Напоминание

Теперь Леви признаёт, что можно было не смотреть. Точнее, что смотреть не стоило. Потому что сейчас перед Эрвином на столе стоит миска со спелой вишней, к которой он периодически прикладывается, не отрываясь от книги. Вишня щедро окрашивает красным его губы, и в один момент Леви понимает, что сейчас сблюёт прямо на пол. Должно быть, он издаёт какой-то звук, потому что Эрвин вздрагивает от неожиданности и вопросительно смотрит на него. — Рожу вытри, — Леви швыряет в него скомканный носовой платок и поспешно выходит из кабинета, бросая уже от порога: — Ханджи ждёт, пора начинать. У окна в дальнем конце коридора он останавливается, навалившись на подоконник, и долго мучительно старается отдышаться, загнать мерзкий ком собственного желудка на место. Хорошо, что в штаб-квартире сейчас так же пусто, как в Шиганшине, и никто не видит, как сильнейший воин человечества изо всех сил пытается не сблевать. И срывает злость на ни в чём не повинной стене, колотя в неё кулаком до тех пор, пока кожа на костяшках не лопается. «Эрвин не виноват, в конце концов это был твой выбор», — говорит Леви сам себе, глядя на мутное отражение в оконном стекле. «Что тебе стоило отдать сыворотку мальчишке, и всех демонов, призраков и муки совести — вместе с ней? Но ты решил, что Эрвин нужнее, в первую очередь нужнее тебе, а теперь винишь его в том, что он выжил. Что ты сказал там, на крыше, когда он в агонии схватил тебя за руку? Что берёшь все последствия своего выбора на себя. Что тебе всё равно, что будет с тобой. А теперь?» А теперь что-то не так. *** — Все прочь отсюда. Живо. Это последнее слово в их безобразном споре. Следующим аргументом будут кулаки или клинок. А это уже совсем ни в какие ворота не лезет, но Леви не намерен щадить хоть кого-то, дойди дело до драки. Жмуриком больше, жмуриком меньше, какая теперь разница? Всё, что случится здесь и сейчас, он берёт на себя и расхлёбывать будет сам. Потому что так решил Эрвин ещё до вылазки. — Ты тоже. Проваливай. Мальчишка, притащивший Эрвина на собственном горбу, кажется, хочет что-то сказать, но после секундной заминки машет рукой и убирается прочь. Сообразительный парень. В глубине души Леви обещает себе не бить его слишком сильно за ту ахинею, что он нёс про «демона». В лице Эрвина нет ни кровинки, но пальцы, вцепившиеся Леви в запястье, ещё неожиданно сильны. Расценивать это как сопротивление или как бред умирающего? Судя по блаженной улыбке на бескровных губах, второе куда ближе к истине. — Прости, Эрвин. Ты ещё нужен здесь, — Леви высвобождается из захвата, закатывает рукав и всаживает иголку в едва заметную вену. — Выбор без сожалений, помнишь? Надо уносить ноги, но Леви сидит на залитой кровью крыше, не в силах пошевелиться. Последнее решительное действие отняло у него весь тот запас сил, на котором он держался до этого момента. И только когда черепица начинает разъезжаться у него под ногами, Леви заставляет себя перебраться на соседнюю крышу. Всё ещё слишком близко и слишком опасно, но он не может отойти дальше. Он не может заставить себя отвернуться. Всё же это он своими руками сейчас превратил Эрвина в одно из тех чудовищ, борьбе с которыми тот отдал столько лет своей жизни. Титан из Эрвина получается что надо. Двенадцать метров тупой мощи, длиннющие руки-грабли, встреть отряд такого в поле во время вылазки — запарились бы убивать. Леви сплёвывает себе под ноги: на гипертрофированном лице Эрвина застыла одна из самых жутких его улыбочек, которая и в человеческом-то обличье могла напугать до усрачки, но