Ориентация

      Тихо. В узкой щелке между шторами наливается новый день, яркий и солнечный. Цепкие когти солнечного света хватают за горло и удушающе сцепляют ладонь, больно щелкают по глазам и заставляют окончательно проснуться. Егор резковато привстает в постели, отчего голова спросонья начинает кружиться. Он пытается собрать мысли в кучку, обрывки несерьезных снов все еще мелькают в памяти. Он поворачивает голову в сторону окна и полыхающего пламени восхода и чуть опускает взгляд. Рядом спит Даня: руки солнца, которые только что привели Егора в чувство, запутываются в рыжих волосах, оттягивают их кончики и устраивают игру света на мягких локонах. Ресницы во сне подрагивают еле заметно, белая, как мрамор, кожа усыпана сотнями маленьких родинок, из-за которых Даня так часто психует. «Ты не понимаешь, это же доброкачественные опухоли! Как они могут тебе нравиться, если у них есть возможность убить меня!» — он тогда целый вечер бесился и все читал выдержки из разных статей вслух, пока Егор гладил его руки. Длинные тонкие пальцы сейчас невольно напряжены и лежат там, где только что было тело Булаткина. Каждый как с фрески Микеланджело — такой же божественный, словно вырисованный рукой гения. И все остальное, все, что не было сокрыто одеялом: нос, подбородок, уши, плечи, ключицы — все это словно ненастоящее. Такое теплое, родное, созданное, вроде, для него, для Егора, но такое прекрасное, что дотронуться страшно — вдруг растает на глазах. Егор снова ложится рядом, смотрит, наблюдает, взглядом ощупывает, но больная мысль не выходит из головы. Это странное щемящее чувство, сидящее в груди с момента первого взгляда Дани на него, с того момента, когда Булаткин впервые услышал его голос, росло с каждым днем и все сильнее въедалось в каждый сантиметр тела. Он знал, что так не должно быть, что это неправильно, но ничего не мог поделать. Один вопрос терзал его постоянно, и он задавал его Поперечному довольно часто. Егор провел тыльной стороной ладони по скуле «рыжего Адама», ниспосланного ему кем-то свыше, затем проскользил указательным пальцем по пухлым потрескавшимся губам. Данила недовольно замычал, приоткрыл один глаз и тут же закрыл его снова. Снова сделал вид, что пытается спать, но Егор уже заметил это секундное пробуждение и спешил озвучить свой любимый вопрос: — Дань, я гей? — Даня опять издал неясный звук, похожий на рык, и с шумом выдохнул воздух. Булаткин все также водил ладонью по лицу, освещенному ярким светом утреннего солнца, вырисовывая какие-то только себе понятные узоры. — Блять, я же говорил тебе, не смотри мои видео, а то тратишь свое драгоценное время на какую-то хуйню. Нет чтобы чем-то полезным в интернете заниматься, ты опять лезешь в говно, в котором я уже потоптался. — малоразборчивый бубнеж в подушку — именно на таком языке говорил Поперечный с утра, и Егор славился редким талантом перевода с этого языка на русский. Егор поморщился от такого ответа, но руку не убрал. Он как раз перебирал непокорные бронзовые пряди, которые на солнце блестели сильнее факела в кромешной тьме. Даня окончательно открыл глаза и впечатался взглядом в хмурое лицо Булаткина. Втянул в себя воздух, много и часто поморгал, чтобы окончательно проснуться, и приготовился к новому разговору на старую тему. — Ты не гей. Если ты не считаешь себя геем, значит ты не гей. Зачем ты слушаешь всех вокруг, в том числе и меня, когда они пытаются навязать тебе ложное ощущение своего «я», самого себя. Только ты знаешь, кто ты есть. Только ты имеешь право причислить себя к какой-то группе. Никто, слышишь, никто не может указывать тебе, кем быть. Егор остановился, пристально посмотрел в Данины красивые голубые глаза и улыбнулся широко и хищно: — А что, если я скажу тебе, что влюбился. Влюбился в тебя без памяти. Ты спал, а я, блять, повторял клише из всех девчачьих сериалов, где кто-то один просыпается и смотрит на любимого человека рядом, запоминая каждую мелочь, которую любит в нем. Ты думаешь, я не запоминал? Я ведь, сука, разглядывал тебя, как сумасшедший, каждую деталь в памяти выгравировал. Разве это нормально? — Егор, замолчал так же резко, как и начал говорить. Он нервничал и уже давно копошился в себе, пытаясь убедить себя в фальшивости чувств. — Ты думаешь, я не знаю? Ты думаешь, что я, блять, спал? Да я тебе подыгрываю каждый раз, когда ты решаешь разыграть очередную сцену из мыльной оперы. Ты ведь это любишь, я знаю. Ты тоже иногда мне подыгрываешь. Делаешь, вид, что тебе интересно то дерьмо, которым я увлекаюсь. Но я-то знаю, что ты просто даешь мне разыграть свою драму. Поэтому не бойся, мы с тобой те еще актерки. — Даня, проговорив это все, перевернулся на другой бок, спиною к Егору. — Я знаю, тебе тяжело принять наши отношения всерьез, ты думаешь, что мы просто с жиру бесимся. Я тоже так думал. Но если ты все еще не можешь понять, кто ты, то я могу рассказать тебе, что я думаю на этот счет. Ты Егор Булаткин, ясно? Ты удивительный человек, одним своим существованием заставляющий меня верить в чудеса и утилитарность жизни. Ты делаешь меня лучше, чем мне было уготовано стать. Ты любишь меня, а я люблю тебя. Я безгранично благодарен тебе за все. А если ты, блять, не знаешь, что делать с этими отношениями, то ложись, обними меня и спи. Шесть часов утра, ты не охуел ли? Я спать хочу, а не вот это вот все. Егор рассмеялся, но предложение принял. Через некоторое время Даня тихонько засопел, прижимаясь ближе к Булаткину. А тот лежал и смотрел как солнце играет в волосах любимого, вдыхал его запах и думал, что ему похуй, что люди считают его геем. Как известно, Бог сотворил идиотов, а Интернет сделал их равными. Пускай они кричат, выделываются, пытаясь набить себе цену за счет своего остроумного высказывания. Они стараются угадать, какой пол привлекает Егора Крида, чтобы понять, есть ли у них шанс, но это бесполезное занятие, у него очень специфический вкус. Подумав об этом, он утыкается носом в рыжий затылок, еще раз вдыхает его запах и закрывает глаза. Если кому-то интересно, то Егор давно определился:

его ориентация — Данила Поперечный