Поговори со мной

      Он иногда злится, иногда расстраивается, часто терпит. Ему иногда больно, иногда страшно, но чаще всё сразу. Контракт — это добровольное рабство, на которое они подписались сами. И теперь у них нет права на собственное мнение. У них нет "не буду", "не хочу". У них только "да" и "хорошо". Худеть перед камбэком? Хорошо. Ведь телевидение прибавляет восемь килограмм.       Чимин плачет, но худеет, падает в обмороки, но худеет. Ведь так надо, этого хотят фанаты, этого требуют менеджеры. Больно и страшно. Страшно за будущее, но так нужно, они в индустрии шоу-бизнеса.       Тэхён должен вести себя так, как это прописано в договоре, имидж это всё. Нельзя выходить за рамки и правила нарушать не позволительно.       Джин устал. Вся забота, всё на его плечи, их широта не даёт права столько взваливать на молодого парня. Он хочет гулять, хочет иметь друзей. Он хочет много чего, но не сейчас. Сейчас он больше не разрешает себе чего-то хотеть. У него контракт, права и обязанности чёрным по белому, десятками пунктов под кожу.       Хосок, он падает, улыбается, когда видит камеру, губы дрожат, если близко. Потом снова танцует, чёткие движения, новые связки и бинты, пластыри, больно так, что ночью слёзы в подушку. А на утро снова улыбка, снова через боль, а визажист замажет красные глаза и капли закапает.       Чонгук, он, как маленький мальчик, со взрослыми проблемами и долгами. Как из другого мира. Он всё время хочет есть, потому что нервничает и психует. Он сворачивается в клубок воспаленных нервов на своей кровати. Потому что он ребёнок, его оторвали от родителей, он скучает, ему одиноко. Весь его мир это старшие, которым всем тяжело, которым больно, которым мир кажется ледяным. И у него мёрзнут руки, потому что старшие улыбаются, а он кричать и злиться хотел бы, но только: "Конечно, я буду усерднее работать".       Намджун другой, у него облегчение, ему вроде всё по плечу. Он совсем не боится, но иногда не может разговаривать, потому что дверь с той стороны держит. Его трясёт, когда люди говорят негатив на его ребят. И он обязан их защитить, а он не может защитить себя, потому что ответственность. Потому что не был готов, но он старается. Он каждый раз: "Ребята, мы справимся", "Да, менеджер, я во всём разберусь". И он делает, он решает, он справляется. Он сильный, пока ему не становится необъяснимо больно. Но он терпит, он идёт дальше, не сбегает. Он не Юнги.       Юнги устал. Устал так, что хочется далеко и навсегда. Он устал, сидит у окна за тысячу километров от агентства, от других ребят. Они для него семья, его вера и поддержка, ему без них тяжело. Но видеть их боль ещё тяжелее. Концерт, люди, море фанатов, эмоций и бесчисленное непонимание. Он не может без сцены, но не хочет без воздуха. Его не хватает. Ему так часто чего-то не хватает, что больно вдыхать огонь изнутри. Он хочет, как Джун - сильным, смелым, срываться, но идти вперёд. Хочет, как ребята - не сдаваться, сквозь слезы и истерики двигаться дальше. Но он бежит. Он слишком слабый и ему нужно время прийти в себя после этой встряски. Расслабиться, не терпеть, а жить.       Звонок телефона в семнадцатый раз: он сбрасывает. Джин, Чонгук, Чимин, Чимин, Чимин. Палец на красной кнопке. Пока не высвечивается "RM". Дрожь в руке. Он хочет сбросить, но никак, палец дрожит и не слушается.       – Да, – хрипит содранным горлом, как после сна или пьянки.       – Ты как? – он не спрашивает где. Намджуну гораздо важнее, как Юнги, чем то, где он. Джун знает, что Шуга не потеряется в мире, но может исчезнуть, может утонуть в себе.       – Я … – он хочет сказать, справится и что всё в порядке, но слова застряли где-то там между постоянной ложью самому себе и желанием сказать правду, – я…       – Хён, поговори со мной.       – Прости, я не хочу ни с кем говорить, – ложь.       – Тебе станет легче. Пока ты не скажешь, никто не сможет тебе помочь, – он прав, всегда прав. Не зря он лидер, не зря он тот, к кому прислушиваются хёны и кого уважают и слушаются младшие. Но у Юнги всегда всё идёт не по плану, не по накатанному сценарию. У него просто идёт, а он и сам не знает куда.       – Мне не нужна помощь, – красная кнопка под пальцем, он сбрасывает. Сам понимает, что соврал, понимает, что и Джун это знает, и то, что сам он уже не выберется. Но он не может ещё сильнее унизить себя, ещё сильнее показаться слабым. Это всё слишком для человека, который всеми силами сдерживает свои чувства, пытается выглядеть крутым на камеру, менее эмоциональным в жизни. И совсем не способен справиться с самим собой, когда его размывает и плотина трещит по швам, прорываясь слезами по холодным щекам.       Он не думал, что это будет повторяться, казалось то состояние, когда ты не принадлежишь себе, уже позади. Он думал, что больше не будет запираться в ванной, сжиматься в углу на полу и сдирать кожу на ладонях о шершавые углы. Думал, что это закончилось. А думал ли он вообще? Ведь каждый человек, что сталкивался с этим, скажет, что от этого не избавиться. Если в тебе однажды поселились эти волны боли, отрицания самого себя, ненависти к себе и кромешная тьма, что разъедает твои внутренности – это не лечится.       Сообщение на телефоне:       RM: Дождись меня.       – Прости, – пару часов спустя шепчет парень и надевает толстовку. Если самолёт не задержится и он смог взять билет на первый рейс, то лидер через час будет у него. Юнги, забирает рюкзак и куртку, выходя из отеля. На повороте, между толпой людей через дорогу и теми, что поворачивают в сторону центра, сквозь людской ропот, он слышит «Шуга из БТС», не поворачивается и переходит дорогу одним из первых. Он любит своё дело. Ему нравится быть Шугой, но иногда ему хочется просто стать Юнги, как раньше. Когда он мог пройтись сквозь идущих куда-то людей и остаться невидимкой. Он так часто скучает по тому, к чему уже никогда не сможет вернуться, по той свободе, что была раньше, по тем дням, когда он мог жить вместе с городом по ту сторону стекла. Когда он ещё не был как живой экспонат в музее под пуленепробиваемым стеклом.       Он сбегает, снова. Билет на автобус Саппоро – Национальный парк, там не так много народа, тем более в дождь. Там можно немного побыть наедине со своими мыслями и попробовать собрать их в кучу, разложить всё по полочкам. Может быть что-то выбросить, чтобы потом не выброситься самому. Каждому человеку иногда нужно выдохнуть. Выдохнуть там, где он ничем и никому не обязан.       А сейчас у него за окном мелькает трасса, людей не много. Несколько туристов, одиночек и пара человек старшего возраста. Юнги забился в угол в самом конце автобуса. Город начинает медленно перерастать в пригород и безлюдные участки дороги проскальзывают чаще. В голове у него копошатся мысли, навеянные состоянием и дорогой. Он достает планшет и записывает несколько слов, которые становятся фразой, а вскоре и строчки одна за другой плывут по экрану. Это чувство удовлетворения так не к месту, но спасительно прокатывается по его жилам, растекается по внутренностям и немного согревает.       От букв под пальцами его отвлекает телефон, мерцая новым сообщением на экране. Он берёт его в руки, но сенсор плохо слушается, то ли от ледяных пальцев, то ли от того, что он просто не хочет читать его слова. Это снова Намджун, ну а кто же ещё. Снова его забота и волнение, вспарывает на поверхность чувства, и Юнги откладывает телефон вниз экраном, так и не прочитав. Боль требует, чтобы её вылили, чтобы ей поделились, и пальцы быстрее порхают над клавиатурой планшета. Они похожи на чаек над водой, белые и сломанные голодом и морским ветром.       Час в пути и вот он уже в практически безлюдном месте, но таком красивом. На лицо капает дождь, стекая холодными каплями. А лёгкие наконец-то могут раскрыться и надышаться свежим воздухом, который пахнет озоном и осенью.       Юнги идёт вперед, дальше и дальше от групп туристов и одиночек, что приехали погулять по парку. Вытаскивает наушники, убирает телефон так и не прочитав сообщение. Дышит на пальцы, пытается их согреть, чтобы немного совсем стало теплее, чтобы не прокатывалась дрожь от самых кончиков до плеч.       