Капитан Дхарма и сорок морских разбойников

      …И пропела царевна Кунти мантру, которую даровал ей мудрец Дурваса, — и явил ей свой лик бог солнца Сурьядэв. Не просила она Сурьюшку даровать ей сына, ни разу не просила… только подумала: краше нету мужика во всей Вселенной, и сын будет вот тоже…       И свершилось чудо великое — родился на свет непонятно откуда младенец в доспехах и серьгах золотых. Прямо на руках у царевны из эфира соткался — и лежит, улыбается — будто так и надо.       Ахнула царевна Кунти:       — Какой няша! — и подумала: «Так тебя и назову: Няша. А по отчеству…» — тут ей попался на глаза ускользающий среди облаков хвост удирающего от греха подальше златосветного папаши. «У него ещё хвост есть?»       — Но не это нам важно, — бросила решительно в небеса, кулачком потрясая. — Будет сыну отчество — как ярлык: Сурьевич! Чтобы все знали, кто такого лапочку первый бросил, без мужского плеча оставил, алиментов лишил… Пусть все знают: сначала он, а я уж потом. А что мне делать, горемычной? На суд и костер брахманский за адхарму идти? В наших царствах незамужнюю мать, ох, как карают… А тут хоть живая мата за путру молиться будет.       Нашла она среди камней речных цветной камешек, сильно пальцы красящий — да и написала им на лбу младенца имя его, и особо жирным шрифтом с двойным подчёркиванием — отчество: «Няша свет Сурьевич!». И солнышко меж бровей пририсовала — чтобы и те, кто читать не умеет, правду о козлизме Солнечного Бога ведали — и корили его да порицали, а дитя — жалели.       — Каждый день буду молиться — обет даю! Ну, может, кроме понедельников, вторников и сред. Да вот ещё четвергов с пятницами, и, пожалуй, воскресений да суббот. Надо же когда-то и отдохнуть от трудов праведных да жизни аскетической. А то когда мужа-то искать? А так каждый день молиться буду, с утра до ночи, ну, может, кроме полудня да вечера, и ещё рассвета… а так каждую свободную минутку — таков мой обет!       И доверила мама Кунти своего Няшу водам священной реки Ганг. Опустила корзину с младенцем, и подхватило её течение да в дали дальние понесло.       Плывёт себе Няша в корзине, и всё ему нипочём. Йоджана за йоджаной оставались позади, шло время, и, как водится, вынесли воды Ганга нашего Няшу в открытый океан (ныне Индийский), а младенцу хоть бы и что. Видать, сама карма хранила его для дел великих, дхармических.       А в это время пересекал бескрайние воды океана оного большой корабль. И было на том корабле целых сорок морских разбойников: как нынче принято говорить, пиратов или же корсаров. Даже если слова такого ещё не было, то сами пираты — как есть были и в доказательствах не нуждались. Ибо они есть третья древнейшая профессия после куртизанок и поэтов. А то и первая, ибо кто бы одаривал услужливых красавиц да баянов вещих, как не пираты — из награбленных богатств?       Пока вся команда веселилась и распивала трофейный бханг (так в те времена назывался самогон, а если и не назывался, то сие нам до бханга), изъятый у дравидов после очередного удачного налёта на их прибрежные городки-посёлки, сидевший на вахте наблюдатель смотрел на морскую гладь во все глаза, на 360 градусов, которые еще не изобрели.       И вдруг… Дэвы и ракшасы! Посреди океана корзину на волнах качает. И сверкает она ярче солнца.       Тогда поднял вахтенный по тревоге всех до единого, благо разбойнички были ещё в адеквате. И стали они забрасывать длинные веревки, и крючьями подцепили корзину да притянули к борту. На палубу подняли, поглядели — да обалдели от сокровища такого. Не видали они доселе карапузов в золотых кирасах да с серьгами…       По горячке захотелось им снять с Няши свет Сурьевича его сокровище да распилить на сорок кусочков, но вовремя одумались. Самый хитрый разбойник слово взял:       — Братья мои! Мал еще этот детёныш, чтобы делить его чудо-наряд. Нехай вырастет — а с ним и его кираса. Вот тогда и поделим — всем по большому куску достанется!       Подумали бродяги морские — да и согласились.       Вот так карма, скажете вы! С рождения плыть по воде — да ещё и из корзины перейти на корабль. Повернули разбойники своё судно к берегам родным. А родиной их был затерянный в океане Безымянный остров со всеми удобствами от природы-матушки и её добрых богов да со духами.       Вот и стал маленький Няша приёмным сыном братства пиратского. Рос мальчик — и росли доспехи его. Да не прост оказался Сын Солнца — понравилась ему жизнь разбойничья, вольная. Ну, чем не дхарма?!       Шли годы. Сурьевич постигал все премудрости жизни пиратской и навыков судовождения. А по достижении совершеннолетия Няшиного возжелали морские разбойники заполучить его кирасу солнечную, что видом своим прям как у конкистадоров, которых ещё не изобрели, — да и в придачу серьги. Но, следуя обычаю, грабить пасынка своего общего не стали. Не своих же обирать во сне или связанными — дак этого ещё попробуй свяжи: натренировали пацану бицепсы-трицепсы на свою голову…       Решили устроить ему ЕГЭ на профпригодность. И сказал капитан — как отрезал:       — Ежели выстоишь в сорока честных поединках — будешь ты наш, и наряд твой при тебе останется. А не выстоишь — пойдёт твоё золотишко с молотка. А тебе останется курить бамбук.       И пошла жара! Очертили-обозначили арену добры молодцы — и отведали они силушки богатырской выше Кайласа! Сорок разбойников по очереди бросали вызов наглому улыбчивому пацану — и покидали арену битыми. Дольше всех капитан держался — титул отстаивал. Да не отстоял.       Собрались побитые пиратушки, расселись вокруг, дабы совет держать. И, потирая синяки да шишки, единогласно порешили:       — Быть тебе, Няша, капитаном нашим!       Выслушал их свет наш Сурьевич — и принял предложение братьев морских. А почто бы и не принять, коли рученьки богатырские так и чешутся на дела дхармичные да праведные… да кровь молодая бурлит, в путь зовёт — с ветрами поспорить, дравидов попугать.       Долго ещё битые молодцы арийские раны залечивали, а как залечили, то провели обряд посвящения Сурьевича в капитаны: искупали его в огромной бочке дравидийского бханга трёхсотлетней выдержки, а он в бочке ныряет да, довольный, приговаривает:       — Ох, дхарма! Вот это дхарма! И первый мой приказ капитанский: чтоб дхарма!!! И только дхарма!       