Blind

      Если бы Барма мог однажды представить, что вызовет гнев Шерил, то постарался бы всеми силами не допустить этого. Руфус был достаточно умен и осторожен, чтобы не вызывать недовольство обожаемой леди по пустякам, пусть и не всегда получалось. И загладить свои промахи он тоже был способен. Но сейчас видеть прекрасную Сову и ее не менее прекрасную хозяйку в своем кабинете, гладящую гладкие, мягкие перья, в кои-то веки было страшно. Руфус осторожно положил документы на стол и сел напротив, ожидая, когда герцогиня начнет. Однако женщина не очень торопилась с началом разговора, продолжая перебирать чёрные перья. В повисшей тишине отвратительно громко и мерзко тикали старые часы, а Барма физически ощущал сгущающуюся атмосферу. Шерил редко тянула Бармаглота за хвост, только если была крайне раздражена чем-то. Но на ум не приходила ни одна ошибка, которая могла так разгневать леди.       — Ты должен взять на себя заботу о Брэйке, — женщина, наконец, оставила в покое перья черной птицы и внимательно посмотрела на старого друга. Тот вопросительно изогнул бровь, ожидая разъяснений. Зачем ему заботиться о слуге дома Рейнсворт? Почему он должен? Всем и так известно, что они не ладили, а потому распоряжение Рейнсворт ставило мужчину в тупик. Вряд ли это было продиктовано капризом или прихотью — так просто она не стала бы отдавать своего преемника тому, с кем альбинос конфликтовал каждую встречу.       — Он ослеп, — Сова тихо заклокотала, реагируя на тревогу и скорбь хозяйки, а Руфус окончательно потерял связь между тем, что произнесла леди, и реальным положением вещей. Шерил ведь не имеет в виду...?       — Да, Руфус, это именно так. Зарксис влюблен в тебя. И он стал жертвой проклятия Бездны.       Когда-то давно Бездна, пока еще не было у нее тела одной из близнецов, наслала на людей своеобразное проклятие. Восприимчивым к нему стали лишь контракторы — люди, способные взаимодействовать с Цепями, как фактически, так и потенциально. Далеко не каждый человек мог бы выдержать силу, которой наделены преображенные Ядром души. Но вместе с силой они получали уязвимость — когда контрактор влюблялся, то его чувства становились обоюдоострым мечом. Если чувства принимали, принимали самого контрактора таким, каким он являлся, то сильнее этого человека не было в мире подлунном, особенно если его избранник или избранница тоже владели силой общаться с Бездной. Если же контрактора отвергали так или иначе, то проклятие вступало в силу — проклятый лишался некоего органа чувств, в фигуральном смысле, не физическом. Зрение, речь, осязание — или чувство боли, слух.       Зарксис лишился именно зрения. Слепота стала его проклятием, и Шерил хотела, чтобы именно Руфус принял на себя заботу об альбиносе. Судя по тону, приказ не обсуждался, хотя самому герцогу очень хотелось повысить голос на подругу и убедить её, что это — худшая из идей, приходивших ей в голову. Но переспорить Рейнсворт было чем-то нереальным. Оставалось только подчиниться воле своей леди.       Брэйк сидел на кровати в своей комнате, с наглухо зашторенными окнами, накрывшийся одеялом так, что было видно только тусклый красный глаз и пряди белых волос. На мгновение Руфусу даже показалось, что раздражающий его Шляпник будто стал меньше, хрупче, беззащитнее. Словно он превратился в тень себя. Возможно, так и было, ведь сейчас он ничего не видел и не знал, кто мог войти в его комнату. Мог не услышать и не суметь отреагировать вовремя. Чувство безопасности несовместимо со слепотой. Но мальчишка поднял голову и раздражающе улыбнулся, глядя своим незрячим глазом прямо на герцога, словно бы он все еще что-то различал. Словно ничего не случилось.       — Лохматый, пришли навестить? — протянул альбинос, слегка вскидываясь и расправляя плечи, сразу становясь визуально крупнее. Руфус досадливо поморщился от насмешливого тона, пронизанного холодом и высокомерием. Шерил смеется над ним. Или ошибается. Не мог этот заносчивый ублюдок быть влюблен в него, да еще и так, чтобы эти чувства были реальными и настоящими — иначе проклятие Бездны не работало… в должной мере. Почему именно самый раздражающий и вредный субъект в этой вселенной должен был свалиться ему на голову в качестве влюбленного? Хотя вопрос стоило поставить по-другому — почему именно Барма должен нести ответственность за чувства этого субъекта? Почему Шерил вообще решила, что это хорошая идея? Как он вообще может помочь Шляпнику с его проблемами? И должен ли?       — Бездна язык откусила?       — Нет.       Повисла мрачная, давящая тишина, ядовитая от взаимной неприязни и невысказанных колкостей. Руфус не решался нарушить её, впервые чувствуя растерянность при виде надоедливого мальчишки. Он, взрослый мужчина, не знал, что ему делать с парнем на тридцать лет младше него, да ещё и с таким заболеванием. Проще думать об этом, как о болезни, чем как о проклятии, пусть бы с лекарством тоже выходили сложности.       — И это все, что вы мне скажете? — Зарксис сделал обиженное лицо, кривясь, как ребёнок. — А как же причитать и заламывать руки? Клясть судьбу, проклинать этот мир?       — Шляпник…       — Что «Шляпник»? — внезапно альбинос стал совершенно серьёзным, пусть его голос все ещё звенел от обиды и негодования. — Да, я по какой-то случайной глупости в вас влюбился, Руфус Барма, герцог Великого Дома. Да так, что проклятие сработало. Я этого хотел? Нет.       Руфус молча поджал губы, не став уточнять, чего именно не хотелось собеседнику. И так ясно, что ответ на все варианты окажется отрицательным. Альбинос поежился и плотнее укутался в свое одеяло, громко вздохнув. Казалось, что в комнате оседала взъерошенная всплеском эмоций дымка накопленных обид и сомнений.       — Я не умею ухаживать… за слепыми, — наконец откликнулся герцог, скрестив руки на груди и глядя куда угодно, но мимо Зарксиса. Брэйк едва слышно чихнул — пожалуй, больше от неожиданности, чем от пыли или раздражителя. В комнате этого сладкоежки оказалось на удивление стерильно — и не скажешь, что это существо одним своим появлением вносил хаос в любой отлаженный процесс.       — То есть леди Рейнсворт поручила вам заботу обо мне, — задумчиво протянул альбинос и легко спрыгнул на пол, будто выпрямившаяся пружина. Босые ноги звонко ударили о паркет, и Зарксис одним слитным движением перетек ровно туда, где стоял Руфус, так близко, что можно было столкнуться нос к носу. На мгновение мужчина даже подумал о том, что ему солгали, и этот пройдоха все видит, а Шерил просто изощренно пошутила над ним. Но нет — красный мутный глаз смотрел совершенно мимо, хотя и прямо на герцога. Остановившийся, слабо реагирующий на свет зрачок, чёрным омутом накрывший радужку, выглядел настолько чужеродно, что Барма словил себя на мысли, что хочет закрыть ладонью глаз Зарксиса, лишь бы избавиться от пугающего мёртвого взгляда. И причина того, что Шляпник безошибочно определил его местоположение, — острый слух, пришедший как возмещение утраты зрения. Ведь Зарксис не в один день ослеп — зрение падало медленно, но неумолимо, почти непрерывно, и никто так и не догадался до момента, пока перед глазами не стало совсем черно, ведь альбинос легко справлялся со всеми боевыми заданиями Пандоры, а бумажную работу в своей небрежной манере спихивал на Лиама. Если бы не бал, никто бы и не узнал о том, что сильнейший боец Пандоры стал практически недееспособен.       — Так когда вы меня заберёте, герцог? Мне достаточно будет изучить ваш особняк, и я управлюсь сам. Вам не придётся меня опекать, если вам противно со мной находиться, — голос Брэйка упал до шепота, а тонкие, бледные губы расплылись в ехидной усмешке. — Хотя я бы не отказался, чтобы вы расчесывали мне волосы перед сном, поили какао и читали сказки. Это было бы очень мило с вашей стороны.       Барма не нашёлся, что ответить, но Зарксис не слишком и ждал какой-либо реакции на свои слова. Он снова забрался на кровать — Руфус про себя отметил, что альбинос вытянул вперёд руку и крепко вцепился в перекладину спинки, словно ища опору, — и вновь замер, укутавшись в одеяло по самую макушку. Слово закрылся в своей раковине, как моллюск, защищая сердцевину за прочным панцирем. Или как белая птица, прячущаяся в гнезде от всего мира.       