Он останавливается около моста и садится на лавочку. Там вдалеке горы, огромные и сильные, и даже они иногда рушатся и ломаются со временем. Разве запрещено человеку порой быть слабым? Кто, кроме него, может запретить себе это?       Когда небо окончательно заволокло тучами, а вершины скрылись в серости и сырости, Юнги поднялся на ноги. Прошло несколько часов его бездумного сидения на влажном дереве. Ему казалось, что этого хватит чтобы прийти в себя, но чувства только сильнее подкатывали к горлу. Он двинулся обратно к остановке. Увидев перед собой кучку девочек-подростков в школьной одежде, он свернул на другую дорогу, в надежде обойти их. Не так много осталось до того момента, как он будет шарахаться от каждого прохожего в страхе, что его такое редкое и ценное одиночество будет нарушено.       Прошло больше получаса с того момента, как он свернул на другую дорогу, а впереди только новые развилки. Он сворачивает в сторону, где должна бы быть стоянка с автобусами, но снова видит развилки. В его голове начинают зарождаться мысли повернуть обратно, но он уже не помнит сколько раз и куда свернул, а обозначения для туристов уже давно остались позади.       Пошёл дождь. Ноги уже гудят от ходьбы, начинает темнеть. Юнги вышел на трассу в сторону города, но где именно он находится сказать было сложно. Телефон почти разрядился и Юнги, облокачиваясь спиной на впереди стоящий фонарь, включает экран. Четыре процента и всё так же непрочитанное сообщение от Намджуна. Открывает.       RM: Ты снова сбежал?       Он набирает ему сообщение, прикрепляет к нему точку на геолокации:       Пожалуйста, забери меня.       Он сползает спиной вниз по фонарю и садится на свою куртку, брошенную на мокрую траву. «Ты снова сбежал» будто эти слова вытатуировали у него изнутри на глазах. Телефон разряженный, тяжёлый в кармане, а слова всё так же светятся, как с экрана. Снова. Снова, как тогда, пару дней назад. То, с чего всё и началось.       Сразу после концерта в Сеуле, парни уехали в свой дом, сначала отдыхали все вместе. Не по шаблону, который придумали фанаты. Они просто включили фильм, открыли еду и напитки и расселись по своим местам, никто не хотел разговаривать и обсуждать прошедшие дни.       Есть люди, с которыми комфортно молчать, и Юнги молчал. Хотел сказать, но молчал. И другие тоже хотели, что-то сказать, но молчали. Возможно, если бы тогда Джин высказался, что ему не нравится, когда они танцуют в дождь, что устал бояться за каждого, кто может поскользнуться на мокром покрытии. Если бы Хосок сказал, что переживает, когда кому-то из них нужно подниматься на выступ сцены, что движется в вверх. И Чимин бы сказал, что ему больно, когда кто-то из них поёт, лишившись голоса, через больное горло. Чонгук бы рассказал, о том, как оборачивается во время выступления и часто боится увидеть дискомфорт у кого-то из хёнов. А Тэхёна пугает, когда мемберы приближаются близко к фанатам, потому что те могут схватить их и причинить вред. Если бы Намджун сказал, что ему больно видеть их страх и слёзы, что винит себя, когда кто-то из них страдает. И Юнги бы ответил, что любит каждого из них без исключений, что безумно боится потерять их, что эта мысль преследует его. Что считает себя недостойным их любви и общества. Что в последнее время ему так страшно. Но они все молчали.       Потом они улыбались и смеялись над фильмом. В какой-то момент они все почувствовали нехватку друг друга. Чимин придвинулся ближе к Хосоку, тот обнял его, как и Чонгука. Тэхён улёгся головой на колени Чимина. Джин улыбался, смотря на них, пересел ближе, но продолжал быть Джином и только положил руку на щиколотку Тэхёна. Этого не было много или мало, этого было достаточно, они были вместе настолько на сколько хотели. Намджун сидел ближе всего к Юнги, он не желал нарушать его личное пространство, вторгаться в его мысли, но не мог не чувствовать его потребность в ласке и внимании.       – Хён, ты не замёрз? – спросил разрешения Джун.       – Немного, – согласился Юнги и сам придвинулся ближе к лидеру. Тот обнял его одной рукой за плечи, протягивая вторую к его пальцам, что оказались ожидаемо ледяными.       Когда фильм закончился медленно ребята начали расходиться по своим комнатам. Хосок с Чимином ушли вместе, он так и не научился жить один. Ему нельзя давать думать о плохом, а ведь вечером перед сном в голову никогда ничего хорошего не лезет.       Намджун и Юнги остались одни. Никто из них не спешил расходиться, как никто их и не гнал спать.       – Спокойной ночи, Намджун-хён и Юнги-хён, – произнёс Тэхён выходя последним.       – Спокойной ночи, Тэ, – ответили они.       Когда шаги младшего стихли и в глубине дома послышались хлопки дверей, Намджун погладил плечо Юнги.       – Давай поговорим, – предложил он.       – О чём?       – О том, что ты захочешь мне рассказать. Я вижу, как тебя ломает. Каждый из нас это видит. Может поделишься со мной? —когда Джун произнёс это, у Шуги, как занавес перед глазами рухнул. Он понимал, что они не могут не заметить. Но услышать это был не готов. Он дёрнулся в попытке встать. Но Намджун сжал руку на его плече, и сильнее прижал к себе его зажатые в своей ладони пальцы.       – Юнги, ты не сможешь всё время избегать того, что тебя беспокоит, – начал он спокойно и тихо, – пожалуйста, давай поговорим. Таким образом мы сможем решить любую проблему. Только расскажи мне, расскажи то, что посчитаешь нужным. Но прошу тебя, не молчи.       – Не хочу, – отвечает он тоже тихо, смотря прямо в стену за уже погасший экран телевизора перед собой. Он почему-то чувствует, что гаснет точно так же.       – Это не правда, тебя что-то останавливает. Расскажи мне, я смогу тебе помочь.       – Я не ребёнок, Джун, – огрызается Шуга.       – Я знаю, хён, но неужели только дети могут нуждаться в помощи. Сколько раз ты сам говорил, что нужно уметь разговаривать и рассказывать о том, что беспокоит.       – Не надо мне мои же проповеди читать.       – Хён, пожалуйста.       Юнги поворачивает голову к Джуну и утыкается своим носом в его шею. Ведёт немного вверх к челюсти, трётся. И прижимается своим лбом к его щеке. Немного разворачивается и вытаскивает пальцы, зажатые в ладони Намджуна. Шуга сжимает осторожно край кофты лидера. Комкает пальцами ткань и себя старается в ней совсем потерять. Он не хочет продолжать разговор, и не хочет начинать его. Он чувствует потребность, желание, на грани с болью и стыдом, рассказать всё, что у него на душе. Но даже он сам не уверен в том, что чувствует. И когда он носом в шею, а лбом в щеку, кажется уже и не так все плохо. Вроде уже легче, теплее, спокойное. А от Джуна пахнет домом, пахнет осенью и тишиной. И вроде и хочется, и колется. Юнги чувствует его тёплую ладонь на своей спине, гладит, старается успокоить и расположить к себе. И только Шуга знает, что уже расположил, поэтому и не спокойно. И ему странно от самого себя. Поэтому и поднимает голову, поэтому касается шершавыми губами подбородка младшего. Чуть вверх и накрывает его губы, не целует, скорее утыкается. Ждёт чего-то. Мозг не соображает, что творит его хозяин.       Дождавшись, он чувствует, как Намджун ему отвечает и целует его губы. В этот момент у Шуги разум возвращается вместе с тысячью мыслей о том, что же он творит. Он хочет отмотать время назад и не делать этого. Он много чего хочет, но только вскакивает на ноги. Джун хватает его за руку:       – Юнги, – говорит он, просит. Он тоже сбит с толку, ему тоже тяжело, но он готов разобраться, он всегда готов помочь и, даже когда сам растерян, готов выслушать. Чтобы понять, чтобы найти правильное решение, чтобы свои собственные чувства привести в порядок.       – Пусти, пусти меня… – шепчет Шуга, вырывает руку, – потом, не сейчас, дай мне время. Я хочу спать, у меня болит голова, отпусти меня.       – Хён, – и ведь Джун понимает, что тот просто сбегает, – хён, всё хорошо.       Шуга выдёргивает руку и, не оборачиваясь, очень быстро уходит в свою комнату, закрывает дверь и съезжает по ней на пол, утыкаясь лицом в собственные колени. Он не разбирается в своих проблемах, просто на старые накидывает новые. И кажется, что старых уже и нет вовсе, но на них всё и держится, на них всё и растёт.       