И хоть не знали вольны молодцы, что такое дхарма эта диковинная, но присмотревшись, уразумели: а ничё она так себе… нехай будет! С того момента решающего получил Няша титул высокий — капитан Дхарма.       И тут Няша, а точнее, капитан Дхарма поймал себя на мысли, что засиделись они в своих райских кущах.       — Эй, вы! — вскричал он гласом дхармичным. — Хорош вам ладду жрать да бханг лакать! Пора бы и за дело браться. Латайте паруса! Смолите днище! Грузите припасы, девятьсот девяносто девять тысяч ракшасов и один асур! Завтра снимаемся — и курсом на Бхарату! Там есть, чем разжиться и кого потрясти. Самый лакомый кусок на побережье — Дварака! Туда и пойдём. Тамошние адхармики вконец жиром заплыли. Вот мы и опорожним им мощну.       ***       И вот, рассекая гладь океанскую, помчался корабль к заветной цели. И никто и ничто не могло остановить капитана Дхарму и его храбрецов. Джек Воробей, которого ещё не изобрели, лопнул бы от зависти, глядя на них. Сам Великий Кракен попритих ненадолго. А о Морском Змее и говорить нечего — удрал за семь морей, даже не оглянувшись. И только Легендарный Всезохавывающий Ктулху (его тоже ещё не изобрели, но он уже кальпы три с половиной как был и в мифах да эпосах успел отметиться) спокойно созерцал этих бродяг-авантюристов и размышлял о чем-то своём — глубоком и недоступном разуму человеческому.       На четвёртый день плавания сидевший на верхушке мачты вперёдсмотрящий сообщил, перемежая санскритским матерком, что видит на побережье роскошный большой город. Няша свет Сурьевич тут же поднялся на мостик и посмотрел вдаль. Затем сверил по карте.       — Есть! Всё сходится! Да проглотят меня наги, если это не Дварака! Чего встали, как на пудже? Готовьте «греческий… ой, тьфу!.. арийский огонь» — греческий еще не изобрели, но он уже есть — ещё мы, великие арии, ждать будем каких-то греков?! И помните: всякий уважающий себя дхармик должен уметь брать города без жертв! Хороший понт дороже денег! Но и денег не жалеть… горстьми хватать, чтоб было что потом бедным брахманам раздать, как нам дхарма велит! Себе оставить ровно столько, чтобы в рваных дхоти не ходить — стыд-позор, видали бы вас ваши маты… Да флаг на мачту новый купим, я тут видел недалече у старьёвщика багровый гобелен с асурьей мордой… и не смотрите, что этим гобеленом чья-то мата котелок с очага снимала да сажу с него отирала — от того морда ещё кровожаднее да беспощаднее! Шлюпки на воду! За дхарму! Вперёд!       И полетели метательные снаряды на побережье, вздымая и распыляя горячий песок и гальку. Вся береговая охрана Двараки, не долго думая, отступила в город. А снаряды всё летели и летели. И запылали башни, высокие и низкие. И попрятались жители города кто куда, да так ловко, что никто не пострадал. А огонь гулял по городским башням — да вниз не спускался.       Ворвались морские разбойники на улицы города и занялись привычным делом. Всё, что годилось в дела дхармические, сносили на центральную площадь. Сиречь золото, камни дорогие, ткани-полотна диковинные, вазы-статуэтки вычурные да прочую дребедень. А Няша с невозмутимостью философа созерцал сей процесс и мысленно радовался, что обошлось без жертв. «Надо бы посетить здешний храм, — размышлял капитан Дхарма, — ежели молодцы мои по недосмотру не спалили его».       А молодцы тем временем, завершив первый этап знакомства с городом, приступили ко второму. Выбрали самый большой и дорогой кабак и вломились туда, дабы отпраздновать дебют своего нового капитана и воздать славу его могучей дхарме.       Слухи о вторжении в Двараку дошли до её правителя. А правителем в Двараке был не абы кто, а сам Кришна, по прозвищу Флейтист, прославившийся царственно синей рожей (зачёркнуто) кожей, ибо в колер прелого садового барвинка не одна рожа означенная была, но и руки, ноги, то, из чего последние произрастают, и прочий комплект деталей, кроме флейты. Флейта была многих цветов, переливалась и дудела сама. И как подудит она — так все мозги в трубочку, да и Кришне в синие ножки на поклон да в вечное рабство. Самые крутые и авторитетные махариши и гуру-дэвы, прошедшие великие аскезы, боялись Флейтиста, как чёрт, которого ещё сказители не сочинили, ладана, который уже если и придумали, то пока лишь в целях адхармических.       А тут какие-то морские бродяги нарушили его царственный покой — и в ус не дуют.       И воспылал гневом Кришна Флейтист: «Что за уроды припёрлись сюда в неурочный час? Я тут сижу и вещаю всему миру великие истины в компании белых кроликов, а они мне башни палят! Ща пойду разберусь».       И выскочил он на улицу и помчался на центральную площадь, ветром гонимый, а добежав до оной, узрел главного виновника и возмутителя спокойствия — юного наглеца с кудрявой головой.       — Эй, ты! — возопил синий Флейтист на Няшу. — Совсем обхутел, что ли? Кто тебе разрешил башни палить? Ты ваще знаешь, кто я такой??? Собирай свою братву! На Курукшетре стрелку забьём! Там посмотрю, кто ты есть и по каким понятиям живёшь. А отседа — пшол! Точнее — сплыл!       Посмотрел на него Няша, как на голодных собачек смотрят, достал из груды богатств один покорёженный статуёк — да протягивает болезному… Да не заметил, что этот статуёк самого Флейтиста изображает… изображал, пока голову не отбило.       — Бхут на тебя! — затрясся оригинал статуйка. — А чтоб не думал, что ты тут крутой, так тебе скажу: придут братья Пандавушки, их все знают, скажу им — они из вас ладду сделают и скормят на ужин местным ракшасам!       — А чё ты дергаешься? — спокойно, с соблюдением всех видов дхарм спросил его Сурьевич. — Мне твои амбалы в пуп не тарахтели, — метафорический слог любою дхармою приветствуется, даже самой древней и примитивной, капитан об том с рождения знал.       — Да ты… Да я!..       — Короче, так. Говорю как есть. У меня на счету сорок боёв без правил — и ни одного поражения. Как бы не пришлось твоим Пандавошкам, а заодно и тебе с ними, омывать мне пятки в золотом тазике. Понял?       — А ты меня на понт не бери! — огрызнулся Флейтист. — Тебя ещё в проекте не было, когда я масло тырил и на семиголовой кобре отплясывал! Да я самому Индре Бешеному своей чакрой выстрел испортил! Кстати! О чакре! А давай-ка я тебе прямо сейчас голову-то срежу!       