теперь… Кажется, эта харя будет являться Леви в ночных кошмарах до скончания дней. Титан тем временем с живейшим интересом оглядывается по сторонам. При виде Леви он лыбится ещё сильнее и делает попытку пройти к своей добыче прямо сквозь полуразрушенный дом, благо телосложение позволяет. В воздухе повисает туча пыли от осыпающихся стропил. — Тц, иди ты на хер, — Леви предпочитает ретироваться подальше. Вот ещё не хватало, чтобы Эрвин походя схарчил его вместо Колосса. Ну, с одной стороны, это будет вполне заслуженная расплата за сделанный выбор, с другой — есть много куда более полезных способов подохнуть. Бертхольд портит всё сам. Лежи он молча и не шевелясь — возможно, Эрвин потопал бы за интересной маленькой козявкой, только что сиганувшей из-под его носа. Но Бертхольд подаёт голос, призывая на помощь, и привлекает всё внимание к себе. Громадная ручища сгребает его с крыши и отвратительно неторопливо тянет в рот. Последний вопль глохнет в лязге челюстей и хрусте разгрызаемого черепа, по подбородку Эрвина змеится кровавый ручеёк. Леви чувствует, что сейчас позорно выблюет пустой желудок. Десятки раз у него на глазах жрали, рвали, давили, затаптывали людей. Десятки раз он помогал собирать тела и то, что от них осталось. И ни разу — ни разу — не ощущал даже намёка на тошноту. Но смотреть, как себе подобных пожирает Эрвин, которого Леви знал как облупленного, с которым он ел, спал и сражался бок о бок, оказалось выше его сил. Эрвин задумчиво осматривается в поисках следующей еды, кровь всё ещё капает у него с подбородка. Живых людей на развалинах Шиганшины осталось не много, но от них пахнет кровью, горелым мясом и страхом, и Эрвин уверенно берёт курс туда, где на крыше собрались остатки разведотряда. Ханджи с трудом поднимается на ноги, выдёргивая из ножен бесполезный клинок, — да её сил не хватит даже на то, чтобы выиграть немного времени! — и Леви срывается с места. Он измотан, у него почти закончился газ, но это его выбор. Если кому и прикончить Эрвина, то только ему. И если кому и быть сожранным… Ослепительная вспышка заставляет его инстинктивно закрыть глаза рукой. Крюк со звоном отлетает от стены, не зацепившись, несколько секунд свободного падения среди клубов обжигающего пара и облаков пыли, в которых оседает ещё один несчастный домишко, и Леви от души ударяется спиной обо что-то твёрдое. Несколько секунд ему требуется, чтобы собрать пляшущую перед глазами картинку воедино и осознать, что позвоночник не сломан, а то, обо что он хряснулся, обжигающе горячее. Ещё пара секунд уходит на то, чтобы понять: в последнее мгновение Эрвин всё же сграбастал его. Правой рукой, про которую Леви уже успел позабыть. — Тьфу, блядь, — Леви выпрастывается из лапищи и пробирается к затылку. Перед глазами дрожит кровавая пелена, он остервенело кромсает чужую плоть и приходит в себя только от увесистого тычка в плечо. — Полегче, ты его поранишь, — Ханджи оттирает его от разреза, ей на помощь приходит тот самый мальчишка, что притащил Эрвина. Вдвоём, поминутно обжигаясь и шипя от боли, они высвобождают его голову и плечи из переплетения мышц и сосудов, а Леви просто стоит и смотрит. Смотрит на безмятежное лицо Эрвина, и у него трясутся руки. *** До самого тренировочного полигона они не произносят ни слова. После похода в Шиганшину между ними словно выросла стена, крепче и выше злополучной Марии, и Леви не уверен, что хочет выходить за эту стену. Дело не в сожранном Бертхольде, тот просто получил по заслугам, и чертовски жаль, что только он. Нет, дело в самом Леви, в чём-то, что