i know who i want to take me home

      У Уилла Байерса всё хорошо. Намного лучше, чем он мог бы себе представить, что будет. У него есть Джонатан, который помогает адаптироваться в новом городе, у него есть Оди, которая держит его за руку в холлах новой школы, у него, наконец, нет щекочущего чувства опасности в крови. А ещё у него есть Фредди Фриман, которого Уилл встретил в первый же день в новом городе.       Их знакомство произошло до нелепого обычно; Уилл тогда нес картонную коробку с книгами и альбомом, неудобно перехватив её рукой, и дно провалилось, рассыпав содержимое на асфальт прямо перед соседским домом. Фредди тогда как раз выходил из дома, отбиваясь от матери, – приемной, как узнал позже Байерс, – колкими и насмешливыми фразами, когда заметил этот конфуз и бросился помогать. Доковыляв к Уиллу, он совсем не элегантно почти плюхнулся на землю, опираясь о свою трость. Уилл тогда хотел остановить его, сказать, что справится сам, но Фредди оказался слишком быстрым. Он говорил без умолку, просматривая названия книг, которые собирал в неровную стопку рядом с собой, а Уилл молчал, осматривая его.       Фредди проводил его тогда до дома, помогая дотянуть парочку книг, и расспросил за эту короткую дорогу, кажется, обо всей жизни Байерса. И на вопрос о том, чтобы прогуляться по городу и осмотреть ничем не примечательные окрестности, Уилл не помнит, как согласился. Кажется, будто Фредди заговорил, загипнотизировал его своими рассказами и широкими улыбками, что иного ответа у Байерса просто не могло найтись.       Они гуляли почти до заката солнца; ели уличную еду и листали в магазине комиксы. Фредди рассказывал удивительные истории обо всём, что когда-либо происходило в этом сонном городишке, а Уилл делал глубокие вдохи, наконец, дыша полной грудью после Хокинса. И новый знакомый, мальчишка выше его самого может лишь на несколько сантиметров, отводящий пятерней угольно-черную челку с глаз, улыбается ему широко и так приветливо, как ему давно уже никто не улыбался. Даже друзья, оставленные в Хокинсе.       Они попрощались на крыльце дома Байерсов, договорившись встретиться ещё и завтра, и за закрытыми парадными дверьми Уилл уже вытирал потные ладони о джинсы, едва ли слыша шаги спускающейся по лестнице Оди за глухо отстукивающим сердцем в груди.       Это пасмурный и холодный день, когда Оди присаживается рядом с Уиллом и спрашивает о мальчике, с которым гуляет Байерс. Он расставляет на полке книги – переставляет их раз за разом каждый день, никак не находя правильного положения и места для них, – когда вопрос названной сестры застает его врасплох.       – Ты расскажешь мне? – спрашивает она полушепотом, будто это секрет между ними, и Уилл поджимает губы.       Со знакомства с Фриманом проходит уже неделя, которая кажется одновременно и растянувшейся на месяцы, и промелькнувшей за час, но Уилл всё равно не может найти никаких слов для Оди. Какая-то его часть просто не хочет ничего ей говорить, потому что однажды Одиннадцать уже непроизвольно отняла то, что Уиллу было так дорого, и он не хочет, чтобы это повторилось вновь.       – Это наш сосед, Фредди, – говорит он так же тихо, как начала этот разговор сама Оди, и, замечая её игривую улыбку, он лишь закатывает глаза. – Перестань так улыбаться, пожалуйста. Мне кажется, что я вижу в тебе Макс.       Он смеется вместе с ней, и напряжение уходит. Он рассказывает ей о Фредди, и о том, что он едва ли походит хоть на кого-то из их старой компании. Он говорит о его большой семье и обещает, что у неё получится подружиться со всеми его сводными братьями и сестрами. А позже этим вечером он даже представляет Одиннадцать Фредди, и, скрепя сердце, надеется, что история с Майком не повторится, что он не станет вновь тенью Оди в их дружбе, а, возможно, и даже в чуть большем.       