Похоже, они намерены выжить. В отличии от Кроули, который выживать совершенно не намерен, но, похоже придётся. Под левой лопаткой тяжело тянет при воспоминании о сумрачных днях в Аду, когда он выл, царапая ногтями влажные стены, когда хрипел, сжавшись клубком на холодном полу. Все те разы, когда он срывался, кидался вверх, взмахивал переломанными крыльями в попытке подняться наверх. В надежде увидеть Азирафаэля. Все те ночи, в какие он бродил по коридорам, как безумец, представляя себе боль и тоску серафима, ощущая себя виновным в его страданиях и совершенно бесполезным, неспособным помочь. Когда он глядел на свой брошенный в темном углу ангельский клинок, и его помутневший от боли разум шептал «возьми и покончи с этим», но потом перед глазами вставал образ Азирафаэля, и демон прикусывал пальцы, зудящие от желания поднять меч. — Что ты теперь будешь делать? — спрашивает Кроули у Азирафаэля, когда тот без каких-либо эмоций распахивает над ним крыло. В этом жесте ничего личного — простая доброта, и на мгновение демону хочется ухватиться за это крыло, вырвать из него перья, скинуть ангела со стены, потому что какого чёрта он его не помнит?! Кроули этого, разумеется, не делает. — Останусь здесь, — пожимает плечами Азирафаэль. — Думаю, им пригодится помощь, раз уж они избрали столь сложный путь. Кроули кивает. Пожалуй, он тоже останется. Пускай Азирафаэль и забыл, но Кроули-то помнит. Он не может подняться за серафимом на Небеса, но остаться с ним здесь вполне в его силах. Кто знает, чем это все обернётся.