Усмехнувшись, Няша свет Сурьевич скинул свою белую пиратскую рубаху с кружевными рукавами, которые тогда ещё не изобрели, — и узрел Кришна Флейтист, что тело его врага скрыто под золотой кирасой, а по бокам от лица серьги качаются, испуская гиперболоиды таких частот и конфигураций, что к этой шее да лику наглому со кудрями его бедовыми никакая чакра не пролетит — тут и летающей иголке проходу не найти.       — Чудный бронежилетик! — не растерялся Кришна. — Может, махнёмся?       — И кто ты после этого? — с по дхарме положенным нудизмом (от слова «нудный», а вы об чём подумали?) спросил Няша. — Артефактами, значит, приторговываешь? Не хорошее это дело, не доброе… Одно слово — адхармик!!!       — Ой! — пискнул Кришна, подпрыгнув на месте, будто наступил на ежа.       «Только не это! — заколотилось в синей башке. — Откуда он знает? Это ведь правда моя — адхармик я… Но никто об этом знать не должон! Всем следует думать, что я столп Дхармы, ей-ей… А кто догадается да особливо в голос сказанёт — силы моей несокрушимой меня лишит… Нет! Забудь, негодяй! Табу!»       — Ну, хорошо, хорошо… — заулыбался Кришна. — Мы ж не звери в лесу. Может, договоримся?       — Быстро ты сдулся, однако, — Няша вновь накинул шёлковую рубаху.       Но Флейтист не унимался.       — Чеши отсель со своими пьяными отморозками, не то они опорожнят все мои погреба. Или я вас всех… брахмастрой приласкаю! Ты ваще знаешь, троглодит, что такое брахмастра?       — Не знаю и знать не желаю. И не матерись при мне, адхармик!       — Ой! — Флейтист аж передёрнулся, как от удара током, который тогда еще не изобрели, но он уже вовсю был. — Чтоб у тебя язык отсох!       Правитель Двараки дрожал от страха. Именно это слово — такое простое и неприметное, но это смотря как сказать… было его «ахиллесовой (которого ещё не сочинили) пятой». Если кто-то — хоть брахман, хоть шудра — от всей души думал так в его адрес, терял Флейтист всю свою силушку, и флейта его, и чакра тоже. Но во всей Бхарате никто так давно не думал — приструнил он всех давно да мозги всем задудел. Все и смотрели на него, как на белого да пушистого. Даром что синий. А тут — чужак неотдуджённый… и обдудивать поздно — ещё сфальшивишь с перепугу — так мозги эти тебе потом так отдудят… «Ох, только бы он не догадался… Иначе мне кирдык!»       — Есть идея, уважаемый! — пропел Кришна, с легонца подпихивая висящую на поясе флейту — мол, давай, поддуди малость, но тишком — в ультразвуке, который ещё не изобрели, но мы им уже вовсю пользуемся в мозгопромывочных целях, — тишенько так, чтобы этот не засёк… — А давай я с тобой своим гаремом поделюсь! Он у меня самый большой в мире! Сколько девок тебе дать? Десять? Сто? Тысячу? Меньше — больше? И пацанов твоих не обижу! Небось, стосковались по нежным ласкам! По глазам вижу, что да…       — Не порти мне моих пацанов, — спокойная дхармичность Няши возрастала, как туча над лесом. — Вижу я: хреновый правитель ты. То грозился — теперь заискиваешь? Начал с торговли артефактами, теперь жёны в ход пошли! А чем ещё приторговываешь ты на чёрном рынке своем, а? Или он у тебя синим прозывается — в честь тебя? Адхармик!!!       — О-ой!!! — на этот раз Флейтист забился, как похотливая храмовая блудница в длительном оргазме. — Хва-хва-хва-хва-а-а-тит! Всё, всё, всё! Я… короче, так продолжаться не может! Изверг ты!       А про себя подумал: «Вляпался по самое павлинье перо… Это вам не какой-нибудь Шишупала… Того козла я сделал, глазом не моргнув… А этот… Кто он? Асура? Нет! Дэв? Не похож… Гандхарв? Тоже нет. Бхут? Да он в тыщу раз хуже бхута… Или…»       — Чей ты Аватар? — с трудом разогнувшись, прямо спросил Флейтист, ибо это была последняя надежда на спасение.       — Опять матерное глаголешь, адхармик!!! — возмутился капитан Сурьевич, уставя руки в бока.       — Ооооооой!!! — это уже было похоже на агонию.       Флейтиста начало не по-детски колбасить, а затем стало плющить. Правитель Двараки рухнул на мостовую и стал расплываться-раскатываться, как тесто под скалкой, сначала вширь, потом вдаль, пока вся главная мостовая Двараки не окрасилась в радикально синий цвет.       — И чего это он… так рано спёкся? — почти расстроился Няша. — Жаль… такой интересный был диалог… философский… хоть в Веды записувай. Ну, зачем я со старта пустил в ход тяжёлую артиллерию? Дык я ж не знал… Я много чего ещё не знаю: бракмастра, авантар, куркашетра, пандавошки… Интересно, кто они? Наверно, такие же адхармики («оой!..» — запищало рядом, комар, что ли?), как и этот — иначе не стал бы ими пугать.       «Интересно, — подумалось вдруг, — как отреагируют махараджи других царств? Бхарата — она большая… Захотят отомстить? — скорее, наоборот… Стоп! Начинает ехать крыша. Пойду-ка лучше в храм — помолюсь, очищу душу, а там… Надо ещё привести в чувство моих пьяных бездельников — да линять в море…», — с этой мыслью капитан Дхарма направился на поиски храма — и таки его нашёл.       Пока отважный капитан отправлял жертвы да молитвы дхармические, а его команда отсыпалась в кабаке «Весёлый Флейтист», жители Двараки повылезали из своих укрытий и первым делом убедились, что самое страшное позади. Город хоть и обгорел сверху, но снизу-то всё цело. Короче, жить можно. Убитых и раненых нет. Всё в ажуре.       Всё — да не всё. Произошли некие изменения, и местные брахманы сразу это заметили.       — Дивные чудеса творятся в нашей благословенной Двараке! — вещали они народу. — Наш Великий Правитель исчез, как мыльный пузырь, зато главная мостовая города приобрела прекрасный синий цвет! Хотели бы мы видеть того мастера, который так потрудился над нашей главной дорогой! Видали мы в других царствах колонны лазуритовые да спинки тронов из сапфиров сияющих, но чтоб целое шоссе, да с площадью посерёд! Нигде сие не видано! За такое полагается пожизненная пенсия, домик у моря с прислугой, ну, и, конечно же, золотая колесница с белыми конями и десяток-другой слонов в довесок!       