Пурга

      Был ясный зимний день, но у Анны Аркадьевны резко потемнело в глазах.       Это случилось внезапно — вот только она попросила остановить на вокзале, послав покупать билет, а сама пошла в шум поездов, как вдруг ноги ее подогнулись, а в глазах потемнело. Анна тяжело задышала и едва не упала, но чья-то мужская рука поддержала ее.       Сердце сжалось тревожно-испуганно. Мужчина развернул ее лицом к себе: бледное, неземное, измученное лицо, сам в мундире, худой, а взгляд злой, цепкий — так и буравил Анну насквозь.       — Вы в порядке, Анна Аркадьевна? Будьте осторожны, сегодня безветренно, дыма много, так и оседает вокруг, может стать дурно, а там... на пути, под поезд — и прощай, Анечка!       Она отшатнулась от него, оглянулась — люди словно не замечали их обоих, проходя мимо. Мир словно бы замедлился, или же ей так чудилось из-за густого паровозного дыма.       — Кто вы... что...       — Не ходите по краю, платформа скользкая. Соблюдайте правила, они кровью вашей писаны, — отозвался он, удаляясь в дым и на ходу закуривая сигаретку, — и бога ради, не надо вам в Москву ныне. Сами все разберут без вас.       — Что за глупая шутка! — она выпрямилась, от дурноты не осталось и следа. Анна, судорожно оглядываясь и кутаясь в шубку, пошла в сторону экипажа. На поезда ей расхотелось смотреть.       Она и думать забыла об этом случае, поглощенная дневными заботами, но вечером Алексей Александрович оторвался от книги и устремил на нее взгляд усталых и покрасневших глаз.       — Ну что, купили билет к брату? Когда едете?       — Да, еду, — твердо ответила она. — Уже завтра в вечер.       — Хорошо, — он побарабанил пальцами по книге. — И на месяц, как было условлено. Что ж. Доброй дороги, душенька. Ваш преданный муж будет скучать по вам и каждый вечер мечтать о вашем возвращении.       Она раздраженно отмахнулась от его тона, поднялась с места, собираясь уходить, и вдруг остановилась.       — У вас когда-нибудь возникала тревога перед дорогой?       — Нет, разве что если это дорога в новый город. Но вас встретит Стива, вы же написали ему, что едете. Так к чему?       — Нет, нет, ерунда. Наверное, я устала. Пойду к себе. Доброй ночи.       Она поспешно прошла к себе. Не ехать... тот господин — был ли он? — просил не ехать. Но Стива, Долли... Анна села к столу, закрывая лицо. Ее бросило в жар, щеки заалели, как будто в Москве был какой-то скрываемый от всех грех.       — За окном такая метель, так что я пришел проверить, тепло ли у вас, — неожиданно мягкий голос Алексея Александровича заставил Анну вздрогнуть. Она обернулась: он уже переоделся ко сну и смотрел на нее серьезно, как будто она — его очередной министерский проект.       — Да, тепло, даже жарко, — она обмахнулась веером, пытаясь согнать румянец. Помолчала и вдруг невольно продолжила говорить. — У вас усталый вид. Тяжелый день? Вам надо взять отпуск.       — Да, бывало и лучше. Но все для вас, моя дорогая жена. Чтобы вы могли ехать в Москву и... — он поспешно замолчал, но Анна уловила упрек в его шутливой речи и поднялась. Подошла, положила изящную руку на усталое плечо.       — Я могу не ехать, а на эти деньги вы можете поехать в отпуск... — она не смотрела ему в глаза, сосредоточившись на пуговице халата.       Он вздохнул и накрыл ее руку своей.       — Идите спать, Анна, не говорите глупостей. Постарайтесь уснуть под этот ветер.       Она подчинилась, покраснев: он прав, она перешагнула границу взаимного уважения, опять проявила слишком много чувства, смущающего ее мужа...       Анна лежала в кровати, и сон ее под гул ветра был беспокоен: ей было тревожно, за себя, за дорогу и за Алексея Александровича. Чудился ей сквозь дрему молодой офицер, какой-то бал и странные, чужие поцелуи на ледяной шее... Она вздрагивала, просыпалась: в комнате тепло, но она одна. И снова сон, и снова какие-то пылкие слова: как будто ее тянет крюком в бездну.       В четвертом часу она проснулась от очередного витка сна и заплакала тихонько: так ей было жутко и жалко себя.       