Сборы не заняли много времени: как ни странно, за годы Зарксис так и не накопил уймы вещей и безделушек, как всегда полагал герцог, уверенный, что альбинос — изрядный барахольщик. Среди вещей нашёлся старый чёрный плащ и потертый камзол, в котором он ходил в первые годы своего появления в семье Рейнсворт и в котором он вернулся из Бездны, несколько наборов одежды. Всё это вполне помещалось в дорожную сумку. Это вызывало недоумение: слишком мало вещей. Чересчур мало, почти что преступно мало. Ведь Зарксис жил тут уже почти тридцать лет, так почему у него не было багажа истории за спиной, словно он гость в этом мире? Словно призрак, мертвец среди живых. Даже у нелюдимого Руфуса были памятные вещицы и фолианты, которые бы он обязательно взял с собой, если бы была необходимость покинуть поместье. Эта информация была новой для Бармы.       — Братик Зарксис вполне мог бы взять с собой книги, но к чему они ему теперь… — Шерон, помогавшая со сборами, не смотрела на Руфуса, кривя изящные губы в недовольстве, но не высказывая протест открыто. Герцог вполне мог её понять: её близкого человека забирает тот, с кем названный брат девушки ругался каждое появление на горизонте их обоих. Но такова была воля Шерил, и девушка не могла пойти против главы семейства, как бы она ни сопротивлялась. Руфусу почти хотелось сказать что-то ободряющее, но нужные слова не приходили на ум, так что он только беспомощно смотрел на расстроенную девушку.       — Ты всегда можешь меня навещать, — подал голос Брэйк, переодеваясь за ширмой, чтобы не смущать юную леди. — Думаю, лохматый герцог удовлетворит мою небольшую просьбу.       Руфус коротко кивнул — больше для младшей Рейнсворт, чем для альбиноса. Тот все равно не видел, к тому же — вряд ли мнение Бармы сильно заботило молодого человека. Однако Шерон все равно покосилась на хозяина поместья, словно ожидая, что тот каким-то образом может помешать их встречам с братом, и эта мысль была буквально написана на ее лице. Был ли этот мальчишка ей только братом? Руфус не знал и не то чтобы его это сколько-то волновало, но в своем особняке он не потерпит странных отношений этой парочки, если они действительно выходят за рамки семейных, как судачили по углам в Пандоре. И он практически не сомневался, что и Шерил была бы против отношений Регнарда и внучки. Вряд ли тот вообще был влюблен в девушку когда-либо, иначе проклятие бы не сработало. А вот касательно милой наследницы Рейнсворт подозрения были. Регнард…       Всю дорогу Барма наблюдал за своим новым… питомцем? Подопечным? Как его теперь назвать? Кто он вообще для Руфуса теперь? Назвать его бременем на шее не поворачивался язык, но уж точно не друг и даже не приятель. Коллега по работе вечный, заклятый враг, главная тайна неожиданно ожившего прошлого и неясная угроза, отчего-то отторгнутая Бездной. Сейчас он больше походил на красивую фарфоровую куклу. Тонкие, удивительно изящные для привыкшего обращаться с оружием человека руки с длинными пальцами, напоминающими паучьи лапки, и узкими ладонями, белее мрамора. Осанка, которой вполне мог позавидовать прирожденный аристократ, и кукольная хрупкость, подчеркнутая любимой фиолетовой рубашкой и темными штанами. На ум приходили дорогие коллекционные куклы, оставшиеся от Миранды, в человеческий рост, с пустыми, холодными глазами и застывшими улыбками на гладких фарфоровых лицах, умело раскрашенных художниками. У них были точно такие же безразличные взгляды и улыбки сфинксов, всезнающие, всеобъемлющие и абсолютно нечитаемые.       Не то чтобы Барма хотел смотреть на Кевина, однако взгляд сам собой возвращался к сияющему в полумраке силуэту. Герцог завесил все окна темной тканью, чтобы лишний раз не раздражать оставшийся глаз своего спутника, но от этого альбинос стал еще более заметным. Он белоснежный, сияющий, только крыльев не хватает, чтобы напоминать ангелов, невинных святых существ его далекой северной родины, от которой у герцога остались только смутные воспоминания, почерпнутые из песен бабушки. Кто мог подумать, что этот человек, который совершенно точно и ясно был тем самым Красноглазым Призраком, будет вызывать ассоциацию с воплощением невинности и благости? Застывшая кукла со сложенными на коленях ладонями в молитвенном жесте. Ангел с руками по локоть в крови.       Барма самолично довел нового гостя своего пустого, холодного особняка. Тишина окружала их, словно плотное покрывало, скрадывая все вокруг, и Зарксис порой нервно дергался, пытаясь по привычке осмотреться, но окружение не давало никакой информации — толстые ковры скрадывали шаги, а безмолвие только усиливало дезориентацию, и только руки Бармы оставались якорями и путеводителями в реальности. Слуги-призраки смотрели из-за всех дверей, тенями проскальзывая мимо. Они уже знали: когда хозяин не в духе, то попадаться ему на пути не стоит. Лишь Лиам подошел ближе, немало удивленный тем, кого видит. Но предостерегающий взгляд Руфуса не дал ему начать разговор, однако Луннетс все равно пошел следом, провожая их до самой комнаты.       — Это твоя комната, — Барма, чуть поколебавшись, взял Зарксиса за запястье. Он читал, что слепым нужно было «показать» все вещи в комнате. Где они находятся, какой формы, дать понять, что было доступно и где оно стояло. Он осторожно, стараясь не напугать лишний раз настороженного, похожего на дикую лисицу, альбиноса, провел его по комнате, направляя тонкую, холодную ладонь, напряженно застывшую в одном положении. Зарксис шел медленно, аккуратно, прислушиваясь к ощущениям и к каждому шороху. Он анализировал, и это чувствовалось. Барма не сдержал легкой усмешки, когда подумал о том, что Кевину не хватает только лисьих ушей торчком и распушенного от настороженности хвоста.       — Улыбаешься? Это неожиданно, — Луннетс трижды постучал в дверь и только после этого зашел в комнату. Регнард чуть ощутимо дрогнул, повернув немного голову в сторону посетителя, и широко улыбнулся, маскируя нервозность.       — Рад слышать тебя, Лиам, как мой отчет? — голос Зарксиса был непривычно громким в тихом особняке, и казалось, что сами стены удивленно придвинулись, стоило услышать насмешливый тон нового человека, совершенно не пугающегося громады величественного камня, видевшего не одно поколение молчаливых и высокомерных аристократов. Лиам взглядом указал на переплетенные пальцы Руфуса и Брэйка, вопросительно приподняв бровь, и герцог поспешно отпустил руку альбиноса. Румянец мгновенно проявился на бледной коже с высокими скулами, не давая и шанса для оправдания, а Луннетс отвел взгляд в сторону, делая вид, что не заметил неловкой ситуации, слишком похожей на любимые любовные романы Шерон. Девушка была бы счастлива до безумия, если бы увидела нечто подобное, особенно в исполнении Бармы и Брэйка.       — Отчет в процессе, но ты мне все еще должен рассказать, как так получилось, что ты столько времени скрывал от меня свою… болезнь, — Луннетс постарался сделать вид, что все в порядке, но Руфус слишком хорошо знал, что когда этот мягкий медовый взгляд превращался в холодное золото, спастись от собственного помощника становилось нереально. При всей своей безобидности Лиам обладал хваткой бульдога, небольшого такого, но крайне цепкого, что только смерть могла расцепить его клыки, если он сжал челюсти. И не скажешь, что он был контрактором Мартовского Зайца, Цепи, которая не умела атаковать.       Руфус вполголоса распорядился слугам про обед для себя и гостя и оставил Зарксиса изучать его новую комнату самостоятельно, а сам с Лиамом прошел в кабинет. Тот следовал неотступно, и Барме пришла в голову мысль, что этому парню больше подошла бы Адская Гончая, чем Заяц, с его-то умением добиваться своего, даже если это было больше похоже на преследование. Потому что когда Руфус сел в свое кресло, Луннетс уже сидел напротив, в кресле для посетителей, серьезный донельзя, и по всему его виду было понятно, что он не сдвинется с места, пока не узнает ответы на все свои вопросы.       — Руфус, я тебя знаю с самого своего детства, чтобы поверить, что ты по своей воле привел сюда кого-то и даже выделил ему комнату недалеко от своих покоев. Почему Зарксис в принципе в твоем доме? — без лишних прелюдий пошел в наступление Лиам, и он был одним из немногих, кому герцог позволял обращаться к себе по имени, без титулов и прочего.       — Это идея Шерил, — Барма неловким, рваным движением потер переносицу и поморщился от легкой головной боли, уже стучавшей в висках в такт крови. — Она решила, что Брэйку будет лучше у меня. Она решила, что его слепота связана со мной и это проявление проклятия контракторов.       — Разумно со стороны госпожи Шерил. В конце концов, она одна из немногих, кто вообще знал о чувствах Зарксиса к тебе, — усмехнулся Лиам, качнув головой, но тут же нахмурился. — Однако она могла бы задуматься о том, не жестоко ли это, в том числе и по отношению к самому Зарксису. Быть рядом с любимым человеком, но при этом не иметь возможности к нему даже подступиться…       — Мне кажется, что только я не знал о том, что Шляпник в меня влюблен, — в голосе герцога сквозило возмущенное недовольство, настолько комичное и искреннее, что Лиам прикрыл ладонью рот, стараясь скрыть непрошеную улыбку, и замаскировал ее под кашель.       — В какой-то мере — ты прав. В неведении был только ты, если брать ближайшее окружение Зарксиса. Знали Рейнсворты, младшие Безариусы, Гилберт — и то только потому, что Оз молчать не умеет. Остальные могли разве что догадываться.       Они еще говорили о делах, несколько часов, и Лиам, снова нагруженный бумагами и новыми задачами, покинул поместье. Барма осведомился у служанки-тени насчет их нового гостя. По словам девушки, альбинос весь день бродил по комнате, иногда натыкаясь на предметы, и изучал обстановку, трогая, гладя, касаясь различных предметов, пока не смог безошибочно пройти до двери, кровати и шкафа, не споткнувшись о стулья или тумбочки. А потом Шляпник немного съел из того, что ему принесли, и сел на кровать, укутавшись в одеяло, словно в кокон. Про себя Барма отметил, что это гораздо более активное времяпровождение, чем он ожидал.       Отдав последние распоряжения, мужчина захватил с полки книгу и направился к гостевой комнате Брэйка, попутно перехватив у служанки вещи, которые ранее приказал принести гостю. Девушка появилась бесшумно и так же бесшумно пропала, словно ее тут и не было; вышколенная прислуга рода Барма всегда знала, что от нее требуется. Никто из них не побеспокоит ни гостя, ни хозяина без прямого на то приказа. Иногда Руфус был рад тому, насколько дедушка Артур выдрессировал штат.       — Герцог? — в голосе Брэйка было столько удивления, что Руфус на мгновение даже растерялся. Может, он неправильно понял тогда этого сумасброда? Чашка уже жгла руку, да и держать её вместе с гребнем и увесистой книгой старых мифов и легенд было несколько проблематично.       — Я принёс какао, — искренне стараясь, чтобы не звучать растерянно, произнёс Барма, и в тот же момент Зарксис требовательно протянул руки вперёд, ища чашку руками. — Осторожно, оно ещё горячее.       — Я легко переношу и холод, и жару, — самодовольно произнёс Зарксис и тут же отхлебнул напиток, даже не морщась. Руфус тем временем сел на кровать позади своего подопечного и на пробу провел гребнем по волосам. Правда, пришлось остановиться почти сразу: через мгновение запястье до боли сжали цепкие сильные пальцы. Да так, что наверняка останутся синяки на следующий день.       — Что вы делаете? — холодно осведомился Шляпник.       — Расчесываю тебе волосы, — раздражённо ответил Руфус, хмурясь, но не пытаясь высвободить руку. Проще было её отрезать, чем расцепить капкан из пальцев сумасшедшего контрактора. Брэйк ещё с минуту сидел неподвижно, а затем медленно разжал ладонь, отпуская уже занемевшее от хватки запястье. Юноша поджал губы и опустил глаза вниз, явно чувствуя себя некомфортно от сложившейся ситуации.       — А сказка будет? — в голос Шляпника вернулись детские, капризные нотки, и это был хороший знак. В конце концов, Барма и не ждал, что тот извинится за свои рефлексы, отточенные тридцатью годами службы в отряде Пандоры. Но завтра придётся работать в перчатках: лишние вопросы и беспокойные взгляды будут только раздражать, а контроль Дронта — отвлекать от важных дел.       Зарксис едва не заурчал, когда герцог снова провел гребнем по белым, как снег, волосам, лишенным пигмента. Во всяком случае, тот низкий довольный звук, который издали голосовые связки альбиноса, Руфус расценил как некое подобие мурлыкания. Как оказалось, с таким Регнардом вполне можно было ужиться — спокойным, молчаливым и немного медлительным, без резких вспышек и хаотичных метаний из тени в тень, словно огромного грызуна. И волосы у него мягкие, совсем не такие, как ожидал Барма. Он думал, что шевелюра будет под стать хозяину — жёсткой, колкой и больше похожей на взрыв на заводе стальной проволоки. Но нет. Они были больше похоже на облако взбитых сливок.       — Что-то не так? — Зарксис немного повернул голову к герцогу, и тот осознал, что, задумавшись о феномене волос альбиноса, замедлил движения гребнем, а затем и вовсе остановился.       — Рука устала, — соврал Барма, мысленно дрогнув от того, как легко эта ложь слетела с его губ. Простая, мелкая, «белая», но все же ложь. Казалось, от стыда вспыхнули даже уши, но Зарксис не мог этого видеть. Помедлив, тот кивнул, будто приняв его слова на веру и одним глотком допил остатки какао. А затем нырнул под одеяло так, что были видны только нос и пряди белых волос, взъерошенных быстрым движением.       — Вы ведь почитаете мне?       И Руфус не смог ему отказать, покорно беря с руки принесенную книгу. Он читал столько сколько мог, наблюдая за Зарксисом, но проблема была в том, что он не мог толком сказать, спал ли альбинос. Глаза его были закрыты, дыхание ровное и спокойное, ритмичное. Как понять, что он уже спит? Руфус читал еще около часа, чтобы наверняка усыпить своими сказками альбиноса. Теперь он был практически уверен, что юноша спит, а потому закрыл книгу и присмотрелся к нему. От прекращения потока слов Зарксис даже не дернулся, и Руфус машинально пригладил волосы, словно бы перед ним лежал брат или любимый друг, а не контрактор, известный своей жаждой крови и количеством убитых жертв. Это казалось сюрреалистичным сном, однако безотчетный, неосознаваемый жест вызвал на губах альбиноса мимолетную улыбку, и Барма направился к выходу, гася ночник, который использовал для чтения.       — Спокойной ночи, лохматый герцог, — услышал он вслед, когда закрывал дверь.       Так и тянулись их дни. Барма приходил после работы снова и снова к Шляпнику, словно его тянуло туда непреодолимой силой. Он ежедневно выслушивал отчет от слуг, стараясь не упускать деталей, которые можно было потом использовать для общения или взаимодействия с гостем. Зарксис осваивался, и это не могло не радовать мужчину, потому что он представлял, как робкий и настороженный, словно напуганный лис, Брэйк выходит из своей скорлупы, построенной его слепотой. Как шагает по ковру на полу, хмурится, не слыша своих шагов и не имея возможности правильно оценить расстояние. Как проводит по рамам и антикварной мебели пальцами, запоминая расположение и выстраивая в голове план комнат, коридоров и объектов особняка. Как принюхивается к запахам, повсюду витающим в поместье.       — Здесь пахнет пылью, корицей и кофе, — ответил Брэйк, когда Руфус поинтересовался, что именно учуял Шляпник, когда бродил по коридорам. — В районе твоего кабинета очень силен запах кофе, чернил и книг. Там, где библиотека, запахи книг сильнее всего. У кухни, как ни странно, пахнет выпечкой и пряностями. Герцог, вы любите пряности?       — Не слишком. Я предпочитаю немного пряную пищу. Она напоминает мне о детстве и моей родине, если так можно говорить человеку, уже родившемуся в Риверре, — Руфус усмехнулся, наблюдая за Шляпником, откровенно радуясь, что тот не слишком скучает.       — Как-нибудь накормите меня блюдами своей страны? В конце концов, вряд ли я их увижу, но зато у меня обострилось обоняние и я прекрасно различаю вкусы.       — Я отдам распоряжение, — в этот день Руфус пришел к Зарксису с бумагами, которые не успел заполнить в рабочие часы, а потому сидел и работал, стараясь по мере возможностей поддерживать беседу. Однако в какой-то момент он все же ушел в бумаги с головой и вздрогнул, когда его макушки коснулась прохладная рука, привлекая внимание. Руфус мгновенно поднял голову и увидел, что над ним склонился Зарксис. Кто же еще, разумеется, Зарксис с его холодным пустым глазом, чей необычный взгляд был направлен на герцога. Но все же ему удалось немного напугать Барму, вызвав неприятные мурашки вдоль позвоночника. Досадно. Когда он успел настолько привыкнуть к обществу альбиноса, что позволил тому приблизиться вплотную и даже не обратил внимание на потенциальную угрозу?       — Я бы очень хотел, чтобы мы поели вместе. Выучу путь до столовой, так что нет нужды отдавать отдельные распоряжения на готовку исключительно для моей персоны, — Брэйк усмехнулся, широко, обнажая зубы, с легкой бравадой, как тот, кто гордился своей памятью, пусть бы тренировать ее приходилось в весьма экстремальных условиях. — Или мне подскажет кто-то из слуг, когда буду идти в первые разы. Я быстро разберусь с дорогой.       — Я могу приказать приносить еду сюда, чтобы было меньше неудобств, и приходить к тебе, — растерялся герцог, и судя по смешку Шляпника, это не осталось незамеченным.       — Руфус, я слепой, но не калека. У меня есть моя трость и полная свобода перемещений, а также много времени. Оно тянется для меня гораздо дольше, чем для тебя. Не надо думать, что потеря зрения превратила меня в беспомощного, я сражался с практически отсутствующим зрением и успешно различал противников только на слух. Как видишь, все ещё живой и по большей части даже невредимый, — снисходительно и мягко, будто ребёнку, пояснил беловолосый контактор, и Барме даже захотелось его осадить из чистейшего упрямство и чувства противоречия, но он сдержал порыв. Все же это ниже его достоинства, а сам Брэйк в первый же день внёс ясность: разговаривать и упоминать зрение он абсолютно не против, это его не травмирует и не раздражает. Куда больше раздражает жалость. И Руфус искренне старался не жалеть сильнейшего из боевых контракторов Пандоры. В конце концов, при всей его изначальной неприязни Барма не мог не признавать, что такой человек, как Зарксис, заслуживал уважения и восхищения, но никак не жалости.       Поэтому Барма не был удивлен, когда на следующий день Зарксис уверенно спустился в столовую; рядом с ним шла одна из служанок, безмолвная тень, которая вела его мягкими, осторожными прикосновениями, помогая. Но при этом всем в основном Зарксис шел абсолютно самостоятельно, лишь на некоторых местах непонимающе хмурясь, когда оценить местоположение для него было проблематично. Предупредительная девушка полушепотом подсказывала, если рядом были препятствия. В остальном — если бы Руфус не знал, то решил бы, что Шляпнику просто нездоровится, и оттого он крепче сжимает трость и изредка чуть сильнее, чем нужно, ударяет ей по полу.       — Приятного аппетита, герцог, — альбинос практически изящно сел за стол и дотронулся до столовых приборов, наугад определяя, какой именно прибор перед ним. Слуги поставили тарелки, намеренно чуть громче ставя, чем обычно, стараясь обозначить положение блюд.       — Приятного аппетита, Шляпник, — улыбнулся в ответ Барма и пригубил бокал вина. Ему нравилось наблюдать за эмоциями на лице Брэйка, когда тот пробовал блюдо за блюдом. Любопытство, недоумение, смятение, практически детское восхищение или откровенное отвращение к каким-то блюдам или ингредиентам, восторг или разочарование. Странное дело, но альбинос не особенно сдерживался в проявлении эмоций с тех пор, как переехал в поместье. Да и стоило ли? Руфус был единственным, кто знал о прошлом Кевина. Фарфоровая маска горчащей на языке иронии и неуемного сарказма трескалась и спадала кривыми, царапающими до крови осколками.       Это стало их новой небольшой традицией — ужинать вместе, в главном зале. Брэйк появлялся всегда к одному и тому же времени, неизменно улыбаясь, горделивый, с высоко поднятой головой и неизменной тростью. И обязательно рядом была одна и та же служанка-тень. Иногда Руфусу казалось, что он даже ревнует к девушке, чьего имени он даже не знал, ведь она была всегда просто одной из сонма теней, преданных своему господину. Но ревновать можно только того, кого ты любишь, разве нет? И все же он невольно присматривался к девушке, готовый в любой момент, как только появится хоть намек на симпатию, уволить слугу, какой бы хорошей она ни была.       Одним вечером Руфус пришёл раньше в комнату своего гостя. Зарксис как раз сидел на кровати и застегивал рубашку, готовясь к означенному времени спуститься на ужин. Девушка-тень ждала снаружи, и Барма мысленно поставил галочку на слабом, но отчетливом желании прогнать её, если бы она оказалась в комнате тогда, когда альбинос переодевался. Слишком похоже на ревность, но это невозможно.       — Сегодня ужин будет не в столовой, а на веранде в саду. Леди Рейнсворт и её внучка пришли проведать тебя, — подчёркнуто вежливо и официально произнёс герцог, с трудом не споткнувшись в словах, когда от упоминания семьи Рейнсворт улыбка Зарксиса стала шире и радостней. Наверняка альбинос скучал по своим друзьям, а общество только лишь Руфуса, изредка приходящего Лиама и молчаливых слуг — такая себе замена прежней насыщенной и полной людей жизни.       — Кажется, на веранде я ещё не был. Проводите, герцог? — растягивая гласные по привычке, произнёс Шляпник, и Руфус не нашёл ничего лучше, кроме как предложить свою руку, как если бы вёл свою спутницу на приём. Поначалу Брэйк не понял, что от него хотят, и Барма дал себе мысленный подзатыльник. Разумеется, ведь альбинос не видел протянутой руки. А потом взял руку Зарксиса и уложил на свою в достаточно типичном положении. И услышал приглушенный, мелодичный смех со стороны Шляпника, обладающего не менее специфическим чувством юмора. И отчего-то этот смех словно кипятком по пояснице обжег, вызывая мурашки до корней волос и непрошенный румянец на щеках.       Так они и вышли на веранду, где уже стояла коляска с Шерил, а юная Шерон, пристроившись на крае стула, элегантно пила из хрупкой фарфоровой чашечки чай. Они совершенно не изменились за прошедшие несколько месяцев, но было глупо ожидать чего-то подобного: только для них двоих время тянулось сколько-то ни было долго, остальные продолжал жить в своем ритме.       — Боже, Ру, от твоих слуг слова внятного не дождёшься! Ты им языки при приёме не работу вырываешь? Или создаёшь их при помощи Чернокрылого? — Шерил всплеснула руками, как только увидела хозяина и его подопечного. Женщина всегда ругалась на его штат, но Руфус только улыбался на её возмущения.       — Зарксис! — Шерон мгновенно сорвалась с места и подбежала к названому брату, и тот безошибочно обнял девушку, сделав всего шаг навстречу. Руфус невольно проследил взглядом за ней, отмечая про себя, насколько счастливым и искренним в этот момент выглядел альбинос, и от этого странно заныло сердце. Пожалуй, Лиам был прав: нужно будет сходить к врачу и проверить свое здоровье, ибо не в том возрасте он был, чтобы столько работать и не отдыхать. Разумеется, работать меньше он не станет, но хоть будет знать, откуда ждать беды.       — Кажется, ты весьма привык к Зарксису, — мягко привлекла внимание своего друга Шерил, прикрывая улыбку веером и наблюдая, как у Бармы покраснели кончики ушей.       — Он… не настолько раздражающий, как могло бы показаться. Теперь я почти не удивлен, как вы выживали в одном пространстве, — скучающим тоном откликнулся герцог, и Рейнсворт чуть слышно рассмеялась. Но отчего-то очаровательный смех, от которого внутри разливалось тепло, больше не вызывал столько щемящей нежности и всепоглощающего счастья, только искреннюю, но сдержанную радость. Интересно, отчего?       Шерон села рядом с Брэйком, держа его пальцы своей хрупкой ладошкой, и герцогу на мгновение показалось, что стало холоднее, но он все равно не мог отвести взгляд от молодых людей. Девушка наклонилась ближе к альбиносу, и ее золотистые волосы, похожие на карамель с солнцем, лежали на плече высокого юноши. Беловолосый парень улыбался, слушая щебет девушки, и его прикрытый глаз, казалось, видел сидящую перед ним юную Рейнсворт. Они выглядели очень красивой парой. Но от этого было даже грустно.       — Юный Зарксис многими любим — кем-то больше, кем-то меньше, — Шерил тоже наблюдала за своими подопечными, однако в ее глазах было больше грусти, чем умиления, и Руфус, который привычно стоял подле коляски своей возлюбленной как ее слуга, прекрасно понимал чувства седовласой леди. Но все сложилось совсем по-другому, и не так, как ожидал кто-либо. Возможно, даже не так, как ожидал сам Зарксис, поддерживавший очень теплые отношения со сводной сестрой.       — Иногда мне кажется, что лучше бы Зарксис любил Шерон, они были бы прекрасной парой. Даже не представляю, почему Бездна решила связать вас двоих, — безэмоционально произнесла женщина, и поневоле Руфус вздрогнул от холодности ее тона. Это были всего лишь мысли вслух, и Шерон вряд ли осознавала, насколько жестокими были сейчас ее слова: она желала счастья мальчишке, выросшему на ее глазах и ставшему первым другом юной Рейнворт, но этим обрекала своего друга на то, что ни одна живая душа не могла любить взбалмошного герцога-чужака.       — Я надеюсь, что Зарксис будет счастлив рядом с тобой. И что ты сумеешь сделать его счастливым, Руфус, — грустно заметила женщина и поправила плед на коленях, педантично расправляя одной только ей видные складки. — Потому что только рядом с тобой ему будет намного лучше, чем вдали от тебя. Иначе Зарксис сойдет с ума. Я знаю, что ты слишком ненавидишь и не можешь его полюбить, и уже тем более вернуть ему зрение… Но рада, что ты готов по моей просьбе потерпеть присутствие Брэйка. Я заглядывала к вам через тень Эквейса время от времени, готова была забрать обратно Заркиса, если бы увидела, что он все же остался несчастен. Признаюсь, мало доверяла, и прошу за это прощения. Ты заботишься о нем, что меня удивило, учитывая ваши отношения, но я все же рада, очень рада. Руфус, я никогда не сомневалась в твоем благородстве и в милосердии, но отчего-то была уверена, что они никогда не затронут еще и Зарксиса.       Герцог предпочел промолчать, однако слова женщины больно укусили его чувства, заметно испортив настроение. Впрочем, маска держалась крепко, и пусть с Шерил Барма старался быть максимально открытым, сейчас он предпочел спрятаться за улыбкой сфинкса, безразличной и ничего не значащей, как нарисованная усмешка на маске фарфоровой куклы со стеклянными глазами. Он молча подлил чай в чашку леди, краем глаза продолжая наблюдать за молодыми людьми, сидевшими так близко, что казались влюбленной парой, а не братом и сестрой, выросшими вместе. И в какой-то момент ему показалось, что альбинос почувствовал взгляд герцога и поднял голову, будто стараясь перехватить направление и будто поддержать, ощутив упавшее настроение своего аманта. Впрочем, возможно, это было всего лишь подсознательным, слабо осознаваемым желанием самого Руфуса, желавшего поддержки того, кто доверял настолько, что отдал себя, беспомощного и слепого, малознакомому человеку, который, по всеобщему мнению, его недолюбливал. Тогда как женщина, знавшая Барму еще мальчишкой, студентом Лайтвиджа, думала, что герцог способен навредить своему гостю, каким бы незваным и неожиданным тот не был.       Через несколько минут Шерон и Зарксис присоединились к старшим, вдоволь наговорившись «наедине». И Руфус не без легкой зависти отметил, что улыбка Брэйка была шире и счастливее, чем до этого. И пусть он понимал, что радость Брэйка была связана с тем, что юноша воссоединился на какое-то время с важными частицами своей жизни, иррационально хотелось, чтобы юноша чаще улыбался настолько открыто и ярко, что от этого на ум приходили сравнения об искрящемся под солнцем снеге на вершинах далеких северных гор. Красиво — но так же недосягаемо.       — Не обижайте Зарксиса, иначе будете иметь дело со мной! — сказала напоследок Шерон, смешно хмурясь и поигрывая легким маленьким веером. Наглая девочка, но Руфус позволил себе усмехнуться и слегка поклониться маленькой бунтарке под смех альбиноса, совершенно откровенно веселящегося от такого нахальства Рейнсворт.       Вечер проходил уже почти что привычно: укутанная мглой комнате, лежащий на кровати Брэйк, расслабленно раскинувший руки по белоснежному покрывалу, и сидящий напротив в кресле Барма, на коленях которого раскрыта книга старинных преданий. Единственным отличием было то, что в этот раз у герцога был стакан с янтарной жидкостью, а ночник был потушен. Слова давней подруги неприятно жгли внутри, словно угольки, и они порождали столь же неприятные мысли. Барма время от времени рассеянным взглядом скользил по лежащему на кровати парню, невольно сравнивая того с красивой куклой, ломкой, хрупкой и в какой-то мере даже бесценной из-за его неподвижности и слишком светлой кожи, практически неестественной и мертвой от недостатка освещения. Виски жгло горло и губы, но от него тепло разливалось по телу, расслабляя и успокаивая муть в голове, поднятую неосторожными словами леди Рейнсворт. Они просто находились в уютной, густой, тягучей темноте, тишине и спокойствии, и в ней было слышно глубокое, почти сонное дыхание Зарксиса, усыплявшее гнев и обиду Бармы на несправедливость мыслей Рейнсворт о своей персоне. Это можно было бы назвать уязвленным эго, если бы Шерил значила для Руфуса много меньше, а не была той, кого надменный герцог любил добрые три четверти своей холодной, одинокой и закрытой ото всех жизни. Той, кто помнила Руфуса во времена, когда фарфоровая маска была стеклянной и практически не скрывала истинных эмоций вспыльчивого подростка, охваченного пламенем своих идей и желаний.       — Вы знаете, герцог, о чем я мечтаю? Я очень хочу снова увидеть вас, — прошелестел в темноте голос Брэйка, и Руфус не сдержал тихий смешок. У Зарксиса была забавная причуда высказывать какие-то мысли к месту и не к месту, когда они находились вдвоем, в попытке завязать разговор и разрушить сгущающуюся тишину. В какой-то мере Руфус прекрасно понимал это желание: однажды он ради интереса походил полдня с завязанными глазами, собрал все углы и понял, насколько порой бывает страшно быть в одиночестве.       — Давай попробуем по-другому, — Зарксис вздрогнул и приподнялся, когда Барма, слегка разгоряченный выпитым виски, сел рядом, и кровать под ним слегка прогнулась. Несмотря на темноту, Руфус видел отчетливо белоснежные волосы и светлую кожу, и Брэйк смотрел прямо на него, несмотря на свою слепоту. Он всегда смотрел прямо на герцога, словно чувствовал его присутствие и безошибочно поворачивался туда, где, как он считал, сидел его амант.       Барма осторожно взял прохладные тонкие ладони в свои, на мгновение грустно усмехнувшись тому, какими смуглыми казались его пальцы на фоне чистой белизны, хотя сам Барма был весьма светлокожим даже на фоне аристократичной Шерил. Это было слишком интимно, но Руфус все-таки осторожно поднес ладони альбиноса к своему лицу и положил их на свои щеки.       — Ты ведь понимаешь, что это самый глупый из стереотипов про слепых? Мы не видим пальцами, — рассмеялся Зарксис, но руки все равно не убрал. Подушечки пальцев заскользили по щекам скулам, границе глазных впадин, коснулись вздрогнувших колючих ресниц.       — Это меньшее, что я могу сделать, чтобы помочь с исполнением твоего желания, — Барма улыбнулся и слегка вздрогнул от щекотки, когда короткие ногти задели мочки ушей и шею, а затем пальцы аккуратно очертили линию подбородка и задержались на губах, касаясь и слегка нажимая. Зарксис на мгновение замер, даже задержал дыхание, широко распахнув уцелевший глаз. Поддавшись странному чувству, которое родилось в груди от того, как Брэйк «смотрел» на него, Руфус тоже застыл, боясь спугнуть момент.       И Зарксис, резко вдохнув, прижался к губам в поцелуе, слегка сжав ладонями щеки, прижался как можно ближе, и казалось, что Барма чувствует, как сердце альбиноса бьется, быстро-быстро, часто-часто, отбивая о ребра суматошную чечетку. А Руфус крепко обнял в ответ слепого влюбленного, отвечая на поцелуй. Все внутри танцевало, пело и звенело натянутыми струнами, а перед глазами золотом вспыхивали огни Бездны.       Он не знал, сколько они так просидели, просто в темноте. Зачем они столько сидели, почему и как так вышло — отчего-то в голове не было ни единой мысли, и в кои-то веки Руфуса это не заботило. Казалось бы, он должен был переживать, а не ходить по особняку рассеянной улыбчивой тенью, да так, что даже Лиам пару раз переспросил, все ли хорошо. Но Барма лишь отмахивался и старался контролировать свои эмоции более тщательно, оставив только полуусмешку на губах, будто бы он знал что-то совершенно особенное, чего никто больше не мог знать.       Так что сказки заменили поцелуи и объятия в полутьме, больше похожие на наваждение и сбывшиеся глупые сны, полные сумрака и неясных силуэтов. Барма говорил себе о том, что это все только ради того, чтобы помочь Брэйку, и сам не замечал, насколько это противоречило логике.       