На следующее утро, он раньше всех уходит из дома и едет в студию, проводит там весь день, и всю следующую ночь. Спит на своём диване, и не так уж и важно, что практически без еды. Рабочее место пустует, а он почти сутки закутавается в тёплый плед с телефоном в руках. Смешные картинки и видео иногда обрываются звонками от Намджуна, но для него он был очень занят. А дальше снова ютуб, музыка и какой-то мультик фоном, под ропот мыслей.       Домой Шуга возвращается, только когда Тэхён в чате проговорился, что лидер на всю ночь остаётся в офисе и не сможет прийти на ужин, а возможно и на завтрак. Тогда Юнги приезжает, уставший от самого себя, улыбается, рассказывая, что работал, что ещё немного и покажет что-нибудь. А на утро, он уже в самолёте, потому что:       RM: Хён, я приеду утром, нам надо поговорить, хватит прятаться, ничего страшного не произошло.       А теперь Юнги сидит под фонарём где-то между Саппоро и чёрт-знает-где. Он ждёт Намджуна, потому что телефон разряжен, потому что уже почти ночь, потому что всё-таки нужна помощь. Но ведь Джун сказал, что ничего страшного не произошло, а у Юнги произошло. Ему от самого себя страшно, он понятия не имеет, что ожидать, что он творит, что он вообще хочет.       По трассе медленно едет машина со стороны города, останавливается в паре метров от фонаря и промокшего парня. Намджун выходит из машины, прося водителя подождать, быстро подходит ближе и накидывает на плечи Юнги свою куртку, помогая ему подняться и собирая с земли его вещи.       – Ты себе задницу не отморозил?       – Не жарко, – шепчет старший и идёт следом к машине, садясь рядом на заднее сиденье и забирая свои вещи у лидера.       Они едут в тишине. Никто не будет разговаривать при постороннем человеке, никто не будет выносить это на всеобщее обозрение. Но если Юнги совсем не хочет это обсуждать, то Джун настроен иначе. И старший это чувствует. У него появляется неконтролируемое желание открыть дверь и на всём ходу выпрыгнуть из машины. Он никогда себе этого не позволит, но сама мысль уже напрягает. Добегался значит.       Они выходят около отеля, где остановился Намджун, прилетевший в Японию для поиска их спирали ДНК, которая так ошибочно мнит себя чуть ли не самым ужасным человеком планеты. Их седьмая часть, что так одиноко потерялась в самой себе. Намджуну от этого крайне пусто внутри.       – Проходи, – бросает он, разуваясь около двери в номере, – хён, иди в ванну. Тебе нужно согреться, иначе заболеешь.       – Не обязательно, – говорит Юнги.       – Ты доставишь много проблем парням если разболеешься, когда у нас столько работы.       Чувство долга и ответственность не позволяют Юнги ослушаться лидера, и он идёт в ванну. Старается, если не утопиться, то хотя бы как можно дольше просидеть в горячей воде, как можно медленнее вытираться, одеваться и ещё с пару десятков минут расчёсывать волосы. Он знает, что его ждут, знает, что всю жизнь сбегать не получится. Но в голове кавардак и впускать кого-то в свои мысли хочется меньше всего. Обсуждать то, что до сих пор для самого является загадкой. Получать заботу и желание помочь, когда только что заставил всех и каждого звонить и волноваться о своей пропаже. Юнги злится на самого себя, на Намджуна, который совершенно точно сидит там в комнате и ждёт его. Он знает, что Джун разозлён его поступком.       С каждой минутой гнев Юнги растёт, это как защитная реакция его психики. Лучшая защита – это нападение. Только сам до сих пор не разобрался от кого защищаться будет в первую очередь. На кого нападать: на самого себя? Этот этап уже пройден. На Намджуна? А стоит ли?       Он не успевает додумать, открывает дверь и выходит из душной ванны. На кровати сидит Намджун, привалившись спиной к стене играет в какую-то игру на телефоне.       – Дверь заперта, – говорит Намджун, не поднимая головы и не отвлекаясь от экрана. После его слов Шуга понимает, что начал осматривать комнату, как только зашёл в неё.       – Я не собирался бежать, – оскалившись отвечает он.       – Да? А мне кажется, что в последнее время ты только этим и занимаешь.       – Да что ты знаешь, – злобно бросает Юнги. Его уже начинает крыть. Каждый вздох даётся всё труднее и он чувствует, что начинает заводиться.       – Возможно, если бы ты рассказал мне что-то, я знал бы больше, – говорит ему Намджун, вставая с кровати и откладывая в сторону телефон, – но сейчас я вижу перед собой только человека, который не может разобраться в самом себе и готов бегать и дальше, потому что боится посмотреть правде в глаза.       – Я не боюсь, – рычит старший, – что ты вообще несёшь? Хватит так говорить, будто ты всё лучше всех знаешь. Я твой хён, не забывай это.       – Я никогда этого не забываю, хён, – отвечает Джун. Он подходит ближе к старшему, ждёт от него дальнейших действий, видит, как тот злится и нуждается в эмоциональной встряске. Иначе он не сможет выговориться, не сможет раскрыться и довериться. Не хочет по-хорошему, будет по-плохому. А бывает ли с ним вообще по-хорошему? Намджун не может этого вспомнить.       – Хватит, я устал от этого, – устало и раздражённо говорит Шуга и, обходя его, хочет подойти к кровати, чтобы лечь на неё. Но Джун хватает его за руку.       – Ты думаешь я не устал? Думаешь для меня это развлечение - в святом неведении таскаться за тобой по миру? Или мне нравится утрясать все проблемы с менеджерами, которые из-за тебя, как снежный ком, всем на голову свалились? – он продолжает давить на него.       – Я не просил тебя приезжать. Если бы не ты, я бы и на трассе, как шлюха, не сидел столько времени, что задница к земле чуть не примерзла.       – А если бы ты не был трусом и не бегал… – договорить он не успевает, как в плечо прилетает ему сильный удар добела сжатым кулаком.       – Я не трус, – цедит Шуга сквозь зубы, а Джун, проглатывая боль, что совсем немного притупилась от удара в руку, продолжает давить на хёна в надежде, что осталось не так много, не так больно для его старшего.       – Не был бы трусом, не прятался бы от разговора, как ребёнок, не заставлял бы других о тебе беспокоиться, – говорит Намджун. А Шуга после этих слов сжимается, будто уменьшается в размерах и говорит уже тихим голосом без той злобы и агрессии.       – Прости.       – Что мне делать с твоим «прости»? – нет, это не то, чего ждал Намджун. Ему нужно заставить старшего высказаться, а не загнать его в ненависть к себе ещё глубже, – хён, мать твою, что ты вообще делаешь? – срывается лидер, когда понимает, что у старшего глаза уже ни злобой, ни яростью, ничем. Они потухли, будто сжались вместе с ним, за одну секунду. Раз и нет больше.       Минуты идут дальше. Джун всё так же держит за руку Юнги, который пытается её вырвать, и это напоминает об инциденте с похожими расстановками. И если это не подействует, то у Намджуна пока нет идей что делать дальше. Он тянет хёна на себя. У того глаза вперёд и в упор, не хочет смотреть на него. Джун сжимает его плечи и вдыхая, как перед погружением в очень глубокую и холодную воду, целует старшего в губы. Чувствует, как тот замирает, как перестаёт дышать и как смотрит на него в упор, стараясь переварить происходящее. А потом случается то, что хотел Намджун. Но он и представить себе не мог, чем его желание обернется.       Хотел сломать напускную браваду хёна? Сломал. Хотел, чтобы тот доверился ему и всё рассказал? Вот это вряд ли. Шуга упёрся руками в его грудь, отталкивая его. А Намджуна злит. Он тоже человек. И человек импульсивный. Несмотря на всё спокойствие, до бешенства довести можно и святого, а уж кто-кто, а Юнги в этом мастер.       Намджун целует его, сильнее сжимает его руки, кусает за нижнюю губу, толкает в сторону пустой стены. Зажимает его между ней и собой, продолжает сжимать ему одной рукой запястья, а второй поднимает футболку, что ещё немного влажная после горячего воздуха в ванной. Когда его пальцы дотрагиваются до живота хёна, он чувствует, что пора заканчивать этот спектакль, но рука поднимается всё выше и губы целуют глубже. Пока тихий всхлип не обрывает все его мысли и действия, пока его губы не становятся мокрыми и солёными.       