сколько стоит пачка эсциталопрама и в каких аптеках его можно купить

На третий день у Бакуго начал дергаться глаз. Первое время он предпочитал думать, что произошедшее на Турнире было просто очередным наркотическим сном. Ему почудилось. Ничего на самом деле не было. Скорее всего он снова закинулся чем-то тяжелым, что плохо сочеталось с его лекарствами, и поймал бэд трип. Очень на него похоже. Просыпаясь утром с тяжелой головой, Кацуки слышал голос, рассказывающий о детских обидах и людских пороках. Сплевывая зубную пасту в раковину, он видел расфокусированный взгляд разноцветных глаз. Наливая две чашки кофе - одну себе, а другую матери - он вспоминал, как его рука сжимала ткань чужого комбинезона, слышал свой крик и видел бледную открытую шею. Докуривая самокрутку на балконе, Бакуго чувствовал мягкость расслабленного живота, на который он упал без сознания из-за газа Полночи. Чертова сука. Он так хотел его убить. Выходные после Турнира у Бакуго получились замечательные: новый рецепт от врача, пять смятых пачек сигарет и одна взорванная кружка, по причине «я хочу сдохнуть». Любое воспоминание о Тодороки било его под дых, заставляло нервно вскакивать и идти за очередной таблеткой. Забыть забыть забыть забыть забыть. Забыть не получалось. Ровно так же, как и восстановить цепочку событий до последнего шага или вздоха. Когда Шото закончил говорить, у Кацуки невольно напряглась челюсть и в правой руке мгновенно загорелась и затухла вспышка. Тогда он удивленно дернул рукой, рассмотрел рассеивающийся дым и небольшие полоски пепла, скопившиеся в линиях ладони. Закрыл глаза и нахмурил брови. Сказал самому себе собраться. Намотать сопли на кулак. Не воспринимать боль Тодороки как свою собственную. Выбить из Двумордого всё его дерьмо как только появится возможность. После проигрыша Мидории, немного больше, чем совсем нет, Кацуки переживал. Выламывая дверь в комнату ожидания, он знал, что Принц за ней - гарью несло за километр. Дзинь-дзинь, это психиатрическая лечебница, пройдите с нами, пожалуйста. - Заикнешься про Деку и я вырву тебе язык, - в горле першило, а левая рука нащупала в кармане целлофановый пакетик. Тупые Герои даже не проверяли участников на допинги и стимуляторы, прежде чем выпустить их на арену. Какие же тупые тупые тупые непроходимые идиоты безмозглые придурки. - Вы друзья детства? И через пару секунд. - Каким он был? - Сказал же, блять, - бить Тодороки он совсем не хотел, поэтому предупреждающе поднял руку, пуская по ней ряд разрядов, - Не ебет. Не ебет он и то, что происходит у тебя в семье, тоже не ебет. Ложь. - Не скули только. Я всё выдержу. Ложь ложь ложь. Он сбежал. Оставаясь верным себе, толкнул дверь в кабинку уборной посильнее. Держать лицо рядом с Шото получалось из рук вон плохо. Приложившись головой об стенку, и ещё раз, и ещё, Бакуго достал таблетки. Проглотил сразу две. По его рукам поднимался дым, вспыхивал воздух - на сгибе локтя, около шеи и по кромке волос. Ничтожный жалкий урод. Подойдя к зеркалу он рассмотрел свои расширенные зрачки и блеклые веснушки на носу и щеках. Ничего он не выдержит, это точно. Если Шото того желает, Бакуго позволит ему выиграть. Он поймал эту мысль, произнес её у себя в голове, попробовал на вкус. И на вкус она была, как та нелепая тренировка, когда, увидев Двумордого без сознания в руках притворившегося злодеем Всемогущего, Кацуки, не раздумывая, кинулся на него с целью, как минимум - вырубить урода, как максимум - убить. До появления Шото у Бакуго были проблемы с контролем гнева, да такие серьезные, что в Академии уже даже не шутили про это. Перестали, когда он чуть не убил Изуку на первом практическом. Проблемы были не только с гневом - у мальчика конкретно подтекали мозги, и он сидел на таблетках, выписываемых врачом, якобы они должны спасти его