А вот пользоваться мостовой оказалось совершенно невозможно. При хождении по ней то и дело раздавались возгласы возмущения, а когда один высокородный кшатрий проехался было по ней на своей громыхающей колеснице, центральная индиговая улица огласилась отборным санскритским матом, поминая всех родственников кшатрия, кляня богов и призывая в помощь каких-то Нхавь и Пхравь, о коих никто не ведал, кто они такие есть, а потому весьма страшились и отшатывались — под угрозой вывиха пяточного мускула. Даже малейший плод рудракши, кинутый ребёнком на лазоревую трассу, отзывался высокоинтеллектуальным языком университетов и академий, которые тогда ещё не изобрели, но было до этого, видимо, недалеко. А как подумали дваракчане, что тут еще ночная стража в тяжёлых доспехах будет ходить под окнами люда знатного… и как теперь почивать?       Посетовали, погрустили жители Двараки, плюнули — да и ушли куда подальше, дабы основать Новую Двараку, где не будет вопящих синих мостовых.       А тем временем Няша Сурьевич покинул храм и вновь вернулся на центральную площадь. Царила тишина. Вокруг никого не было. И только из кабака «Веселый флейтист» доносились продолжительные заливистые храпы. «Совсем распоясались, — подумал Няша.— Пойти и устроить всеобщую побудку?»       И тут внимание капитана Дхармы привлекла Синяя Мостовая, на которую он неосмотрительно наступил левой ногой.       — А-ну убрал от меня свою грязную подошву! Ходют по мне тут всякие! Ездиют все, кому не лень! Вконец обхутели!       — Аа-а… так это ты, всё не угомонишься, адхармик? То тебе не так — это не эдак? — и капитан Дхарма разразился смехом.       — Веселись, давай! — орала Мостовая. — Скоро я буду веселиться! Между прочим, я уже слышу… то, чего не слышит никто! Это поступь великих героев! Идут Пандавушки, надежда наша! Идут ясны соколы… тьфу ты, летят! Слышу их твёрдый шаг, слы-ы-ышшшу! Скоро тебя и отгуцают, и покоцают, и проклянёшь ты тот день и час, когда сел за баранку этого пылесо… тьху, это из другого либретто… когда покусился на моё добро!       — Опять жути нагоняешь? — сквозь смех спросил Няша. — Раньш, неж меня Пандавошками стращать, хоть бы рассказал, кто они да где, да на рынке валютном почём?       — Бойся, владеющий Золотым Бронежилетом! — фаготно вострубила синева под ногами. — Братья Пандавушки — вот наша сила! Погляжу я теперь, чего ты стоишь в базарный день! Отведаешь силушки богатырской! И дхармушки саньясистой! Допрежь такой не было и нет. Раскатают они тебя и руками могучими, и словом пречистым, калёным!       — Ну-ну, — сказал Сурьевич, и улыбка сошла с его сосредоточенного лица.       ***       На горизонте показались пятеро мужей могучих. По виду кшатрии. И не какие-нибудь вельможи, а испытанные битвами воины.       Первый — самый невысокий и слегка корявый — держал в руке копьё. Смиренная рожа его явно несла на себе отпечатки дхармы саньясистой — это такой, что не для нормальных людей, а для тех, кому и среди людей жить нельзя, только в лесу — на корешках да саранче. Ибо чревато… Однако пара-тройка адхармических молекул еще завалялась в его облике, таки причисляя пока к миру живых.       Второй разительно отличался от остальных серебряными лохмами, развевающимися от ветра на голове. В руке его был весьма могучий и огромный Лук.       — Ганд-и-и-ва! — заверещала Мостовая. — Сам божественный Лук Ганди…       — Сказано: не матерись… — вдавилась в синь нога Няши, и покрутилась слегка, будто капитану взбрело протанцевать лёгкую утреннюю тандавку. Сравнить сие действо с раздавливанием окурка сказитель бы не смог по причине дхармы, окутывающей помыслы капитана так непроницабельно, что подобное неприличное понятие туда бы просто не проникло никак. Да и в Ведах написано весьма опосредованно, были ли тогда уже в Бхарате окурки, или это имелись в виду обломки разрушенных в Небесных Битвах сигароподобных виман.       Синь поперхнулась. Однако и без неё явно было не до плясок на лужку. Третий кшатрий — самый рослый и массивный, чей вид точно давал понять, как правильно пишется их общее наименование, не имея никакого отношения ко вшам любых родов и семейств, — нёс на плече тяжёлую дубину. Таких размеров, что призадумался бы и динозавр, которые вымерли, но были недавно таки откопаны учёными риши — и представлены на конференции мудрецов под видом гигантских наго-асуров, истреблённых Матсья-Аватарой на заре юг — не пустили их, таких агромадных, в пирогу Ману, а то бы та, из хмызняка да лыка связанная, затонула…       По сравнению с этим громилой четвёртый и пятый по счёту Пандавушки не казались столь грозными. Их оружием были обыденные топоры и мечи.       Сомнений не было — предстояла схватка.       В мгновение ока капитан Дхарма оценил ситуацию, прикинув, какой из противников будет трудным, а какой — нет.       «Недомерка с копьём можно уделать на счёт раз. Если что, кираса спасёт. А этот… лучник… Серебряная Башка… будет покруче. А как насчет громилы? Истина проста. Чем больше шкаф — тем громче он падает. Главное: не получить по башке — с затылка кундал-гиперболоиды уже не прикрывают… разве что я так шею изверну, что попру… попиру… попрам все законы дхарметрии. Но зачем всё усложнять? Теперь эти двое: один с топорами, другой с мечами… Ладно, по ходу разберемся. Лишь бы всё было честно. Один на один. А если все разом попрут — загоню на Синюю Мостовую. То-то удивятся братушки… Только бы момент не упустить…»       Братья Пандавушки приблизились на критическую дистанцию. Только Синяя Мостовая отделяла их от Няши.       — Ну, и кто тут вздумал бузить средь бела дня? — спросил плюгавый, медленно вращая копьём.       — А в чём, собственно, дело? — максимально дхармично поинтересовался Сурьевич. Однако при этом сконцентрировался.       — Минуточку, парни, — вмешался Серебряная Башка, — а чё тут дорога такая синяя? Ты, что ли, рожа заморская, тут прикалываешься? Сколько дорогущего индигокармина извёл! Это ж ста тыщам рабов на ста плантациях год пахать… У тебя что, бохацтв немеряно? Девать некуда? Чё скалишься, шкет кучерявый? Я тебе ща рёбра-то пересчитаю!       — Пересчитай, — Сурьевич медленно стянул с себя рубаху.       Пандавушки выпучили глаза. Серебряная Башка уже явно подсчитывал чужое бохацтво, переводя его в баррели индигокармина или царственного пурпура. Остальные просто уважали.       — Да чё с ним базарить, пацаны? — прогремел басом самый рослый. — Один удар дубиной — и он уйдет в землю до самого ядра, которое ещё не открыли, — или я не Бхима!       — Опусти свою игрушку, — усмехнулся Няша, и глаза его приобрели стальной блеск. — Ручки устанут.       — Оборзел, кучерявый! — заорал Бхима. — Да я щас шарахну булавой по земле — и ты в трещину улетишь!       — Шарахни, шарахни! — с азартом подхватил Няша, уже прикидывая, прикроют ли гиперболоиды его уши — дабы не оглохнуть. Кундалы, по-нашему серьги, враз поднялись вертикально, закрывая ушные раковины и сделав голову капитана похожей на лик того иноплянетянина, которого через десяток-два веков найдут нацарапанным на скале неподалеку от Двараки и решат, что это Сын Сириуса — и почти не ошибутся.       Как не ошибся Сын Солнца и в том, как взвыла Синяя Мостовая от удара громиловой дубины. Пандавушки полегли. Корявый и мелкие — даже в конвульсиях. Лучник с перепугу выстрелил вверх, прикрыв всех звуконепроницаемым куполом из стрел. И только Бхима стоял, чуток удивленно оглядываясь: а чё это было? Пока не догадался убрать булаву из сапфировой мути. Только тогда та перестала орать, но долго ещё шипела и варнякала.       — Ша, пацаны, — вмешались, отдуваясь, работники меча и топора. — Тут разобраться надо. А завалить всегда успеем.       Тот, что с мечами, взглянув на Сурьевича, задал прямой вопрос:       — Слышь, мужик, короче так: ты нам даешь полный расклад, что тут за хрень случилась, куда девался Флейтист, почему не зовёт нас на бой его флейта, а зовёт какой-то расстроенный фагот, на который наступил опившийся сомы слон. Отвечай — а уж мы чисто по-пацански решим, что с тобой делать.       — Да, да! — вмешался браток с топорами. — И пускай растолкует про Синюю Мостовую. Сдаётся мне, братцы, что этот броненосец нашего Флейтиста в асфальт закатал… Ну, не может быть в Двараке столько ляпис-лазури… во всей Бхарате столько нет в пересчете на рупии, которых ещё нет! Не было у Флейтиста таких бабок. Он и дань-то нам через раз отстёгивал! А теперь кого мы разводить будем? Что мы нашей мамочке скажем? А Дрёпочке? Они нас самих в асфальт закатают, если пустые вернемся!       — А ты не лыбься! — мечник в Няшу пальцем ткнул. — За Флейтиста ответишь! Тут тебе не лохи какие — мы всю Бхарату вот так держим! Слыхал про Индрапрастху-малину? А про Дрёпу-паханшу? Она таких, как ты… враз женит на себе — охнуть не успеешь! А на ложе брачном так измахратит — полгода не ворохнёшься… Не хочешь этого — гони дань! Нам уже треть Бхараты башляет… как подумают про Дрёпину любовь — последнее отдадут.       — Это уже серьёзная предъява, — сказал Няша. — Не на того напали: братва моя не поймёт, коли вам башлять стану. А супротив адхармы встать — то мне сами боги велят! Не бывать такому в Бхарате, чтоб честной народ Дрёпы боялся! Ибо она раз-врат-ни-ца!!!       «О-ой…», — пронеслось где-то в воздухе далёким вздохом. И это была уже не Синяя Мостовая. Как бы в Индрапрастхе-малине не образовалась изящная такая красная дорожка, да по ступенечкам…       — Да он совсем рамсы попутал! — взревел Бхима. — Щас я его расплющу прямо на этой синьке!       — Неееееет! — орнула Мостовая, и вдруг… свернулась в гигантский рулон и откатилась подальше с криком:       — Мочите его!       Теперь ничто не разделяло Няшу и братьев Пандавушек.       — Ну, что, адхармики! Кто первый? — расправил плечи Сын Солнца.       — Ну, ты попа-а-ал! — взревели разом все пятеро.       Вот тут-то всё и началось. Вооруженный мечами воин прыгнул на Сурьевича. Клинки сверкали, рассекая воздух, но, достигнув цели, лишь скользили, искря, по золотой кирасе. А Няша, перехватив обе руки врага, вывернул их так, что клинки опустились вниз и вонзились в землю. Затем отпрыгнул — и с вертушки отправил меченосца в нокаут.       — Один есть! Кто следующий?       Пандавушка с топорами бросился вперёд, нанося удары сверху и снизу, а капитан Дхарма намеренно подставлял бронированный торс. Затем, поймав момент между взмахами, нанёс резкий прямой удар в грудь соперника. Противник, отлетев локтей на десять, впечатался в стену — и сполз вниз.       — Второй готов!       Теперь в дело вступил плюгавый мастер копья. Работал он весьма виртуозно, и если бы не кундал-гиперболоиды, хлеставшие воздух от взмахов кудрявой головы — что твой норовистый конь! — и оставлявшие тонкие розовые шрамы на руках, держащих копьё, — не управиться бы Няше голыми руками против такого бойца. Однако на очередном выпаде вертлявого копейщика прямой удар по кирасе Сурьевича расплющил ему наконечник. Теперь это копье годилось разве что как боевой шест. Но плюгавому не знаком был стиль боевых искусств Шао-Линя, да и ручки жгло, как от крапивы. И Няша, воспользовавшись его замешательством, применил приём «ножницы» — и качественно уложил противника в песок.       — Кури бамбук — от нервов полезно, — вымолвил он назидательно — и снова встал в боевую стойку.       Но тут же пригнулся, затем подпрыгнул — ибо булава великана Бхимы свистела, как ветер… но удары обрушивались больше на землю. Гигант изменил тактику — Сурьевичу пришлось туго. Он едва успевал перепрыгивать трещины в земле — и даже головой махать не мог, чтобы не потерять равновесие. Серьги бестолково качались, лучи бегали по стенам, выписывая будто бы даже осмысленные фразы… Что? «Против лома нет приема! Окромя… другого лома!»       Что такое лом, Няша не знал. Но по-своему поняв мудрый совет кундал, он схватил из-под ног каменюгу подахрмичнее, сиречь покрупнее — и швырнул её в Бхиму.       — Уррррою гада! — как раз самозабвенно ревел тот, нацелясь смертельным ударом.       Но в булаву ударил другой лом — по виду камень, но от этого смысл мудрого изречения не изменился. И когда от того булава оказалась на отлёте — почти за плечом Бхимы — капитан Сурьевич обрушил серию ударов ногами по закинутым вверх запястьям противника. Пальцы Бхимы разжались, ладони обмякли, булава выпала из рук — а остальное было делом техники. Подхватив булаву, Няша для верности слегка приложился ею к башке бывшего хозяина, дабы не убить, но чтобы понял, а то до таких не сразу доходит, — и Бхима рухнул на песок. «Итак, четверо в отключке. Кто ещё?»       — Стой! — раздался уверенный голос.       Тяжело дыша, Няша выпрямился, и первое, что он понял: момент упущен. На безопасном расстоянии от него стоял Серебряная Башка, сжимая в руках натянутый лук Гандиву с огромной стрелой. Достать его в прыжке ногой было нереально.       — Влип ты, супермен, по самое знай наших, — ухмыльнулся лучник. — И броня твоя теперь тебе ни к чему. Я Арджуна, обладающий знаниями обо всех боевых мантрах. Одна моя стрела заморозит тебя так, что Снежной Королеве не снилось. Ты великий воин, но ты не наш. Нет тебе места на нашем празднике жизни!       А между тем поверженные Пандавушки начали приходить в себя.       — Будь проклят тот день и час, когда я встретил столько адхармиков на один квадратный прыг! — воскликнул капитан Дхарма. — Ну, стреляй, отморозок! Твоя взяла! Все равно вы — ад-хар-ми-ки! И Дрёпочка ваша — блудница падшая!!! Пр-р-роститутка!       Пандавушкам бы ничего — их защищала дхарма саньясистая плюгавого старшего брата, — да принакрыло их тяжёлыми стонами из ниоткуда — будто лавиной… А хуже всего пришлось Флейтисту в образе Синего Ковра. Опять его стало корёжить, и в конечном итоге рулон раскатился в длину и, подхватив всех пятерых слабо брыкающихся братьев, вновь скрутился крепко и… таки поднялся в воздух!       И улетел в дали дальние, подобно ковру-самолёту. Вполне возможно, что тут не обошлось без Вайю — могучего бога ветров. Хотя какая разница… Тут важно другое, а именно то, что Няша свет Сурьевич оставил боевую арену за собой, а значит, и лавры победы, которые ещё не придумали, — все ему. И, словно в подтверждение тому, раздались многочисленные аплодисменты — проспавшиеся пираты выбрались из кабака и теперь стояли, втыкая, на площади. И хлопая вразнобой, и стуча копьями в землю, и кривыми пиратскими ножами о стены.       — Ну, хватит уже! — возгласил капитан. — И так уши болят… вам бы боевые серёжки! Хочу тишины и… принесите вина!       — Что-о-о-о-о? — бродяги остолбенели. Впервые капитан Дхарма пожелал выпить…       — Ну, чего уставились? Или со слухом плохо? Чашу вина мне и тарелку ладду! Жрать охота после всего-то. Ах, да, ребята, вы же всё продрыхли, задери вас ракшас! Впрочем, оно и к лучшему! Меньше адхармы видели… А вино — то дхарма! Я сказал! А кто супротив встанет — тем Магомета-аватару боги пошлют — тогда узнают!       Осушив добрую чашу рубинового, капитан в два счета уметелил блюдо ладду, а затем блаженно растянулся на тёплом песке.       — Эх, ёжики пушистые… Хорошо иной раз бывает дхарму нарушить, прилично только, вот как сейчас… Но не более того. Эй, ребята! Дело уже к ночи. Вам рекомендую провентилировать мозги на свежем воздухе, а завтра на рассвете загрузимся добычей — и курсом в открытый океан! — пока не нагрянули какие-нибудь очередные адхармики!       — Оойй! — свистнуло где-то в небесах.       Синяя Ковровая Дорожка, трансформировавшаяся в кривобокое подобие ковра-самолета с цепкими бортами, неслась над морскими просторами. Четверо Пандавушек, пребывая в некоем трансе, смиренно сидели, сложив руки на коленях и тихо бхутыхаясь по поводу постигшей их неудачи.       А Серебряная Башка всё не унимался. Тучи стрел неслись в сторону опустевшей Двараки! Незадачливый лучник всё ещё надеялся хоть как-то достать врага, который опустил их, великих героев, ниже Марианской впадины, которую ещё не открыли. Однако было уже чересчур далеко — и все стрелы, пущенные из Гандивы, позорно падали в океан.       Несметные полчища морских дев, с рыбьими хвостами, с черепашьим лапами вместо ног, а то вообще кистепёрые по самую голову — вынырнули на поверхность — и ловили летевшие с неба серебряные стрелы, и воспевали дифирамбы любви и страсти великому воину по имени Арджуна Серебряная Башка, и уже составляли очередь, кто за кем пойдёт за него замуж… А тот, одержимый гневом, слал проклятия в адрес Няши со всей его морской братвой, обещая достать их всех если не в этой, то в следующей жизни…       Но через время гнев начал угасать. Бескрайняя поверхность спокойного океана навевала Пандавушкам мрачные мысли. Им предстоял ещё долгий, очень долгий путь — неведомо куда…       ***       А в это время по водной глади мчался на всех парусах корабль. Сотни, а может, и тысячи морских йоджан предстояло проплыть Сурьевичу и его бродягам. Их теперешней целью был поиск новых, неизведанных земель, если, конечно, таковые имелись. И чтобы там не было адхармиков… а это уже сложнее.       А боги негодовали! Ямарадж (он же Дхарма Саньясистая), Вайю, Индра и Ашвины не желали мириться с тем, что их божественных сыновей: Юдхиштхиру, Бхиму, Арджуну и Накулу с Сахадевой — расписал под хохлому, которую если и изобрели уже, то много севернее по карте, какой-то невнятный чел, да ещё и низшей касты. И сейчас этот чел безнаказанно бороздит просторы Мирового Океана, даже богов не поблагодарив, а их несчастные детки адхармично летят по воздуху, и, наверно, уже пересекли меридиан Гринвич, ещё не отмеченный на глобусе, от которого изобрели пока только половину, да и ту плоскую, с подставкой из трех слов и черепахи.       И больше всего могучих богов злило то, что главным виновником всего произошедшего был Кришна Флейтист. Мог ведь, зараза, приструнить корсара-наглеца, — так нет же, стушевался, слабак, а понтов было выше Кайласа! На самих богов чакрой махал! А теперь…       Но, с какой стороны ни посмотри, а Синий Ковёр — единственную ныне опору хрупкой жизни потрёпанных дэвапутриков — трогать было нельзя. А вот наглого морехода, грозу океанов, следовало наказать. Так, на всякий случай. Чтоб знал, где раки зимуют, а также омары с лобстерами.       Вот он, лёгок на помине. Чешет водную гладь, и всё ему до фени.       Вайю, повелитель ветров, решил задать трёпку и Няше, и его морячкам. Для начала он освежил попутный ветерок — раздул паруса по самое не могу. Опосля организовал резкий штиль. Паруса обвисли, корабль лёг в дрейф. Однако тишина была недолгой. Ветер вдруг задул вкруговую — стихия подхватила корабль и завертела его вокруг собственной оси, и с каждой секундой круг вращения всё нарастал. С командой стали твориться ужасные вещи — «морская болезнь» показалась бы детской забавой. Несчастные морские бродяги катались по палубе туда-сюда, вертелись вокруг собственных голов и пятых точек, матерясь, как погонщики ослов. А Сурьевич висел на руле, который в те поры лишь смутно напоминал привычный штурвал — скорее, что-то похожее на плуг — и этим плугом, дёргая его влево-вправо, на- и от себя, пытался хоть как-то выровнять судно, — но всё было тщетно.       