Он резко делает шаг назад, продолжая держать Юнги в своих руках, тот низко опустил голову, закрываясь от него волосами.       Во всех слащавых девчачьих историях, стоит одному человеку поцеловать другого, как тот уже готов и лечь под него, и жизнь отдать на благо общества. И нет сразу же никаких проблем, предрассудков и правил, что выстраивал человек сам себе на протяжении всей жизни. Одного обмена слюной достаточно, чтобы разрушить все устои и желания человека, а также все его проблемы и даже расстройства.       Но в реальной жизни это так не работает. Его может быть достаточно только чтобы сломать человеку психику окончательно, причем для этого нужно лишь выбрать подходящее время и больше ничего другого и не надо вовсе.       Потому что некоторых накрывает такая истерика, что к ним подойти будет сложно. Какие там поцелуи, если человека бьёт, как в припадке. Сорваны до сиплого хрипа связки, глаза бордового цвета, радужка размыта, капилляры полопались. Руки и ноги дрожат, не контролируются. Он забился в дальний угол комнаты и, кажется, размазал себя по стенам. Он уже не слышит голос, обращенный к нему, не слышит мелодию своего телефона. В его голове сердце отдаётся эхом. Глушит все остальные звуки. Он чувствует, что его затягивает в круговорот из собственных страхов и эмоций.       Это гораздо больнее чем может подумать посторонний, увидев со стороны ситуацию. Юнги срывается и Джун думает: сколько же он в себе скрывал, раз так глубоко падает? Он боится за хёна. Боится до трясучки в руках, но не может подойти ближе, потому что тот руку вперёд выбрасывает, прося не приближаться. Его ломает, выворачивает всеми чувствами наизнанку. Он откидывает голову и ударяется об стену, потом снова, пальцами сжимает свои рукава и жмурит глаза, что опухли и болят. Становится такая острая нехватка спокойствия и уверенности, тишины и тёплого дыхания, но оно уже греет его через ткань толстовки на плече. Тёплые руки сжимают его запястья, не давая навредить самому себе.       – Что же ты творишь, хён? Как мне справиться с этим, скажи.       – Не отпускай меня, – надрывно и униженно, разбито на осколки, но криво собрано воедино желанием согреться.       – Не отпущу, – и Джун чувствует этот момент, когда Шуга до боли упирается лбом в его плечо, когда его трясёт, когда руки даже зажатые в крепкой хватке Намджуна всё равно дрожат. Тот момент, когда он ломается, когда готов открыться, переступить через самого себя, – я не отпущу тебя, даже если ты будешь просить об этом. Я не могу позволить тебе разбиться.       – Мне так страшно, – ломается шёпотом и рвётся холодными пальцами, стремящимися к тёплым рукам, – мне так больно, Мони. Мне так тяжело от всего, что на нас свалилось. Так страшно потерять каждого из вас, я боюсь за младших. Эти толпы людей, они ждут от нас слишком многого, они нас не знают, но возвышают на пьедестал, с которого так высоко падать, – он втягивает воздух, сильнее утыкаясь в младшего, прячась от своих слов, от стыда, который испытывает говоря их, – слишком высоко. Меня пугает эта высота. И сотни камер, что будут снимать каждый миг падения. Я так боюсь, что не смогу удержаться, не смогу удержать других. То, что будет дальше, такая громадная пропасть, неизвестность, от неё внутри всё сжимается. Расписание забито на месяцы вперёд, но никто из нас не знает, что будет завтра. Эта неизвестность, неопределённость, постоянные дороги. Я совсем не чувствую себя в безопасности, нигде не ощущаю домашнего тепла. Мне так не хватает его, – голос сошёл на шёпот и погрузился в своего хозяина.       Намджун гладит его по голове, с облегчением выдыхает. Пусть сейчас его хёну очень больно, но он наконец-то сможет почувствовать свободу. Свободу, которой сам себя лишил. Джун обнимает его крепко, отпускает руки, позволяет в ответ обнять себя. Это и есть та самая точка невозврата.       – Прости меня, – Юнги переводит дыхание, – прости, что столько хлопот доставил и тебе пришлось ехать за мной. Что я снова сорвался.       – Тише, всё в порядке. Ребята переживали и боялись, что ты напридумываешь себе невесть чего. Нет, ну серьёзно, хуже Чимина, – усмехается Намджун, – того ругаем за то, что то и дело себе нервы мотает на пустом месте, и ты туда же.       – У меня была причина, – ворчит Юнги, в попытках успокоиться.       – Дыши медленнее, – тихо говорит ему Намджун, проводя рукой по жёстким волосам, что липнут к лицу из-за слёз, – тише. Ну конечно была причина, – чуть громче, чтобы отвлечь, переключить, – ты как ребёнок: сначала сделал, потом подумал. А знаешь, Тэхён сказал, что нарисовал для тебя обложку к следующему твоему треку. Там море и горы, но ведь ты его знаешь, и горы у него, как вода, прозрачно голубые, а море малиновое, – Шуга всхлипывает сквозь смешок и плечи у него опускаются, расслабляется.       К моменту, когда щёки совсем высыхают, а руки наконец-то согрелись, у младшего затекет спина от неудобного положения, и он отсидел одну ногу. Тогда Джун поднимается с пола и тянет на себя Юнги, у того слабость во всём теле. Он не может устоять и цепляется за руку лидера. У него иногда вздрагивает грудная клетка, а в носу всё ещё чешется. Иногда он может вдохнуть только со второй попытки, а когда смотрит на лампочку около кровати, то в глазах начинает прыгать свет и он отворачивает голову.       – Шуга-хён, нам надо поспать. Уже скоро утро и засыпать на рассвете будет тяжелее, давай ляжем, – говорит он, помогая дойти хёну до постели.       – Вместе? – спрашивает тот.       – Вместе. Если тебе сейчас неловко рядом со мной, просто закрой глаза и быстрее засыпай.       Юнги не было неловко, но глаза сами закрывались. Он не чувствовал уже и того, как с него снимают кофту и джинсы, как в белье и футболке его заворачивают в плед и накрывают сверху тяжёлым одеялом. Но ощущение прижатого к спине большого и тёплого тела дарило долгожданный покой. И сквозь сон он чувствовал, как наконец-то спустя столько метаний уловил домашнее тепло.       Утро, которое началось после обеда, Юнги встретил с опухшими глазами и без малейших сил. Он старался воскреснуть из-под тяжёлого одеяла, отодвигая его в сторону пустой стороны кровати.       – Намджун-а, – прохрипел он, пугаясь своего голоса.       – Да, хён, – отозвался из угла комнаты младший. Он сидел за маленьким столом с бокалом чая и планшетом Юнги в руках.       – Эй, кто разрешил? – слабо возмутился тот.       – Так ты и не запрещал, – он даже не поднял глаза от экрана.       – Ты не спрашивал.       – Я спросил, но ты не ответил и я подумал, что это разрешение.       – Я спал, – уже более грубо ответил Юнги.       – Я знаю, – Намджун посмотрел на него и ухмыльнулся.       Шуга встал и ушёл в туалет с ванной, по дороге схватив свои вещи со стула. На кухне оказался только чай, отель не сильно побеспокоился о продуктах питания. Возвращался обратно с точно таким же бокалом, как и у младшего, с разницей только в количестве сахара.       Он уселся рядом с парнем, наблюдая, как тот пишет что-то под его текстом.       – Я не люблю показывать незаконченную работу.       – Я знаю хён, но мне нужно было убедиться, что ты в порядке. Я должен был прочитать это сейчас, чтобы знать: готов ли ты вернуться или тебе нужно ещё время.       – Я хочу вернуться обратно, – говорит Шуга, рассматривая свои руки, – мне не комфортно вдалеке от всех. И… спасибо тебе, что приехал, – совсем тихо.       – Ну тогда нечего рассиживаться, – бодро говорит лидер и встаёт из-за столика, – у нас в расписании вечером ночная съёмка в Сеуле, если поторопимся успеем вернуться к этому времени.       И только уже сидя в самолёте, после бешеной суматохи с билетами и парой ласковых слов Юнги в сторону младшего, он включил свой планшет:       «Мы пишем о боли, чтобы извлечь её из своей души. Чтобы даровать самим себе облегчение. В эти моменты мы действуем очень эгоистично, но когда мы её оформляем во что-то физическое, пусть то эти песни, они потом помогают другим избавиться от их собственных тревог. Лучшая помощь, это подтверждение того, что ты не один в этом мире».