беспокойную голову от неминуемой гибели, переодически мешал их с наркотой. Он был нестабильным, раздражительным, вспыльчивым, агрессивным, тревожным и нелюдимым в особом порядке, конечно же. В нем мешалась такая гамма противоречий и полюсов, что его собственная голова трещала по швам. Не существовало одиночества, похожего на его собственное - колючее и сочащееся мерзкими субстанциями. Оно так давило на Кацуки, что он переставал чувствовать себя человеком в принципе. Просто существо, злое, с капающей кровью с клыков, навечно одинокое и брошенное, недолюбленное и не услышанное, всеми забытое. А когда произошел Шото, у Бакуго впервые что-то дернулось - что-то кроме застилающей глаза злобы и ненависти к себе. Позволить кому-то забрать Двумордого он не мог. У Тодороки была осязаемая аура и она терзалась болью так сильно, что у Бакуго невольно напрягалось всё тело, и хотелось то ли избить пацана до смерти, то ли что-то ещё. Кацуки обозначить это ощущение не мог, потому что никогда раньше с таким не сталкивался. Сейчас сознание начинало плыть, а голова становилась легкой. На ладонях искрились микровзрывы, губы растягивались в белозубой бешеной улыбке, в глазах горел огонь. Ему пора на арену. Воспоминания о Турнире добивали Бакуго окончательно. Сидя в столовой Академии после внеплановых выходных он чувствовал себя разбитым и, пребывая в полусне, лелеял мысль, что ненависть к Тодороки всё же сильнее ненависти к самому себе. Когда кто-то сел перед ним с глухим ударом подноса об стол, Бакуго не стал открывать глаза. Плевать. В нос ударил запах ягод, и мозг подкинул воспоминание - когда Бакуго завещал Шото отрезание языка и взрыв по роже, кроме гари от причуды последнего он уловил отголоски малины. Или земляники? Смородины? Он не любил ягоды, на самом деле. Бакуго открыл глаза, поднял голову со стола и, подперев щеку рукой, уставился на Шото. У того левая рука была где-то покрасневшей, где-то заклеенной пластырями. Он молча ел свой обед. - Свали? - И не подумаю. Бакуго тихо подорвал стол и ушел из столовой. С этого дня Тодороки решил пополнить список друзей Кацуки. Стал первым. Сам себя вписал. Молча. Поглядывал на него на уроках, садился за один стол в столовой, вставал в пару на практике. Обычно - совсем без слов. Иногда - спокойно отвечая на гневные выражения. В какой-то момент, спустя пару недель такого поведения, Тодороки превзошел самого себя. Вечерами он стал заходить в комнату Кацуки без стука, ложиться на кровать и листать комиксы, пока последний делал домашнее задание, потом умывался, потом перекуривал на балконе, в конце переодевался ко сну. По окончании последнего действия Тодороки вставал, желал спокойной ночи и уходил, хлопая дверью. На третий день у Бакуго начал дергаться глаз. Мозги текли с удвоенной силой, врач назначил новые таблетки, порошка в пакетиках стало ещё больше. Когда Шото уходил, в комнате пахло ментолом и ягодами. Бакуго прикладывался головой об кровать, просто чтобы не потерять рассудок. Просто, чтобы не сойти окончательно с ума. Ещё неделю спустя он всё же спросил. - Че происходит? У Шото безразличный взгляд и рассеченная шрамами спина. Кацуки помнит, что Энджи - чудовище, помнит, что за каждую слезу - удар плетью. Тем не менее, спину Шото всегда держит ровно, шагает по этой земле легко, потому что знает, что, как только закончит Академию, убьет своего отца к чертям собачим. Ненависти и боли в нем было хоть окунайся с головой. Бакуго больше не мог бороться с ними, не мог их выносить и не мог даже смотреть на Тодороки. - Ничего не происходит. - Какого хера ты здесь? Шото отложил комикс. - Ты против? - У меня болит голова и я не понимаю, че тебе надо от меня. Че ты привязался, я спрашиваю? Тодороки смутился. Иногда Бакуго ненавидел свою способность замечать людские болячки, раньше, чем