Тихие неуверенные шаги под дверью: Сережа? Анна поспешно вытерла слезы и встала, подходя к дверям, ожидая увидеть сына — но вместо него Алексей Александрович смотрел на нее, щурясь от света ее лампы.       — Что случилось? Что вы тут делаете? — у нее опять тревожно забилось сердце: вдруг ему нехорошо? Вдруг нездоровится?       — Не знаю, право. Можно войти?       — Да, конечно! Вы здоровы? Отчего не спите?       Он робко сел на стул у ее кровати, как будто ему неловко было быть в ее комнате — а Анна знала, что оно так и есть.       — Анна, вы плакали? Со мной все в порядке, я все не могу уснуть из-за метели, она тоже плачет... Слышите?       Она прислушалась, и ее вновь передернуло от ледянящего ужаса.       — Мне страшно, я не хочу ехать. Кажется, случится что-то плохое, если я поеду. Не смейтесь надо мной... — она протянула к нему руки. — Мне страшно за вас и за себя.       Алексей Александрович, робея, как гимназист, взял ее руки в свои, пытаясь согреть хрупкие пальцы.       — Вздор, — неуверенно произнес он. — Логически ваша тревога не обоснована.       — Я не поеду, — она покачала головой. — Возьмите отпуск и поезжайте со мной отдохнуть. Я целый вечер на вас смотрю, и мне больно... Прошу, ну ради меня. Мне кажется, мы что-то упускаем, что-то важное, слышите?       — Я не могу, я должен, у меня проект, — он закрыл глаза, бормоча оправдания, но Анна высвободила руку и вдруг второй раз за вечер прикоснулась: ее рука у него на лбу, разглаживая вечные морщины. — Анна! Что вы...       — Не поеду! Не поеду! Слышите меня? И не просите! — она вдруг обрела силу, и ей показалось, что там, в темноте, раздался умиротворенный вздох.       — Хорошо, завтра сдадите билет, напишете Стиве, оправдаетесь перед всеми... — начал относительно бодро и уверенно Алексей Александрович, но Анна вдруг всем телом прижалась к нему, неловко обнимая.       — Поедем все вместе на воды, и Сережу возьмем — он совсем вас стал дичиться. Срок вам три дня, и никакого "Но я должен...".       У Анны в глазах засияли искры. Она посмотрела на своего мужа точно впервые и вся разулыбалась.       — А сейчас давайте спать, Алексей Александрович. Я вас совсем заболтала со своими тревогами.       — Нет, подожди, Анна, — он вдруг перешел на ты и заговорил тихо, не глядя на нее. — Мне надо тебе рассказать кое-что... я не уверен в своем здоровье после этой истории. Я вышел сегодня из министерства, хотел ехать домой, как ко мне подошел худой человек — болезный студентик в черном. Он назвал меня по имени, сказал, что... нет, это я опущу! Одним словом, он сказал мне, что мне нельзя пускать тебя. Я рассердился, понятное дело, велел ему проваливать, а тут ты, с твоим: "Боюсь, не поеду"... И самое чудное, что видел его точно один я. Что будто я сошел с ума... — он потер виски.       — Ну что вы, Алексей Александрович, вам показалось. Вы фигура видная, вас все знают и что я жена ваша — тоже. Об отъезде я говорила подругам — мог услышать, а уж глупостей люди много говорят, — Анна пришла в волнение от его слов, но успокоила теми же словами, что давеча сказала самой себе. — Может, это он не в себе, а вы думаете на себя... Глупости это! Выкиньте из головы!       Алексей Александрович покачал головой.       — Я сказал бы себе то же, но... что-то чудное в нем. Впрочем, вы правы, вздор! Но все же — к лучшему, что вы останетесь.       Он переплел их пальцы и посмотрел на нее пристально.       — Конечно, к лучшему. Побудьте сейчас со мной... Буря и вправду страшно воет, не хочу одна больше.       Они легли, Анна, как давно не делала, прижалась к нему, расходуя непривычную, волнами накрывающую нежность.       За окном гудела и вздыхала буря до утра, а они лежали рядом, укрытые одним тяжелым одеялом — и ночь не принесла более тревожных снов.       Вечером следующего дня в Москву ушел состав с одним пустым местом в купе, где ехала графиня Вронская. Мужчина в черном проводил его взглядом, покачал головой и перевел стрелку за ним — история пошла по иному пути...