Руфус едва дотерпел до вечера, когда можно было покончить со всеми делами в главном здании Пандоры и, собрав все документы, вернуться снова в особняк. Довольно странно было называть место, в котором ты рос добрых половину века, наконец-то домом. Руфус не помнил, думал ли он когда-либо о фамильном холодном особняке как о доме, куда бы он хотел вернуться после тяжелого дня. Думал ли он про свою золотую клетку как про убежище, в котором можно найти тепло и уют, а не только морозные взгляды родителей, не любивших наследника и друг друга.       Разумеется, Руфус прекрасно понимал с кем были связаны его новые чувства по отношению к особняку. Зарксис приносил с собой не только хаос, но и тепло солнечных лучей, проникавших в каждый уголок дома. Шляпник непостижимым образом оказывался неподалёку всегда, как только Барма возвращался из Пандоры. И всегда настолько рядом, что это казалось слишком интимным, пусть физически альбинос мог быть хоть на другом конце библиотеки, а их близость ограничивалась практически невинными касаниями губ, мало что значащих.       — Ты сейчас эту книгу читаешь? На какой странице остановился? Почитаешь мне её сегодня? — Кевин всего лишь берет в руки книгу, которую Руфус купил пару дней назад в книжной лавке, привлечённый ярким переплётом и золотым тиснением на обложке. Но герцог ощущает себя практически обнажённым перед альбиносом, когда тонкие светлые пальцы обводят краешки губ и играют с кисточкой на конце закладки. Это слишком интимно для него: книги открывают гораздо более ценную информацию, чем нагое тело.       — Тебе что-то снилось? А я вот последнее время практически перестал видеть сны, хотя раньше часто их видел, — сонный, взъерошенный Регнард по утрам зевал, привычно щурился и морщился. Он чихал, смешно прикрывая нос и губы длинными тонкими пальцами, и на ощупь находил чашку с пахучим кофе, в который он вливал сливки и обязательно — несколько кубиков сахара, и сахарница всегда рядом с ним справа стояла, с его стороны. Руфус только улыбался, наблюдая за сидящим с ногами в глубоком кресле альбиносом, по одной забрасывающим рафинад в чашку. И время от времени рассказывал свои сны Кевину, когда было настроение, посмеиваясь над беззлобными язвительными комментариями сидящего напротив альбиноса.       — А у тебя есть шрамы? — спрашивает однажды Зарксис, уютно расположившись в кресле в кабинете Бармы, пока тот читал отчёты с последнего патруля. — Быть не может, чтобы за годы службы в Пандоре у тебя не было шрамов.       — Шрамы? Конечно, — Руфус спокойно поддерживал беседу: отчёты были схематичными и короткими, а с опусами от Гилберта вполне способен разобраться и Лиам. — После Риверры я выходил на патрули регулярно.       — Риверра… Мне кажется, там Красноглазый тебя ранил довольно сильно, — удивительно, но Кевин не чурался разговоров о прошлом, хоть и все ещё упрямо даже наедине не признавал, что тридцать лет назад он был тем самым печально известным маньяком. И пусть им двигали безумие Альбуса и собственная любовь к Сен-Клерам, приправленная чувством вины перед Эмили, Зарксис не отпускал случившееся. Барма его понимал: свои собственные грехи, собранные за шестьдесят лет жизни, порой возвращались кошмарами.       — Да, шрам после той стычки остался, — и болел иногда на погоду ровно так же, хотя казалось, что тонкая, острая рапира не могла нанести такой вред. Руфус провалялся с этой раной до самого падения Регнарда в бездну, переругался со всей семьёй из-за службы, но все равно не отступил от желаемой поимки Красноглазого. И не добился: к тому времени, как он мог ходить без трости, Призрак уже пал к Ядру.       — Покажи, — Зарксис свесил голову с подлокотника и протянул руку в сторону Руфуса. Не сказать, что это было чем-то новым для них в сложившейся ситуации: пусть альбинос продолжал подтрунивать над герцогом, но от крайне стереотипного варианта «разглядывания» не отказался, каждый раз насмешливо напоминая, что слепые так не «видят». Но Барма замешкался, чувствуя, как кончикам ушей и скулам стало жарко.       — Ты действительно этого хочешь? — уточнил мужчина, стараясь сделать так, чтобы голос не дрогнул. Но Зарксис продолжал упрямо держать руку вытянутой. Он слышал, как скрипнуло отодвигаемое кресло; вздох, длинный, протяжный, будто бы перед прыжком в Бездну. Добровольным. Услышал шорох снимаемого плаща — и зачем герцогу плащ в собственном доме-то? Топят вроде очень хорошо.       — Ты его весь хочешь увидеть? — неужели герцог нервничал? Послышался шорох рубашки. Видимо, молчание было воспринято как однозначное и твердое утверждение. Часть звуков идентифицировать было намного сложнее: сколько Брэйк не напрягал слух, он не мог разобрать какие-то отдельные идентификаторы. Наконец, послышался шорох шагов по пушистому мягкому ковру. Пожалуй, Руфус специально так шумел, потому как практика показывала, что это карминноволосое чудовище вполне могло ходить так, что даже кошки бы не шевельнулись. Чуть шершавая ладонь перехватила запястье и положила куда-то в район груди, судя по очертаниям мышц, а значит, герцог встал на колени, чтобы альбиносу было удобно. Под указательным и средним пальцами чувствовалась выпуклая поверхность с рваными краями, похожими на веточки деревца. Гладкая, мягкая, упругая, она заметно контрастировала с остальной кожей, до которой Зарксис мог дотронуться другими пальцами.       — Рана идет наискось от груди, — голос Бармы казался несколько приглушенным, он говорил в сторону, не смотря на альбиноса и даже повернув голову, чтобы даже краем глаза не наблюдать. Это удивляло, потому что обычно мужчина придерживался негласного правила говорить прямо и четко. И почему он не сказал про конечную точку? Однако любопытство все равно взяло свое, и Брэйк осторожно начал очерчивать края, прослеживая шрам одной рукой и второй ведя чуть ниже, чтобы понимать «положение» пальцев. На мгновение даже стало жалко, что он не может видеть тело Руфуса: несмотря на худобу, выступающие кости и угловатость, под пальцами была упругая, мягкая кожа и сильные, крепкие мышцы, тренированное не одним и не двумя боями. Для своих лет Барма мог дать фору молодым, и Зарксис не без удовольствия скользил по шраму и коже, стараясь воссоздать в голове картину, вырисовывающуюся под пальцами. Несмотря на все шутки о том, что слепые так не могут «видеть», сейчас альбиносу как никогда хотелось, чтобы миф оказался правдой. Ровно до того момента, пока шрам не начал казаться чересчур длинным, а пальцы не очертили косточку таза, за которую уходил рваный длинный хвост исполосованной рапирой кожи.       — Ничего себе, — нервно пробормотал Зарксис, однако руку все равно не убрал, царапая короткими ногтями по выступающей косточке. Руфус только нервно не то выдохнул, не то рассмеялся и отпрянул, быстро удаляясь в сторону своего стола.       — Это я тебя так сильно…? Подожди, ты стоял без одежды?! — Зарксис выглядел настолько ошарашенным, что герцог позволил себе короткий смешок, пока надевал штаны.       — Скорее, в необходимом минимуме одежды. И если ты сейчас скажешь, что этот минимум — носки, я тебя стукну тессеном, — фыркнул в ответ Руфус, быстро застегивая рубашку. Им очень повезло, что никто не зашел в этот момент в кабинет, потому что чуть ли не нависающий над Брэйком герцог смотрелся со стороны, мягко говоря, не очень прилично. И вопросов в итоге было бы намного больше, чем смог бы ответить герцог. Но вид ошарашенного собственным воображением альбиноса стоил того, чтобы постоять пять минут в нижнем белье. И носках, да.       О том, что Зарксис будет спрашивать и о других шрамах, Барма предпочитал не думать. Но мысленно уже придумывал, как бы отвертеться от необходимости ходить в килте, потому что юность молодого герцога была весьма боевой. Грозный иллюзионист с оружием-веером, кто бы мог подумать.       Руфус мог перечислить столько вещей, которые были интимнее, чем близость, что хватило бы на небольшую книгу. До появления в его жизни Зарксис он даже и не догадывался, что их настолько много. Зарксис всегда был бесцеремонен. Он врывался в личное пространство, касался, лица, волос, рук, хватал запястья, порой гладил из пальцами, словно прослеживая дорожку кровеносных сосудов. Каждый раз Барма смущался, когда Зарксис каким-либо своим действием пересекал невидимую черту между ними. Но раз за разом позволял ему это. Сам не зная, почему.       