сами обладатели их приметят. У Шото тоже болело, тоже ныло и тоже гноилось. Не способный объяснить себе природу своих порывов он решил, что будет лучше вообще перестать об этом думать. Просто делать. И в этот раз всё было иначе. Тодороки смотрел в потолок, пока Бакуго переодевался ко сну. Наматывал на палец веревку спортивных штанов, пока Бакуго складывал вещи в шкаф. Крутил прядь белой челки, пока Бакуго подталкивал его к стене, чтобы им двоим хватило места. Кацуки уснул под часто сбивавшееся дыхание и громкое тиканье настенных часов. Утро же его встретило шорохом одеяла и запахом пота. На улице была страшная жара, а на них светило солнце. Бакуго был полностью мокрым. Тодороки прижимался к нему спиной, правой её половиной, и от этого становилось ещё жарче. Он повернулся лицом к Шото и в удивлении и непонимании уставился на россыпь родинок под задравшейся у поясницы белой футболкой. Прежде, чем ещё сонный мозг успел задать правильные команды, Кацуки прикоснулся пальцами к парочке из них. Поднял футболку повыше. Рассмотрел родинки на позвоночнике и на рёбрах. Приподнявшись, увидел родинки около пупка. Его обдало холодом, и голова начала лихорадочно работать. У Бакуго к Шото определенно было особое отношение. Установка защищать его была предельно понятна и неотменяема. Не позволять делать ему больно, не позволять забирать его у Бакуго. Тодороки был хорошим мальчиком: получал высшие баллы на тестах, идеально проходил практики, не курил сигареты, не выпивал, не пускал по вене героин, не занимался сексом без презервативов, то есть - вообще не занимался сексом, с уважением относился к старшим, заботился о своих друзьях, кушал три раза в день и чистил зубы утром и вечером. Единственное - страшно ненавидел своего отца. Но важным это не было. Тодороки был хорошим мальчиком, а настрадался за свою недлинную жизнь так, что даже заикаться не стоит. Эта мысль прострелила Кацуки голову насквозь. Он не сможет его спасти, потому что не смог спасти даже себя. Жалкий жалкий жалкий. Шото повернулся к нему лицом, провел пальцами по глазам и переносице. Выдохнул. Всё ещё спит. Бакуго рассматривал его лицо. Кожа перестала быть бледной, щеки краснели от солнца, и на правой остался отпечаток от подушки. На подбородке до сих пор заживала рана, оставшаяся с Турнира. Беззащитный и безобидный. Красивый. До сих пор маленький ребёнок. Бакуго перевел взгляд на шрам. Мать Шото плеснула в него кипятком. Почему почему почему. Кацуки начал плакать. Слезы покатились из глаз неконтролируемо, он шмыгал носом. Наверное, поэтому Шото проснулся. Смотрел на него какое-то время. - Я знаю про таблетки и про наркотики, - он не изменился в лице, когда Бакуго покраснел ещё сильнее и зажмурился, пытаясь успокоиться. - Я не хочу, чтобы тебе было больно. Ты не один, и ты мне нужен. Бакуго перевернулся на спину и начал рыдать навзрыд. Из него выходили непонятные и незнакомые ему стоны и хрипы, потому что сейчас он плакал второй раз в своей жизни. Боль была невыносимой. Тодороки поднялся и подлез к нему. Раздвинул его колени и лег сверху, кладя левую руку ему на шею. Кацуки прижал его за плечи к себе, и не мог прекратить плакать. На следующий день умерла Рей Тодороки. Её сердце не выдержало. Бакуго нашел Шото недалеко от горящей больницы, в лесу, между тлеющих деревьев. Одежда на Шото дымилась, левая часть полыхала огнем, а срывающиеся крики было невозможно слушать. С такой болью Кацуки познакомился впервые. Не боялся её и не отвергал. Пропускал её через своё сознание и позволял себе чувствовать её. Сейчас ему было спокойно, как никогда в жизни до этого момента. Пламя потухло, когда Бакуго дотронулся до Тодороки. Когда встал на колени и обнял поперек живота. Когда опустил голову на спину и услышал сбившееся сердцебиение. Вот так. Теперь не страшно, да?