«I came in from the outside, Burnt out from the joy ride – She likes to roll here in my ashes anyway.»
Всем на свете девочкам нравятся мальчики-домá, мальчики-тепло; Ньют – мальчик-перекати-поле, потерянная шахматная фигурка. У него улыбка тёплая, как море в августе, подростковая нескладность и целый чемодан неловкости. Тина смотрит так, как смотрела Лита, и от этого страшно самую малость, всего чуть-чуть; Скамандер замирает над своим драгоценным чемоданом, почему-то позорно заслушиваясь. В голове мелькает стылый камень коридоров Хогвартса и шоколадные лягушки.«The same kind of music haunts her bedroom – I'm almost me again, she's almost you.»
Голдштейн американка, и это как аврорство – неотъемлемая составляющая её сущности. Она тянет «не переживай»* через носовую «а» и его за рукав синего твидового пальто прочь от центра города. Наверное, Куинни была права: Лита всегда брала больше, чем отдавала, и однажды просто забрала всё – тихие разговоры по ночам, общие шутки, понимание и любимый свитер. Ньют по-британски хмурится, сводя свои британские брови к британской переносице: за свитер обиднее всего.«I wouldn't know where to start. "Sweet Music" playing "In The Dark" Be still "My Foolish Heart," Don't ruin this on me.»
Тина танцует на берегу широкорукого Гудзона, и стоптанные туфли врезаются в брусчатку, оставляя после себя лишь тихий цокот сбитых каблуков. На часах три, и солнце замирает на половине пути между полушариями планеты; старый скрипач вяжет неловкий узел из шарфа и растворяется в утренней ледяной дымке. Но Тина танцует, потому что впервые чувствует себя достаточно взрослой и свободной, чтобы творить подобные глупости, без которых жизнь хуже варёной морковки. Ньют смотрит на неё по-привычке застенчиво, вполоборота и как-то по-кроличьи невинно. Лита всегда танцевала почти так же, только медленнее и грациозней; она всегда знала себе цену и держала плечи ровными.«I've got some colour back, she thinks so too – I laugh like me again, she laughs like you.»
Голдштейн не обижается на упоминание Лестрейндж за столом, но сидящая с ней рядом Куинни напрягается, упираясь потяжелевшим взглядом в тарелку супа – легилименция порой здорово усложняет жизнь. Тина-Тина-Порпентина (за что только надо было назвать так дочь?) тонкая, как стрела, хваткая и упёртая, но только в моменты отступающего трепета перед начальством и законодательством. Ньют и того хуже [думает он сам про себя] – кто вообще может забыть закрыть собственный чемодан, полный экзотических тварей? Голдштейн смотрит на него с тенью сочувствия, словно на душевнобольного, а после, в обречённости и собственной гостиной роняет тяжёлую голову на колени сестре. Младшая вздыхает, морща аккуратный носик – англичане, чтоб их чаем затопило. Тот ещё народец.«I wouldn't know where to start. "Sweet Music" playing "In The Dark" Be still "My Foolish Heart," Don't ruin this on me.»
Всё их общение в итоге раз за разом сводится к партии в шахматы [чаще - в шашки], всё признание – к предложению вручить книгу лично, проехав половину старого и весь новый свет, по пути заработав приключений разной масти и одобрению этого предложения. Девочкам нравятся мальчики-домá, мальчики-тепло, но Ньют – мальчик-Лондон, мальчик-неловкость. Тина говорит, что у него красивые ямочки на щеках, когда он улыбается. Говорит, конечно же, не ему, а Куинни. [Если откровенно – она просто об этом думает, но любая информация имеет свойство распространяться]. Ньют думает, что Лестрейндж... никогда не говорила решительно ничего ни о нём, ни о [Мерлин упаси!] его улыбке. Он ловит эту мысль за хвост, как летящую мимо комету, и смакует её с неожиданно садистской лёгкостью на душе. Скамандер смотрит на девчонку в огромном пальто с чужого плеча, стоя на чистом белом борту парома, и думает, что она – не Лита. Лита брала, брала и брала, пока не забрала всё, что сочла своим, но всё сердце украсть почти что невозможно; Тина даёт ему больше, чем кто-либо – свободу делать выбор. И он вспоминает с каким-то невесомым счастьем, горящим на кончиках ушей, что Лита не любила танцевать, смеялась в ладонь, постоянно зажимая смешинки между пальцев, и никогда на него не смотрела так. Тина – не Лита. Тина – девочка-потеря, девочка-стихия, застрявшая в слоях реалий мира. Тина хочет прочесть его книгу. Ньют хочет её ей привезти.«I wouldn't know where to start. "Sweet Music" playing "In The Dark" Be still "My Foolish Heart," Don't ruin this on me.»