Беспокойство его всё же оказывается напрасным – Фредди добродушно и легко общается с девочкой, шутит и заставляет её смеяться, но вечером, прощаясь на крыльце дома с Уиллом, пальцами вскользь касается его руки, а не Оди.       Спустя месяц Фредди уже желанный гость в доме Байерсов, и Джойс встречает его с теплотой, всегда предлагая ему остаться на ужин, всегда стараясь всучить ему перед уходом дополнительный кусок пирога с мясом. Зачастую он отказывается, но иногда всё же берёт, и в эти дни они с Уиллом идут до его, Фредди, дома, едва соприкасаясь руками. Уилл краснеет в эти дни нещадно и поддерживает разговор неуверенно, потому что с горящими огнем щеками говорить совсем неудобно. А Фредди, кажется, этого даже не замечает, прихрамывая рядом и рассказывая о сводных братьях и сестрах.       В один из таких вечеров, Байерсу даже кажется, что перед прощанием Фриман слишком уж долго медлит, прежде чем уйти, что он даже взглядом на его губах задерживается чуть дольше положенного. Ему кажется это лишь однажды, но он не перестает думать об этом ещё полторы недели, пока Фредди, наконец, не склоняется, опираясь на свой костыль, и не прижимается в быстром поцелуе к уголку губ Байерса.       И у Уилла Байерса на самом деле всё отлично, потому что ему теперь трудно дышать не от болезненно-ревностных иголок в горле, а от горячих ладоней на щеках и быстрых поцелуев-бабочек, которые Фредди чередует со словами своего рассказа о прошедшем школьном дне. Потому что теперь не страх, а счастье пузыриться в груди.       А потом Майк приезжает на день благодарения и совсем немного, но ломает всё. Он с Оди на расстоянии вытянутой руки, потому что у той переболело давно. Он с Джойс с улыбкой картинной, как и со всеми взрослыми. Он с Уиллом почти так же, как и был, потому что не знает, как быть иначе.       Он остается на неделю, и первые несколько дней Байерс проводит в его компании, с охотой слушая о том, как Макс и Лукас в очередной раз расстались, о том, что к Дастину приезжала Сьюзи, о том, что без них с Оди все совсем не так. Уилл проводит с Майком несколько дней подряд, гуляя по городу, смотря фильмы и наперебой с Оди рассказывая ему о том, как обустроились здесь и каких друзей нашли. Именно тогда Одиннадцать говорит о Фредди, и о том, как они с Уиллом близки. Она не использует слово “парень”, потому что Байерс просил её его не использовать, но ей этого произносить и не нужно – кажется, и так можно всё понять. Она рассказывает всё так легко, как она всегда это делает, почти не задумываясь о том, что что-то лучше стоит умолчать, а Уилл в это время смотрит на свои руки.       Нет, ему не стыдно, но слова Майка, сказанные когда-то в приступе горячности, теперь словно обжигают. “Я не виноват, что тебе не нравятся девочки”. Майк прав; он был не виноват ни в чём. Он не был виноват, что тогда нравился Уиллу. Он и не виноват теперь, когда Уиллу нравится Фредди Фриман.       Майк спрашивает о том, познакомит ли Уилл их, а тот лишь с неохотой кивает, ощущая, как падает первый камешек с его такого идеально выстроенного “хорошо”.       Фредди походит на юркий ветер – за ним не всегда можно поспеть, но Уилл старается. Он говорит о приезде Майка и предлагает им вчетвером, вместе с Оди, пойти погулять в центр города, на ярмарку, устроенную в честь Дня Благодарения, а Фриман качает головой. Он смотрит пристально, ворует поцелуем с губ Байерса неуверенную улыбку, оставляя вместо неё мягкую и довольную.       – Зачем идти, если ты не хочешь? – спрашивает он, возвращаясь к своему прерванному занятию – ленивому пролистыванию книги с именами великих художников.       – Я хочу, – возражает Уилл, ощущая, как второй камешек катится прочь. Фредди прав, ведь Уилл и правда ни капли не хочет никуда идти, потому что Майк напоминает о чём-то горьком, потому что Майк смотрит сейчас так, словно душу потрошит. Так, как смотрел на Оди около года назад.       – Правда? – Фредди вскидывает насмешливо брови, и Уиллу хочется сдаться, признаться, что лжет, и никуда не идти, оставшись здесь, в комнате Фримана, но он настаивает, потому что пообещал.       – Да, правда, – переводя дыхание, произносит Байерс. – Я был бы рад, если бы и ты пошел.       – Конечно, ты был бы рад, – улыбается Фредди, но не договаривает, отвлеченный вошедшей в комнату матерью, приглашающей их за стол. – Ладно, посмотрю на того Майка, о котором вы с Оди столько рассказывали.       В этот вечер у Уилла обрушивается сразу с десяток камней, и он так старательно пытается их поймать, но не ловит ни одного. Он ощущает себя предельно одиноким в компании из трех человек, потому что все они говорят друг с другом, а он плетется позади, считая булыжники, которыми вымощена мостовая. Он признает в очередной раз, что идти не стоило, потому что теперь ревностные иголки возвращаются и вновь не дают дышать, потому что ладони Фредди нет рядом, чтобы он мог коснуться невзначай его пальцев. Потому что взгляд Майка красноречив донельзя.       Оди поправляет отросшие волосы и оборачивается к нему с вопросом в глазах, готовая броситься на подмогу, если это необходимо, но Уилл не знает, с чем ему нужна помощь. Его не мутит, его не беспокоит ничего особо сильно, чтобы тревожить этим остальных, и потому он лишь качает головой. А потом вслед за Оди его тоскливое настроение замечает и Фредди, который чуть хмурится, но не прерывает своего диалога. Ему не нужно это, чтобы коснуться пальцами тыльной стороны ладони Уилла, скользнуть в ладонь и сжать его руку, переплетая пальцы. И камнепад, кажется, прекращается, хоть Майк и замечает их переплетенные руки, хоть и молча отводит взгляд в сторону.       И пусть этот вечер получается колючим и сырым, каким-то совсем не идеальным, Уилл не хочет его прекращать – он не хочет прощаться с Фредди, он с удовольствием провел бы с ним всю ночь, гуляя по прохладным улицам. Вот только они прощаются на пороге дома Байерсов и в этот раз прощаются они без поцелуев, лишь улыбками и пожеланиями добрых снов.       А потом Майк его отводит в сторону и медлит минуту, прежде чем решиться на что-то для себя и обронить у Уилла ещё пару камешков. Майк целует его в коридоре между кухней и прихожей, где свет выключен и тишину прерывает лишь тиканье часов. Майк целует его так, как не целует Фредди; он выше и отчаяннее, он с пальцами не такими горячими, и Уилл руками давит на его плечи, чтобы отодвинулся.       – Майк, прости, но я…       – Я знаю, но… – он руки сжимает и разжимает и глядит с выражением на лице из какой-то смеси печали, надежды и уверенности. – Я много думал с тех пор, как вы уехали, и… Я просто подумал, что…       Он склоняется вновь, и Уилл юрко выскальзывает из его пальцев, почти спотыкаясь и едва ли не заваливаясь в прихожей. Он не может позволить ему ещё один поцелуй, потому что камней почти не осталось.       – Прости, Майк, – выдавливает полузадушенно, ругая себя мысленно за эти отказы и хваля себя безмерно за них. – Прости, но Фредди…       И, кажется, что Уилер понимает; он кивает и поджимает губы, извиняется и хмурится, а потом уходит, оставляя Уилла одного в темноте с горящими его украденным поцелуем губами и разбитым когда-то сердцем, вновь идущим трещинами.       