Вдруг всё резко прекратилось. Шатаясь, как пьяные, побитые об доски моряки с трудом перемещались по палубе, однако едва успели перевести дух… как вновь началась катавасия похлеще прежней! На сей раз вращение пошло в противоположную сторону.       — Капитан! — орали разбойники. — Все уже наизнанку! Да это портал!!!       — Карту мне! — крикнул Сурьевич, но сие оказалось нереально.       Корабль вертелся, как волчок, а тут ещё на небе засверкали молнии. Раздались громовые раскаты — это подключился сам Громовержец Индра. Ветер стих — замест него бухнул ливень.       Первым делом не растерявшийся Няша и его люди выкатили пустые бочки — всё ж таки пресная вода! Индра офонарел от такой наглости — и наподдал. И Вайю вложился в дело с новой силой. И даже добрые Ашвины, не владея стихиями, подмогли как могли — забликовали своими коронами звёзды, чтобы совсем сбить с толку моряков. И только Ямарадж сидел тихо и ждал — готовясь принимать первых своих гостей с этого корабля.       Но помирать никто не собирался. Сутки, целые сутки команда боролась со стихией — и выстояла! Злые боги угомонились — и в свои права вступил Сурьядэв. А уж он-то и без всяких татушек-солнышек на чьём-то лбу помнил, перед кем держать ответ его божественной совести… и кому надо ненавязчиво — чтобы не догадался, умник, — помогать.       Небо было безоблачным, сияло солнце. Однако, поглядев на него, капитан Дхарма понял, что их занесло бхут-те куда. Солнце, вроде, то же, только встаёт как-то странно — и не спереди, и не сзади, а с кривого боку. Точнее, как бы сказали моряки десятком-двумя веков позже, светит в крутой бейдевинд. Туда же дул и вполне ходкий ветер.       — Наги-разнаги, мы что, и правда, прошли портал, или как? — воззвал капитан и произнёс такую мантру: — Ракшаса нам в корму, пишача в дышло! — после чего полегчало. — Ладно, определимся — карта под рукой. Хоть и мокрая, зараза, но что-то ещё видно…       И по полурасплывшейся карте, и по солнцу выяснилось, что наших бродяг занесло дальше некуда. И небеса, и водная гладь казались какими-то чужими. Морские разбойники, стоя на палубе, недоумённо переглядывались, а Няша скрёб трехдневную щетину на подбородке и думал: «Во попали-то! Ладно, бхут с ним. Либо по ветру, либо по течению…»       Вскоре корабль заскользил по воде всё увереннее и увереннее. А через сутки раздался вопль:       — Земля-а-а!       И все рванули на палубу. Прямо по курсу растянулись во весь горизонт береговые очертания — это был даже не остров, а куда более крупное образование.       Одна была мысль у всех: сойти на берег, наглотаться пресной воды, разбить лагерь в тени пальм да хотя бы недельку отдохнуть от скитаний и передряг. Потребовалось немало времени, чтобы найти удобную бухту для стоянки.       Наконец-то встали на якорь и произвели высадку. Вот на берег вышли гости…       Песчанно-галечная широченная полоса. Никаких тебе привычных пальм, бананов или манго. Кусты… не рудракша родная, а какая-то колючая причудливая мутотень стелилась по земле. Там и сям ползали большие черепахи незнакомого вида, а в воздухе парили диковинные, невиданные птицы. Место было совершенно дикое, но для лагеря вполне подходящее. Только ничто не укрывало от солнца — ни деревца… Лишь птичьи крики нарушали тишину.       — Не разбредаться! — предупредил команду капитан. — Мы не в Бхарате! Вода и деревьев сень всем нужна — будем искать их вместе. А пока отдохнём и на солнушке — чай не прынцессы! Ты, ты, ты и ты! Рассредоточиться по кругу! Луки держать наготове! Остальным — не бухать! Возможны сюрпризы… Я прошвырнусь на разведку… Никто со мной не идёт! — и медленно, задумчиво крадучись, отдалился от лагеря. — Тут есть вообще вода? И где деревья? Это не по дхарме! Не с чего даже банановый лист сорвать — башку прикрыть… и бананы бы не помешали!       И тут его внимание привлекли шесть причудливых наростов, похожих на многолапые башни, что высились на песке. Внешняя их конфигурация была, мягко говоря, адхармичной. Ибо эти их лапы, нагло торчащие вверх, как свечи… Сверху донизу эти, если можно так сказать, растения были утыканы длинными острыми шипами в окружении пушистых колючечек помельче. Одна особенность бросилась отважному исследователю в глаза: пять колючих гигантов имели, как и положено в природе, тёмно-зелёный цвет, чем точно вносили себя в систематику растений… а вот шестой, самый разлапистый и адхармоватый, пребывал, что весьма подозрительно, в дивном колере нежно-небесного оттенка с шипами, отдающими в туче-грозовую синеву. Даже с фиолетовым кое-где отливом.       Именно к нему — этому угрожающе расколючившемуся монстру — бесстрашно приблизился капитан Дхарма на весьма критическое расстояние.       — Ёжики пушистые, сдаётся мне, где-то мы с вами встречались!       Какое-то время он созерцал прямой колючий ствол, увенчанный шаром, что короной. Из шара торчало подозрительно близкое сердцу перо — вот только не павлина, а незнакомой птицы, отдающее в рыжину. Но расположение пера было точь-в-точь…       Вдруг чуткий слух капитана уловил некое бульканье, исходящее из недр синего гиганта.       — Оба-на! — пробормотал Сурьевич. — Похоже на некий накопитель и хранитель воды… А остальные?       Капитан прошёлся вдоль шеренги многолапов, прислушиваясь к каждому наросту… Так и есть! Каждый на близком расстоянии издавал бульканье!       Сомнений не было. Это живые резервуары с водой! А поскольку других источников поблизости не было, Сурьевич распорядился прикатить шесть пустых бочек и подать чашу для снятия пробы.       Вскоре ёмкости были расставлены. Няша вновь прошёлся вдоль шеренги, сделав шесть надрезов на колючих стволах. Послышалось журчание. С виду прозрачная жидкость, лившаяся в бочки, и впрямь напоминала воду, а вот запах… Доселе неизвестный, подозрительно душистый, щекотал ноздри, распространяясь вокруг и усиливаясь с каждой секундой.       «Странная вода, — думал Няша, — а вдруг она и не вода вовсе? Отведать, что ли? Капитан я или где?».       Сурьевич подставил чашу под струю. Набрав немного, поднёс ко рту. «Странный всё-таки запах… Э-эх! Где наша не пропадала!». Стоявшие поблизости морские волки с волнением наблюдали за происходящим. Сурьевич собрался с духом и сделал глоток… Лицо капитана приобрело такое выражение, как будто он слопал целиком зелёный лайм, да ещё и без сахара.       — Тьфу! Кха-кха! Тьфу!       Отцепив от пояса флягу, Няша основательно к ней приложился, дабы прополоскать горло привычным официально дхармированным рубиновеньким. Впервые он испытал неведомые доселе ощущения. Огонь! Жидкий прозрачный огонь! Как такое возможно? Огонь, который выглядит как вода! Жжение в груди капитана вскоре сменилось приятным теплом, но рисковать не следовало.       — Не вздумайте пить! Адхарма!!! Здесь произрастают большие колючие адхармики! Спалю нафиг! Принести факелы!       — Ой! Ай! Не надо! Только не факелы! — раздались утробные возгласы — такими знакомыми голосами… Особенно визглив и варнякуч был глас синеватого нароста.       — Ракшасов хвост, где бы мы ещё встретились! — сразу узнал шестёрку своих давешних конкурэнтов Сурьевич. — Решили заховаться на Терра-Инкогните? Думали, мы вас не найдём? Извольте принять нормальный вид, пока я добрый. Что за гадость вы впитали в себя? Чрез века потомки наши скажут: «Горбатого могила исправит» — так это про вас!       Наросты исчезли. Теперь на их месте стояли смущённые братья Пандавушки и окончательно оконфузившийся Кришна Флейтист. Прозорливость капитана Дхармы была доказана в очередной раз.       — Запоминайте раз и навсегда! — объявил он. — Можно убежать из Бхараты. Можно убежать от самих себя. А вот от меня не убежит никто. Всем ясно? Будем делать из вас настоящих дхармиков. И неча смотреть на меня, как Амба на Бхишму. Шансы у всех были равные. Но проиграли-то вы. Если врага нельзя одолеть, к нему нужно присоединиться. Вот и присоединяйтесь ко мне. Вдали от родной земли надо держаться вместе. Вот где настоящая дхарма! А противоположный термин мы исключим из нашего лексикона. Чтоб никого из вас более не корёжило.       — Не бывать этому! — хором откликнулись все шестеро. — Мы полубоги! («Я так ваще бог!» — отдельно взвизгнул Кришна). Ишачить на какого-то морского прохвоста… Да это хуже любой аскезы!       — Будете ишачить! Я сказал! Будет вам аскеза! Да ещё какая: вы станете частью моего корабля. А что! Синие паруса, а под ними четыре бортовых пушки и одна кормовая, крупнокалиберная. Правда, такую ещё не изобрели, но пусть будет. Чтобы все боялись.       — Выкуси! — взвыл Кришна. — Флейта, дуди!       Флейта взмыла вверх, сплясала там танец пенджабских мальчиков, втянула в себя воздух, раздувшись с одного конца, как шея кобры, — и вознамерилась дуднуть.       Но капитан Дхарма успел раньше.       — Ад-х-хармики!!! — пальнул он, взмахнув пойманной молодецкой рукою флейтой, как волшебной палочкой.       Все шестеро тут же исчезли. Зато корабль преобразился. Вместо потрёпанных бурей белых парусов на мачтах раскрылись новенькие — ярко-синие, с левого и правого борта стояло по две симпатичных пушечки, а на корме красовалась самая большая — с жерлом, в которое запросто можно было бы засунуть голову.       — Вот вам и аскеза, братья-адхармики… — и, повернувшись к своим разбойничкам, капитан скомандовал:       — Парни, за дело! Бочки с огненной водой запечатать наглухо и зарыть в песок от греха подальше. Просмолите снаружи, чтобы не прогнили. На каждой напишите маркировку: С2Н5(ОН). А что это такое, вам знать не положено — вы дхармики. А грех, который я взял на себя, снимая пробу, мне в следующих жизнях аукнется — когда я это изобрету и расшифрую людям на пользу. А пока пользы тому не знаю, адхарма сие! И не смотрите, что ОН — не он это, а оно. Самое что ни на есть.       ***       А тем временем солнце постепенно опускалось за горизонт — не там, где ему по дхарме положено, а с кривого боку, или, как позже скажут, под градусом. Широты. Или долготы. Или всего сразу. Няша свет Сурьевич приказал всем без исключения отдыхать на берегу в палатках, а сам остался на судне, дабы нести ночную вахту, а заодно и проверить в действии новые прибамбасы.       «Здесь порядок, — подумал отважный капитан, окинув орлиным взором Синие Паруса. — А вот как поведут себя пушки-Пандавушки? Проверим-ка эту, серебряную».       Хорошо примерившись, капитан вдарил дубиной по казённой части — и тут же раздались многочисленные щелчки и свист. Серебряная пушка с бешеной скоростью выпускала тучи стрел! Сам Леголас из Лихолесья, которого ещё не изобрели, позавидовал бы такой скорострельности. «Годится», — подумал Няша и подошёл ко второй пушке по правому борту.       Последовал удар дубиной по казённой части и команда: «Пли!» — и целый ворох ярких огоньков вылетел из дула, будто внутри его торчало зеркало и вращалось, что твой калейдоскоп. Огни рассеялись по побережью. Сурьевич даже глаза зажмурил. Ослепляющий эффект! Хорошо! Тоже сгодится.       Третья пушка-Пандавушка повергла капитана в шок. После удара дубиной она стала громко слать всевозможные пророчества и прогнозы на будущее. Вещала она и про погоду, и про то, у кого какая карма, кто кем переродится и в какую югу! На перечислении самых скверных качеств Овнов и Козерогов (которых ещё так не обозвали), пушка поперхнулась, прокашлялась, выплюнула «Не ходите, дети, в Бхарату гулять!», и на «Век победы не видать, как своих у-у-у-у-у…» — захлебнулась. С чувством выполненного долга. «Обхутеть…», — не выдержал Няша, и тут же на всякий случай забил в жерло пробку.       Следующее открытие оказалось ещё похлеще. Вторая по левому борту пушка, получив команду «Пли!», стала рубить правду-матку направо и налево. Про всех и про всё. Да такую саньясистую! Узнав, кто и в каких камафигурациях любил мать бога Индры, да что делал Бхишма до революции, да какие принцы и принцессы Бхараты тайно поддерживают ЛГБТ, на попытке пушки сообщить самому Сурьевичу, что его прадед в детстве был еврей, капитан и её ствол заткнул пробкой и крепко обвязал дерюгой.       Прошло какое-то время, прежде чем Няша перевёл дух. «Сто три нага и ракшас! — думал он. — Если и кормовая Пандавушка будет гнать бхута в том же духе, придётся мне завтра всю эту хрень снять с судна и отправить на перевоспитание. Или зарыть на берегу — для будущих археологов? Пусть репу почешут… Хотя, стоп! Все эти штучки-дрючки можно обратить себе на пользу и врагам во вред. Со стрелами и огоньками всё и так ясно. А вот пророчества и правду-матку можно применить как средство подавления и разложения морального духа противника. Главное, чтобы своих аморально не задело… