Наваждение

Грязно-серая пелена тумана дырявым покрывалом опустилась на ночной город. Рваные полупрозрачные щупальца пролезали в каждую щель, каждое открытое окно, неся с собой ощущение промозглой сырости, зловония Подполья и этот запах. Один единственный запах, который можно было распознать везде, неважно – находишься ли ты около помойки, возле разлагающегося трупа или в насквозь прокуренной комнате. Этот чертов запах заполнил все пространство вокруг, дико, неистово раздражая, вплоть до желания немедленно заткнуть нос и найти альтернативный способ подачи кислорода в организм, и, одновременно, он же стал жизненно-важной мелочью, без которой его и так мерзостный характер становился еще ершистее. Хайне порывисто поднялся и под аккомпанемент насмешливого визгливого хихиканья своего альтер-эго с громким хлопком захлопнул распахнутое настежь окно. В течение сегодняшнего дня и так было достаточно актов добровольного мазохизма, но, черт возьми, он уже сам насквозь провонял ею. Эта хренова баба пахла не приторно и отнюдь не цветами, нет, она пахла свежей кровью, полиролью для катаны и вечной зимой. И он пах так же. Теперь. Утробный рык вырвался из его глотки и разлился по комнате гулким эхом, отражающимся от стен практически пустого помещения. Она ведь ни капли не нравилась ему, его бросало в дрожь только от одного ее голоса, а ещё она – приставучая зануда, сама не понимающая мотивы своих поступков. Бесит! Так и прибил бы. – Ну мне-то хоть не ври. Себя можешь обманывать, сколько хочешь, а меня не стоит. – Хриплый голос внутреннего Пса набатом стучал в его голове, растворяясь в потоке бессвязных мыслей. – А не пошел бы ты! Я бы с огромным удовольствием всадил в нее несколько пуль или схватил бы за волосы и… – Заставил опуститься на колени и отсосать тебе? Или прижал бы к стенке и грубо трахнул, а, Хайне? Ты не можешь отрицать, что хочешь этого. – Иди нахрен! Нужна мне эта истеричка. – По полу, негромко стуча, покатилась пуговица от сдернутой наспех рубашки. – Еще неизвестно, кто из вас большая истеричка, – прозвучала последняя реплика, и сознание Раммштайнера вновь стало безраздельно принадлежать только ему. Значит, дальнейший план действий был прост: бросить испорченную рубашку куда-нибудь на диван, аккуратно отстегнуть мелодично позвякивающий звеньями цепи маузер от пояса брюк, положить его на подоконник рядом с очками и почти полной обоймой и пойти в ванную. Белые ленты бинтов, одна за другой, упали на холодный кафель, постепенно оголяя шею; небрежно сброшенные брюки бесформенной кучей лежали у двери. Через несколько мгновений по телу неспеша побегут холодные ручейки воды, возвращая бодрость, проясняя разум и стирая запах. Вода – замечательный нейтрализатор. За окном шёл дождь. Спустя несколько дней, окончательно смирившись с неотступно следующим за ним запахом, Хайне старался не обращать на него внимания, и поэтому для него, глубоко ушедшего в свои мысли, было некоторой неожиданностью обнаружить Наото в самом опасном квартале города. Да еще и не одну – с Магато. Они стояли практически вплотную друг к другу, и Магато что-то нашептывал ей на ухо, с каждой секундой прижимаясь все плотнее к ее телу, а она, похоже, абсолютно не возражала против такого развития событий. Ее запах кружил голову, душил и обволакивал, впитывался в кожу и оседал на нёбе. Разум постепенно накрывала багряная пелена ярости, а губы кривились в хищном оскале. Раммштайнеру было абсолютно безразлично – видят они его сейчас или нет, что-то раннее неизвестное рвалось из его нутра, под тихое низкое рычание и визгливые смешки Пса. – Ты же хочешь сейчас быть на его месте. – Заткнись. – Хочешь так же прижимать ее к себе, так же шептать ей что-то на ухо, касаясь губами кожи. – Заткни пасть и свали, я тебе сказал! – Ухожу-ухожу, а ты наблюдай дальше. Наблюдай и бездействуй. Хайне вновь перевел взгляд на парочку, стоящую у стены. Магато похабно ухмылялся, оглаживая ее щеку рукояткой ножа, а после ее тихой реплики заливисто рассмеялся и, дернув на прощание за неровно подстриженную прядь волос, направился к почти невидимому выходу из переулка. Наото вскинула катану на плечо и тоже собралась было уходить, но вдруг резко обернулась и уставилась немигающим взглядом на угол дома, за которым стоял Хайне. Ее непроницаемые синие глаза пару минут неотрывно следили за тенями в переулке, после чего она нервно передернула плечами и повернулась к нему спиной. Через несколько безмолвных мгновений она растворилась в темноте, неслышно ступая по мокрому асфальту. Запах ядовитыми щупальцами стелился за ней шлейфом, проникая в каждую доступную щель, сковывая грудь, сводя с ума и мешая дышать. Спустя некоторое время Хайне стало немного легче: Наото куда-то исчезла, а вместе с ней исчез и надоедливый запах, впрочем, оставивший после себя непонятное послевкусие и странные порывы. Зато вместо него появились сны. Эти странные, абсурдные видения омрачали и без этого плохое настроение и играли на расшатанных нервах. Подсознание явственно на что-то намекало, вот только на что? Красочные, яркие и очень реальные картинки. Но это было не мрачное детство лабораторной крысы в Подполье, не страшный ужас-осознание того, что он собственными руками убил самых важных людей в своей жизни, и даже не смачные пинки для одноглазой заразы. Ему снилась Фуюмине. Но вот только вместо того, чтобы во сне всадить ей пулю в лоб, он осторожно, будто боясь сломать, прикасался к ней, оглаживал выпирающие ключицы почти дрожащими пальцами, касался темных волос губами и наслаждался этим проклятым запахом, в котором можно было различить доселе неизвестные нотки. Он не знал, почему так случилось и что это спровоцировало, а Пес только смеялся над всеми догадками, предоставив ему самому решать, чем это вызвано. Однако иногда он видел и другие сны. Мрачные и тяжелые – они оставляли после себя гнилое послевкусие и ощущение абсолютной беспомощности и отвращения. Ему снилась та самая темная подворотня, в которой он видел Фуюмине и Магато. Только в этот раз они не разговаривали. В этот раз она цепко держалась за его плечи, комкая складки рубашки тонкими пальцами, время от времени прятала лицо у него на груди, чтобы подавить и без того тихие стоны, и двигаясь в ритме, который задавала его ладонь, целомудренно прикрытая ее юбкой. Судорожные вздохи и похабные ругательства, слетающие с губ Магато, часто прерывались глубокими влажными поцелуями, оставляющими после себя прокушенные губы, капельки крови на подбородке и тонкие, практически невидимые, ниточки слюны, которые вызывали ощущение, что эти двое неразрывно связаны друг с другом. Наото извивалась в его руках, все больше и больше прижимаясь спиной к стене, и подавалась бедрами вперед, предоставляя его пальцам полную свободу действий. А в момент оргазма она внезапно открывала глаза и встречалась взглядом с безмолвно наблюдающим Хайне, и судороги еще сильнее сотрясали тонкое тело. После таких снов он обычно отправлялся в церковь и брал у святого отца какое-нибудь одиночное задание, дабы выпустить на волю свою яростную злобу, и от души пинал невовремя попавшего в переплет Бадоу, который, и так постоянно огребая от Раммштайнера, не искал особой причины, объясняющей его поведение. Ведь ему бы даже и в голову не пришло, что Хайне срывался из-за этой абсолютно непонятной бабы. Только отец Эрнест таинственно улыбался, глядя на его метания, но в кои-то веки решил пустить все на самотек и не лезть с советами. Апатичные дни сменялись беспокойными ночами, подсознание Хайне мучило его все новыми и новыми вариациями развития отношений с Наото. Но сегодня… сегодня ему снился самый необычный сон из всех возможных. Горько-сладкий, сдобренный неудержимой похотью со вкусом крови. Он снова тонул в ее обволакивающем запахе, от чего раздражался даже во сне и неосознанно крепче стискивал ее шею, восседая на ней верхом и вдавливая ее лицо в подушки старенького дивана в своей квартире. Он хрипло рычал, выводил языком на ее спине известные только ему узоры, чередуя нежные касания губ с грубыми укусами, из ранок от которых между ее лопаток медленно сочилась кровь, смешиваясь с его слюной и создавая абстрактные рисунки на бледной коже. Тонкие губы обследовали каждый сантиметр ее спины, каждый позвонок, отчего на ее коже виднелись россыпи пока еще едва алеющих засосов. Понемногу дикая злость отступала, и он больше не сжимал тонкую шею ладонями, а оглаживал кончиками пальцев ее руки и плечи. Чтобы через мгновение рывком поднять ее с дивана и усадить верхом на себя, переплести свои пальцы с ее и уткнуться губами в ямочку между ключиц, аккуратно прихватывая зубами кожу у основания шеи; чтобы потянуть кружево на ее бюстгальтере вниз, оголяя округлую грудь и рваные контуры крестообразного шрама, по которым он будет проводить языком, наслаждаясь ее тихими стонами. В его снах она всегда бездействовала, просто безмолвно принимала его грубые и порывистые ласки как данность, но ни словом, ни жестом не проявляла свою заинтересованность. Сегодня же ее тонкие пальцы аккуратно перебирали его волосы, очерчивали контуры угловатого лица и бегло поглаживали ошейник, отчего по его и так напряженному телу разбегались мурашки, щекоча до предела напряженные нервы и будоража повизгивающего от нетерпения Пса. Своей робкой нежностью Наото гасила грубые ласки Хайне, уравновешивала все действия, выводя их из ранга «почти насилие» в ранг «обоюдное согласие». Она не пыталась отстраниться, когда его большие ладони грубо сминали ее хрупкое тело, не пыталась прервать контакт, когда его пальцы скользнули под юбку и, робко поглаживая нежную кожу бедра, осторожно скользнули под