Руфус никогда не был дураком, какие бы прозвища ему ни давал Зарксис во времена их открытого противостояния. Он прекрасно понимал, что именно происходит с его показательной враждой с Регнардом. Во что именно трансформирутся его нетерпимость к хаотичности и беспорядки, царившими вокруг альбиноса вопреки малому количеству вещей и стерильности пространства. Он знал, что как минимум уже привык к обществу Зарксиса, и уже не столь важно, звали ли раньше его Кевином Регнардом, Красноглазым Призраком Риверры. Как забавно получалось: теперь и сам альбинос явно не был так зависим от визитов женщин Рейнсворт, зато с завидным постоянством ищет внимания герцога Бармы. Это почти льстило, если бы не одно «но», которое Руфус старался не замечать до последнего.       Всё началось с мелочей: поставленная не на свое место чашка, отодвинутая сахарница. Безошибочно взятая ложка. Руфус готов был закрыть на это глаза и отмахнуться случайностью, привычкой или стечением обстоятельств. Это не было бы удивительным. Но взгляд — все было в нем. Он стал куда более осмысленным. Зарксис сам не замечал, но он щурился от света куда более осознанно, чем раньше. До возвращения зрения Брэйк чурался любого света ярче пары свечей, сейчас он лишь досадливо морщится и прикрывая глаз рукой — слишком чётко и осмысленно по направлению к источнику света и иногда глядя прямо на него с заметным раздражением.       Красный глаз стал гораздо менее мутным, возвращая оттенки граната и рубина вместо тусклого куска покрашенного красным гранита. Это было почти незаметно — особенно пока зрение не окрепло, а находилось на грани различения света и тьмы. Белое большое пятно — окно. Черное большое пятно — дверь или комната, не более того. Тайна, которую они оба хранили друг от друга, прорывалась, подобно цветку к солнцу.       Зарксис все еще полагался на отсчет шагов и руки, касаясь предметов, но уже не опирался на предметы, словно ему было сложно ориентироваться. Слух его стал острее — но вместе с тем возвращавшееся зрение играло злую шутку: определять и на слух, и глазами расстояние стало сложнее, потому как нечеткое зрение скрадывало истинную дальность, а слух сбивался с толку зрением. Но Зарксис прекрасно подмечал края объектов и все меньше набивал синяков, сталкиваясь с неосторожно отставленным стулом или забытым на полу ведром. Пусть на это понадобилось время — совсем не один день.       Руфус, разумеется, подмечал все эти изменения, но не говорил ничего. Только становился мрачнее день ото дня. Какими бы ни были его догадки, но мысль о том, что скоро Регнард вернет свое зрение, означала еще и то, что вскоре он вернется к Рейнсвортам. И Барма не знал, что чувствует по этому поводу. Они продолжали ходить вокруг да около, словно в танце, вальсируя на гранях полуправды и белой лжи. Кевин не говорил, что его зрение начало восстанавливаться, хотя герцог прекрасно это понимал, но отрицал в самом себе. Руфус не говорил, что знает причину, по которой проклятие отступало, пусть бы для Зарксиса это не было секретом. И в конце концов это перестанет быть тайной и для других, кто достаточно близок к этому альбиносу. Когда остальные заметят возвращение зрения, когда Шерил поймет, что их белый рыцарь снова в строю, когда Кевин случайно выдаст себя… Это всего лишь вопрос времени. И Барма не хотел признавать, что страшился наступления этого времени.       Но рано или поздно это должно было наступить. Всё к этому шло.       Руфус сжимал в руках письмо леди Шерил, принесенное ее Совой. Ему можно было и не читать, что именно там написано.       «Мой дорогой друг, до меня дошли слухи о том, что наш добрый друг Зарксис успешно поправляется. Я рада, что расчеты оказались верными, и надеюсь, что когда юноша вернется обратно в поместье Рейнсворт, вы, мой друг, продолжите навещать его. Сожалею, что причинила вам неудобство и заставила заботиться какое-то время о Зарксисе вопреки вашему на то желанию. Но раз Зарксис снова обрел зрение, я могу снять с вас груз забот о моем воспитаннике. Уверена, что и Зарксис также соскучился по своему дому и будет рад вернуться в поместье Рейнсворт в самое ближайшее время.       Шерил, герцогиня Рейнсворт.       Барма чуть слышно фыркнул, поразившись, как эта милая, хрупкая леди умела красиво приказывать, обернув все в благожелательность, и направился в комнату Брэйка. Пора было заканчивать этот фарс, каким бы красивым он ни был. Слишком похожий на рассказанную в первый вечер легенду. Легенды тем и отличаются от жизни — в них всегда все заканчивается хорошо. Кай собирает из льдинок «вечность», Снежная королева уходит с Волшебником в весну, Святой Николас успевает в срок подарить игрушки детям. Элли и Дороти спасают Оз и Изумрудный город. И даже русалочка становится счастливой со своим принцем. Вот только настоящие истории совсем не такие. И дети, уведенные Гамельнским Крысоловом, пропадают без следа, Герда замерзает в снегах, превращаясь в белоснежную, выбеленную холодом скульптуру, а Рождество оказывается безвозвратно утерянным. Русалочка превращается в морскую пену, Элли и Дороти вырастают и больше никогда не возвращаются в придуманную ими страну с дорогой из желтого кирпича. Вэнди становится взрослой, рожает своих детей, и уже они — бессердечные подростки — летят в Неверлэнд с вечно юным мальчишкой. Руфус слишком много знал, чтобы доверять хорошим концам бессмысленно, и за каждой историей всегда обнаруживался мрачный финал. А ведь это только легенды…       — Герцог? — альбинос вскинул голову, как только шаги зашелестели по ковру, и улыбнулся такой сверкающей улыбкой, что от этого становилось даже немного больно. Барма подошел так близко, что мог бы рассмотреть каждую белоснежную ресницу на уцелевшем глазу. Они были почти нос к носу, и Брэйк смотрел — действительно смотрел — с грустным, наивным любопытством. С доверием, которого ещё несколько месяцев назад нельзя было себе вообразить. Он тоже знал каким-то своим звериным чутьем, что ему придётся вскоре уехать. И ему тоже было грустно.       — Вы ведь будете навещать меня, герцог? — снова этот холодный, почти безликий тон. И это «вы», будто возводящее стену, которая только-только рассыпалась. Раньше он был бы рад, что несносный Шляпник держит дистанцию. А сейчас хочется встряхнуть его, как его глупую тряпичную куклу, чтобы Кевин наконец пришёл в себя. Но между ними стеной повисло молчание. Счастливые финалы не предусмотрены, верно?       — Да пошло все к черту, — выплюнул ядовито — или все-таки устало? — Барма и закрыл ладонью глаз Брэйка — как он догадывался, уже вполне различающий образы, объекты и цвета. И поцеловал раскрывшиеся в удивленном возгласе губы, яркие, горячие, мягкие, с привкусом мятного чая и сладости. Вот только отчего-то от поцелуя было полынно горько. Может, потому, что Зарксису вернулось зрение? Может, потому, что сам Руфус медленно, но верно слеп. Тонкая, холодная рука легла на спину, обнимая и удерживая герцога, притягивая ближе. Так близко и так далеко, и Руфус задыхался — не от поцелуя, не то от того, что внутри все рвалось и дрожало, и ребрам неожиданно тесно в грудной клетке, а беспокойному, глупому сердцу — в клетке из костей. Какова ирония — влюбиться в того, кого практически ненавидел всю свою жизнь. Влюбиться в свою родственную душу, проклятую так же, как и он сам, стать его отражением. Горько-сладкий поцелуй прервался так же резко, как и возник, и Барме понадобилось все его самообладание, чтобы склониться в коротком поклоне и, чеканя шаг каблуками, уйти в свои покои. Впрочем, Додо тоже помогал своими иллюзиями, чувствуя, что хозяин до последнего хочет оставаться тем самым холодным гордым одиночкой. Держать самообладание было невыносимо сложно, как и наблюдать, как экипаж Рейнсворт увозит альбиноса из поместья. Руфус так и не вышел попрощаться. Зарксис так и не нашел в себе силы постучать в дверь спальни, где закрылся Руфус. Танец белой лжи замер в своей высшей точке, так и не дав партнерам возможности разрушить оковы.       