он никак не может понять и сформулировать. Ханджи вяло приветствует их взмахом руки. Всего несколько месяцев назад она скакала бы в исследовательском азарте, как шальная, а сейчас сосредоточенно елозит карандашом по бумаге, задавая Эрвину дежурные вопросы насчёт самочувствия. Всего несколько месяцев назад по этому полигону в хвост и в гриву гоняли Эрена, исследуя его способности в титанической форме. Тогда их было больше, намного больше, а теперь вся исследовательская группа состоит из одной Ханджи. Леви здесь, скорее, в качестве единственной страховки на случай, если что-то пойдёт не так. Впрочем, быть может, и к лучшему, что их только трое. Ни лишних глаз, ни случайных жертв. — Я думаю, мы можем начинать, — Ханджи поправляет повязку на месте отсутствующего глаза. — Надеюсь, в этот раз у него получится, — добавляет она, когда Эрвин отходит уже достаточно далеко и не может её услышать. Леви тоже на это надеется. Предыдущий тест Эрвин провалил с оглушительным треском: он так и не смог стать титаном. Они ждут пятнадцать, двадцать, тридцать минут, солнце успевает основательно напечь Леви голову, но ничего так и не происходит. В конце концов Эрвин возвращается, обе руки у него искусаны в кровь. Он молча садится на ящик, заменяющий им походные стулья, и опускает глаза, разглядывая свои руки. — Я не знаю, в чём дело, — кровь капает с пальцев на траву, алые капли повисают на стебельках перезревшими ягодами. — Эрен говорил, что боли и чёткой цели достаточно, чтобы запустить процесс, но не получается. Возможно, — Эрвин разводит окровавленными руками, — что это недостаточно больно. Случались со мной вещи и похуже… Солнце слепит Леви глаза. Но куда сильнее солнца ослепляет ярость, что поднимается изнутри, и эту ярость невозможно сдержать. Она прорывается наружу чёрным вихрем, грязным потоком, снося всё на своём пути. Леви уже испытывал нечто подобное, когда на его глазах погибли Изабель и Фарлан. — Недостаточно больно, говоришь? — одно движение, и клинок замирает на волосок от горла Эрвина. — Так скажи, что тебе отрезать, чтобы стало достаточно. Я поверю тебе и выполню твой приказ. Всё точно так же, как было тогда, сколько-то там лет назад, на мокрой поляне далеко за стеной. Ярость и ненависть сплетаются в один тугой комок, тот самый, который Леви безуспешно пытается выблевать с самой Шиганшины. — Так что? Может быть, опять руку?! Эрвин молча смотрит на него, не делая ни единой попытки защититься, и от его взгляда у Леви раскалывается голова. Хочется кричать уже не столько от ярости, сколько от боли. Клинок вздрагивает, и короткий росчерк на шее Эрвина наливается алым. — Что с тобой? Ты с ума сошёл? — Не лезь! — рычит Леви, и Ханджи испуганно отскакивает. — Я хочу узнать ответ всего на один вопрос. Один, сука, простой вопрос: что дальше, Эрвин? Какова твоя цель дальше? Ты говорил, что узнаешь после того, как увидишь подвал. Ты его увидел. Что теперь? Тишина звенит как перетянутый, готовый вот-вот лопнуть трос. — Все эти годы я шёл за тобой, я верил тебе, я исполнял твои приказы, терял людей, по уши нырял в дерьмо — ради чего? Я верил, что твоя цель в спасении человечества, но больше я в это не верю. Я не верил в это уже в Шиганшине, но всё-таки выбрал тебя. Потому что это я посоветовал тебе пойти и сдохнуть. Теперь у меня такое чувство, что меня поимели. Так что, неужели я ошибся в своём выборе? Неужели всё было ложью и очередной твоей интрижкой? — А если ты ошибся, выбрав меня, что ты сделаешь? — Эрвин невозмутим, словно это не он может в любую секунду остаться