белье. Однако досмотреть этот чудный сон Хайне было не дано. Из сладких и дурманящих объятий Морфея его вырвал громкий стук в дверь и вопли Бадоу о том, что им немедленно нужно было отправляться в церковь, Эрнест что-то там разузнал и дело не терпело отлагательств. В унисон с Бадоу орал и возмущался Пес в его голове: – Да трахни ты уже ее! Хватит мучить и бабу, и нас! Прохладная ткань рубашки приятно холодила кожу, а внезапное предчувствие чего-то неизбежного бодрило и будоражило, вырывая сознание из цепких когтистых лап своего вечного соперника. – Кажется, я тебе говорил, чтоб ты шел нахер. Я сам со всем разберусь. Маузер привычно и успокаивающее оттянул карман брюк, громко хлопнула входная дверь, еще громче заорал возмущенный длительным ожиданием Бадоу. Да уж, день явно не задался с самого утра. Хайне с привычным отстраненным выражением лица шел по улице вместе с Нейлзом, вполуха слушая его возмущения по поводу очередного заказчика-козла, который вместо обещанного вознаграждения попытался всадить в него несколько пуль, про вконец оборзевшую Мими, которая в последнее время одевалась так, как будто и не одевалась вовсе, а только некоторые части тела клочками ткани прикрывала, про его, Хайне, мрачную морду и про то, как его все это в целом заколебало. Раммштайнер же все больше погружался в свои мысли и начал уже предполагать, что стал потихоньку сходить с ума: Наото же не было в городе, так почему же чем ближе они подходили к церкви, тем сильнее он чувствовал эту будоражащую смесь ароматов? Неужели она стала-таки его навязчивой идеей? Дверь в храм распахнулась от мощного пинка Нейлза, который к тому же, входя в помещение, даже и не подумал выплюнуть дымящуюся сигарету, за что и огреб парочку ударов тростью от святого отца, исключительно в воспитательных целях. Но Хайне едва ли обратил внимание на всю эту возню, обоняние его не обмануло – она была здесь. Сидела на дальней лавке вместе с улыбающейся Нилл и читала ей вслух какую-то книгу. Видно было, что в первую очередь после своего возвращения она наведалась к бабушке Лизе, дабы сменить гардероб – значит, ее нехило потрепало на задании. Однако его цепкий взгляд не уловил видимых повреждений на ее теле, хотя, вполне возможно, что они были скрыты под тонким черным кружевом ее нового платья и такими же длинными перчатками. Ее спокойный, чуть хрипловатый, мелодичный голос негромкими переливами разносился вокруг. Он околдовывал не хуже запаха, а уж эти два фактора вместе и вовсе могли свести с ума кого угодно. Хайне устало плюхнулся на ближайшую к нему лавку и прислушался, мысленно пытаясь отделить голос Наото от перебранки двух идиотов за его спиной. Глаза закрылись сами собой, окончательно отключая его от реальности. Его мысли путались с мыслями Пса, реальность тесно сплеталась с иллюзиями, выдавая желаемое за действительное. В себя он пришел только когда услышал, как книга, которую читала Наото, с негромким стуком упала на пол и, тихо шелестя страницами, открылась где-то на средине, а сама Фуюмине издала удивленный возглас. Открыв глаза, Раммштайнер обнаружил, что они остались в помещении только вдвоем и что он почему-то со всей силой прижимал Наото к стене, тщательно зафиксировав руки над ее головой, а его колено находилось между ее бедер, едва касаясь кожи на внутренней стороне. Перед глазами все плыло, то и дело возникали картинки из его снов: стонущая, покорная Фуюмине, с радостью принимающая его ласки. И он не выдержал. Под глумливые смешки своего внутреннего сожителя Хайне еще сильнее прижал Наото к стене и впился в ее губы грубым неумелым поцелуем. Он терзал ее грубыми касаниями, периодически одаривая поцелуями шею и кожу за ухом, поглубже вдыхая ее аромат и шевеля тонкие волосы своим беспокойным дыханием. Он ожидал яростного сопротивления, попытки оттолкнуть, но уж точно не такого убийственного спокойствия. Не равнодушия, нет – именно спокойствия, ведь он прекрасно видел, что у нее участилось дыхание, что на не скрытых тканью участках кожи появились мурашки, что как только он отстранился от ее губ – она медленно-медленно провела по ним языком, слизывая вкус его прикосновений. Но сейчас пелена спала, наваждение прошло, и Хайне осторожно отпустил ее руки, на которых явственно виднелись следы от его пальцев, и немного отстранился, перестав вдавливать ее тело в стену. Почему-то страстно хотелось двух вещей: извиниться и поцеловать ее снова, почувствовать ее отклик и окончательно распробовать, какова она на вкус. – Ты… я… вот ведь блядь! Но поток его несвязных мыслей прервала сама Наото: она осторожно провела ладонями по его плечам и, сомкнув руки у него на затылке, аккуратно погрузила пальцы в растрепанные волосы, вовлекла Хайне в медленный чувственный поцелуй и не давая ему и шанса на отступление. Она и так слишком долго ждала.