В эту ночь Уилл кидает гальку в окно Фредди дрожащими руками и в его объятиях растворяется, когда тот встречает на пороге в домашней футболке, хлопковых штанах и с неизменной тростью. Он не рассказывает ему о поцелуях, но тому и не нужно что-то рассказывать – тишину он заполняет сам недавно вычитанным в книге про художников, и Уилл успокаивается, расслабляясь на его кровати и в его руках.       Справляться с этим всем получается тяжело; тяжелее, чем Байерс мог себе это представить. Он прикусывает губу, когда ловит на себе взгляд Майка, который хотел бы ловить тогда, около года назад, а не сейчас, и не знает, что теперь с этим делать. Он смотрит на свои руки и больше не может найти ни одного камушка, оставшегося от своего “хорошо”, растеряв их все. И он боится, почти до одури боится потерять и Фредди, который есть у него сейчас, сделай он неправильный выбор. А Майк сейчас кажется именно неправильным, потому что от его прикосновений горит, а не греет.       Поводя плечами, Уилл чуть ерзает на стуле и лбом прислоняется к прохладному стеклу. Сегодня льет дождь, так идеально подходящий под настроение Байерса, и Уилл с тоской глядит в окно, на дом Фредди, расположившийся в десяти милях от их дома. Они собирались увидеться сегодня, когда стихнет ливень, но тот никак не унимается, топя под собой траву и мелкие цветки, топя под собой и где-то раскиданные камешки Уилла. Оди сегодня в пределах дома нет – она успела уйти к подруге Кимберли, и сейчас планировала остаться на ночь у неё, и Уилл с тоской думает о том, что стоило отправиться к Фредди с самого утра, когда дождь не был ещё таким сильным.       Но он остается с Майком и краем уха прислушивается к тому, что тот смотрит по телевизору – какая-то передача, названия которой Байерс не помнит. Они даже особо не разговаривают после того, что случилось накануне; Майк делает вид, что ничего не произошло, натянуто улыбается и продолжает смотреть на губы Уилла, а Байерс прикусывает щеку изнутри и безостановочно цепляется за Фредди, как за единственный спасательный круг.       – Извини, – голос Уилера звучит неожиданно, и Уилл подскакивает на месте, слишком уж глубоко погрузившись в собственные мысли. – Извини, что я так внезапно… Наверное, нам нужно было сначала поговорить об этом, но я подумал, что всё и так понятно. Я…       – Майк, – с некоторой печалью вздыхает Уилл, опуская привычно взгляд на свои руки. – Ты сюда приехал за этим?       – Нет, – он качает головой и к его пальцам тянется, а Уилл лишь вновь поджимает губы. – Нет, я…       – Ничего, всё нормально, – выглядывая вновь в окно, Уилл замечает на хлипком велосипеде почтальона, раскидывающего с запозданием газеты. Он даже знает его имя – мистер Оукли; Фредди рассказал едва ли не всю его подноготную Байерсу, когда тот, неудачно замахнувшись, попал газетой, свернутой в рулон, прямо по плечу Уилла.       Сейчас, замечая мистера Оукли, Уилл спешит подняться и успеть забрать у него газету до того, как та промокнет под дождем. Майк плетется за ним следом, хоть его присутствие снаружи дома и не обязательно, и Уилл хочет сказать ему об этом, но так ничего и не произносит, не уверенный, что хочет обидеть его этим.       Он забирает газету и теряет нить того, как у них с Уилером начинается конфликт. Уилл вроде бы слышит, как сквозь барабанящий стук дождя Майк говорит о том, что был слепым идиотом, а он и не оспаривает этого. Возможно, что даже соглашается – он не слышит собственного голоса. Майк говорит много чего; об Оди и каком-то страхе, обо всём том, что успел почувствовать, когда они уехали, а Уилл различает лишь имя Фредди среди всего этого. Он цепляется за него, будто рыболовными крючками, и самостоятельно выбраться уже не может – нужно снять, чтобы отпустило, но снимать некому, и Уилл ввязывается в разговор.       – Он не виноват, – говорит тихо, но достаточно, чтобы стоящий почти вплотную Майк расслышал. – Не обвиняй его ни в чём. Фредди очень хороший, не начинай…       Вот только Майк обвиняет, потому что винить себя ему становится недостаточным, потому что он всегда так делает, непроизвольно, не потому что правда так думает, а потому что так проще.       – Ну, ты ведь не серьезно, Уилл, – его ладони на щеках кажутся такими желанными и такими чужими, что Байерс не уверен, хочет ли стряхнуть их или оставить. Ему кажется, что он, может быть, запутался, что он, может быть, растеряв все свои камни, распался вместе с ними. – Я знаю, что я всё испортил, так резко поцеловал тебя, но мы ведь…       – Ты ничего не портил, Майк, – Уилл касается его рук на своих щеках и так хочет прикрыть глаза и просто забыть обо всем этом, обо всех своих раскрошившихся в пыль камушках, о том, что его сердце когда-то так болело, а теперь на его боль отвечают взаимностью. – Нечего было портить, потому что летом всё разрушилось, даже не начавшись.       Майк фыркает, бродит взглядом по лицу Байерса и вновь целует, на это раз даже не напористо, совсем робко и виновато, а Уиллу хочется заскулить, потому что этот поцелуй приятный, наверное, такой, о каком он мечтал, будучи влюбленным в Майка, но всё равно другой в сравнении с Фредди.       Фредди.       Вновь трудно дышать, вновь иголки и проволоки колют и гнутся в животе, и Уилл отстраняется, почти на расстоянии вытянутой руки держит Майка от себя подальше.       – Пожалуйста, не надо, – выдыхает он. – Я теперь с Фредди, и я не хочу…       И Майк хмурится, обиженно и больно, что Уилл понимает, чего ему стоит сейчас ожидать. И именно это и происходит – Майк со своим терпением лопается, словно воздушный шарик, и, прежде чем он успевает сказать хоть слово, Уилл пресекает любые его попытки колючей фразой:       – О, можешь даже ничего не говорить, Майк! – вскидывая газету над собой, чтобы хоть немного прикрыться от капель дождя, заливающих глаза, Уилл ощущает, как болью сжимает сердце. – Следовало задуматься пораньше и сказать обо всём мне до того, как я уехал. У меня было всё хорошо, но ты приехал и всё опять испортил.       Больше Уилл ничего не говорит, разворачивается и уходит в сторону дома Фриманов, потому что он знает, что там сейчас примут. И так и есть: Фредди открывает дверь и оглядывает с ног до головы с некоторой тревогой и печалью.       – Что он тебе наговорил? Выглядишь ужасно, – бормочет Фредди, протягивая полотенце и теплый плед, но Уилл вместо всего этого ступает к парню ближе и обнимает, что Фредди самому приходится одной рукой обернуть вокруг плеч Байерса шерстяной плед, и самому вытирать ему волосы полотенцем, а после, наконец, обнять в ответ и вздохнуть.       – Уже ничего особенного, – произносит Байерс, и Фредди ему кивает, касаясь горячей ладонью холодной и мокрой щеки. Его прикосновения к коже приятны, и Уилл неосознанно тянется за ними, надеясь согреться ими, как грелся всегда.       – Чай или горячий шоколад? – спрашивает Фредди, отступая на шаг, улыбаясь краешком губ, когда Байерс пальцами цепляется за его футболку, не пуская далеко от себя. – Ладно, я понял. Ничего из этого.       Поцелуи Фримана получаются влажными, потому что сам Уилл промокший, продрогший и будто вымокший изнутри, но они приятные и родные, те самые, которые способны сцеловать с губ грустные улыбки и оставить на них легкие и довольные.       И у Уилла Байерса, наконец, вновь всё хорошо, потому что Фредди удается собрать и поставить каждый камешек на его место. И Уилл теперь так отчаянно цепляется за это, за него самого, потому что не ощущать возведенной стены счастья, этого его личного “хорошо”, ему страшно – уже терял его камушки и потерять вновь не хочет.