Разумеется, Шерон была рада возвращению брата, как же иначе. Даже Лиам был рад, пусть бы и ворчал по поводу накопившейся работы и кучи отчётов, которые ждали своего часа в кабинете Зарксиса. Леди Шерил смотрела с теплом и отчего-то непониманием, и под взглядом пожилой герцогини отчего-то становилось неуютно, словно Рейнсворт недоумевала вопросу, который не могла задать. И Брэйк понимал, о чем будет этот вопрос. О ком. Почему он послушался, а не остался в доме Бармы? Почему все же решил вернуться, если рядом с Руфусом ему было хорошо? Зарксис знал ответ: Рейнсворты тоже его семья, и он никогда не простит себе, если по его вине, в его отсутствие что-то с ними приключится. Но тихий противный голосок внутри едва слышно звенел, словно комар над ухом: разве ты простишь себя, если что-то случится с Руфусом; простишь себя, что оставил его одного? Зарксис знал ответ. И от этого было ни капли не легче.       Пандора не менялась никогда, и уже скоро гроза Цепей снова вышел на патрулирование. Впрочем, Зарксис и сам рвался в здание штаба. В конце концов, именно так он мог бы увидеть герцога, который последнее время не появлялся на заседаниях, а если и был — то ускользал, словно морок, стоило заседанию закончиться. Многие даже поговаривали, что на собрания ходит не сам Барма, а Додо, посылаемый хозяином. А потом перестала являться и Чернокрылая Цепь. Кого-то это тревожило, кого-то даже пугало, кто-то злорадствовал. Но все вместе это порождало почву для самых невероятных сплетен, в центре которых оказались Барма и, как ни странно, сам Зарксис, пусть и косвенно. Желающих испытать катану на остроту и прочность не находилось, чтобы открыто что-то говорить о Брэйке.       — Говорят, герцог ослеп… — шептались по углам Пандоры, но Брэйку не хотелось верить в это, потому что иначе вернувшееся зрение означало одно: его чувства к Барме не были истинными, а сам неприступный герцог влюбился в кого-то. В кого? Впрочем, был и второй вариант, ничуть не лучше первого, потому что переупрямить герцога, с годами становившегося все упрямее, было задачкой на грани с уничтожением оболочки Ядра Бездны. Отчего-то ныло в груди от одной мысли, что где-то в глубине своего поместья, натыкаясь на стены и предметы, призраком бродит худая, ломкая фигура с растрепанными карминовыми волосами. Барма не справится сам, Зарксис был уверен на все сто. Он же там загнется, в одиночестве, без какого-либо общества. Брэйк помнил о слугах-тенях, безмолвных, тихих и безликих, среди которых и живой, полностью здоровый чувствовал бы себя как в склепе темной ночью, а уж слепой, беспомощный человек, который зависел от книг и от количества информации вокруг, вряд ли мог существовать в таком месте.       Брэйк едва дотерпел до момента, когда можно было сбежать с заседаний Пандоры и из-под неусыпного ока Рейнсвортов. Он хотел увидеть это рыжее недоразумение во что бы то ни стало. И высказать ему все, что он думает по поводу того, что Барма утратил зрение следом.       Особняк встретил его тишиной, привычной, не слишком уютной, но в то же время вполне терпимой. Зарксис не знал, где именно находится сейчас Руфус, а потому не стал просить Эквейса помочь в поисках. Слуги шарахались от него и смотрели издалека, даже не пробуя приблизиться. Это раздражало невероятно и без того нервного от собственных мыслей Брэйка, и только одна девушка махнула ему рукой в приветствии — та самая, что присматривала за бывшим слепым. Зарксис её запомнил, по шагам и запаху, слабо, оттеночно отличающему эту девушку от остальных. Она поманила за собой взмахом руки и птицей взлетела по лестнице на второй этаж. Предупредительная служанка знала, к кому и зачем мог придти бывший гость, и привыкла без слов понимать желания хозяев. В этот момент альбинос испытал прилив благодарности к тихой тени, но промолчал, чтобы не спугнуть молчаливую проводницу.       Служанка привела его в высоким резным дверям, в которых Брэйк наощупь узнал кабинет герцога, а затем поклонилась и растворилась в полумраке коридоров, словно её здесь и не было. А сам альбинос почувствовал крайне непривычное ощущение. Он испытывал страх перед тем, каким он может увидеть Руфуса. Насколько тот изменился под влиянием слепоты? Сломало его это или он даже не заметил изменений? Стал сильнее и ещё неприступнее, как снежный король из сказки, которую Руфус читал ему в первые дни пребывания в особняке? Брэйку стало до боли в груди страшно увидеть, насколько изменился тот, кого он любил всем сердцем, но в то же время это самое сердце звали открыть дверь и убедиться, что лохматый герцог в порядке. Особенно когда из-за двери раздался тихий удар и приглушенное шипение словно кто-то ругался сквозь зубы. В этот момент Шляпник решился и открыл дверь, смело заходя внутрь комнаты.       — Зарксис? — Барма вскинул брови в знакомом удивлении и выпрямился, все ещё держась за край полки. Казалось, он споткнулся о край пуфа для ног и врезался в полку, но выглядел при этом очень и очень непринуждённо. Если бы не слепота, чье влияние было намного заметнее, чем у привыкшего скрывать недуг Брэйка, можно было бы подумать, что герцог просто не выспался и потому собирает ногами все предметы и острые углы. Но свой отпечаток утрата уже наложила в виде ломаных, неловких движений и неестественного взгляда, который смотрел насквозь и не мог сосредоточиться на чем-то материальном, находящемся прямо перед смотрящим.       — Как ты узнал? — Брэйк впитывал каждое изменение во внешности. Чуть более беспорядочно растрепанные волосы, синяки под глазами, обострившиеся скулы и простую рубашку с растегнутыми манжетами, босые ноги. И полностью отсутствующий взгляд в никуда. Слишком заметно, что с ним что-то не так и что оно влияет на жизнь аристократа больше, чем тому самому хотелось бы.       — Я мог бы сказать, что у меня уже остальные органы начали компенсировать утрату зрения… Но тебя заметила служанка, — усмехнулся Барма и наощупь, медленно дошёл до своего кресла, в которое рухнул, словно кукла с обрезанными верёвочками. И Зарксис с недоумением и лёгким ужасом осознал, что герцог пьян.       — Что с вами? — альбинос боялся подойти и в то же время его мутило от желания рухнуть перед креслом на колени и схватить эти тонкие аристократичные запястья.       — Я не понимаю это проклятие, — раздражённо бросил Руфус и попытался укутаться в лежавшее на кресле одеяло, донельзя похожий своим взъерошенным видом на свою Цепь. — Как оно работает?       — Правила простые. Если тебя не любит тот, кому ты предназначен, то ты теряешь что-то, что помогает тебе взаимодействовать с миром. Слух, зрение, обоняние, голос…       — Так почему я ослеп? — раненым зверем взвыл герцог, запрокинув голову. — Если бы ты меня разлюбил, то ты бы не пришёл, Шляпник. Тебе было бы все равно. Почему перед глазами тогда черно?       В комнате повисла тишина, нарушаемая только рваным, сбитым дыханием Руфуса. От собственной истерики звенело в ушах, он был растерян, напуган, в отчаянии, словно все вокруг превратилось в смертельный лабиринт, непригодный для существования. По ночам снились кошмары и цветные, яркие сны, от которых наутро открывать глаза было ещё невыносимее — ведь что с открытыми, что с закрытыми перед глазами все равно была могильная чернота, словно он уже при жизни заперт в фамильном склепе в причитающейся ему ячейке для гроба. Он не слышал, как Зарксис подошёл к нему, практически неощутимо, и сел перед креслом, поддавшись своему желанию.       — Есть ещё один случай. Если тот, кто полюбил в ответ, старается отринуть свои чувства, не принимает их или старается, не замечать. Тогда проклятие перекидывается на него, — осторожно, на грани шепота произнёс альбинос. — Зачем ты их отрицаешь?       — Мне шестьдесят лет, Зарксис.       — Мне больше — почти на два года.       — На тридцать лет младше, Кевин.       — Это так важно? Я проживу не больше твоего, сам знаешь. Просто доверься, хоть раз. Так, как я доверился тебе, переехав в абсолютно чужой дом. Ты знаешь, если бы я настоял, леди Рейнсворт не стала бы отсылать меня с тобой, и я прожил бы оставшиеся годы в своей комнате. Но я рискнул всем — и это того стоило. А пока что… Я буду за тобой ухаживать, пока ты снова не вернёшь свое зрение, — альбинос задорно усмехнулся и коснулся губами тонких запястий.       На мгновение Барме показалось, что он увидел проблеск света в своей неумолимой, бесконечной тьме.