без головы. — Перед последней атакой в Шиганшине я был с тобой честен. Честнее некуда. Ты видел моё настоящее лицо, так что же ты выбрал тогда? На что надеялся? — Я надеялся, что у тебя просто сдали нервы! Что ты взвалил на себя чужую вину, и она оказалась для тебя неподъёмной! Не заставляй меня сожалеть о моём выборе сильнее, чем я уже сожалею! Потому что иначе стоило убить тебя ещё тогда, когда я впервые собирался это сделать! Я остался бы в Подземельях, человечество — за стенами, и ничего бы не изменилось. Если тогда я ошибся, значит, ничего и не изменилось! Что-то неуловимо меняется в глазах Эрвина. Он хватается за клинок ладонью и с силой отводит его в сторону, вставая с ящика. — Назад, — Леви скорее угадывает это, чем слышит, потому что тело уже само несётся к ближайшим деревьям. Он едва успевает ничком упасть за разлапистые дубовые корни, как позади раздаётся оглушительный грохот, следом проносится волна раскалённого воздуха, такого, что куртка словно вплавляется в лопатки. Сверху сыплются листья, кора, ветки, к счастью, мелкие, и ещё какой-то мусор. Леви вскакивает почти тут же. В голове остаётся только одна мысль — успела ли Ханджи убраться подальше? — Я здесь, — Ханджи машет ему рукой с соседнего дерева. В волосах у неё торчат листья. — Ты знаешь, я почувствовала себя немножечко лишней и решила отойти в тенёк… Леви делает вид, что верит ей. На самом деле она наверняка искала что-нибудь потяжелее, чтобы огреть его по затылку, но сейчас это не так уж важно. Может быть, он объяснит ей. Когда-нибудь. — Бежим, — в уцелевшем глазе Ханджи разгорается знакомый азарт. — Кто знает, сколько он продержится, надо засечь время. Эрвин выдерживает полчаса. Его шатает, когда он приземляется рядом с испаряющейся тушей, и Леви инстинктивно подставляет ему плечо. Он ждёт чего угодно: ледяного равнодушия, гнева, недоверия, но Эрвин опирается на него так, словно ничего не произошло. — Как ты себя чувствуешь? — Ханджи уже крутится рядом с карандашом наизготовку. — Голова кружится, — отвечает Эрвин, с силой проводя по лицу свободной рукой. — Определённо, стоит чаще тренироваться. — Ты понял механизм превращения? — Думаю, да. Спасибо Леви, он напомнил мне о том, чего не стоило забывать. — Мазохист хренов, — огрызается Леви. — Я не смогу каждый раз приставлять тебе нож к горлу. — А больше и не нужно. Я кое-что сохранил себе на память, этого будет достаточно, — Эрвин переворачивает левую руку ладонью вверх. Узкий длинный шрам по-прежнему перечёркивает ладонь посередине. — У людей, что живут за этими стенами, всё ещё есть враг, и этот враг может оказаться страшнее и опаснее титанов. Нам стоит разузнать о нём как можно больше, чтобы быть готовыми к бою. Скажи, Леви, ты это хотел услышать? — Вроде того, — Леви чувствует, что у него горят уши. Ему уже почти стыдно за свою выходку, но противный червячок сомнения замолкает впервые с похода в Шиганшину. Чтобы вытравить его окончательно, стоит попозже зайти к Эрвину и переговорить с ним с глазу на глаз. Разговор обещает получиться долгим и муторным, но он определённо того стоит. — Предлагаю выпить за успех эксперимента, — в голосе Ханджи сквозит плохо прикрытое облегчение. — И заодно составить план тренировок. Скоро у нас останется не так-то много свободного времени. — Поддерживаю, — Эрвин слабо улыбается, впервые за чёрт знает сколько времени. — И я до сих пор не видел ваших подробных отчётов о походе в Шиганшину. Особенно меня интересует Звероподобный титан. — Так точно, — Леви улавливает намёк. — Будет готов к завтрашнему утру.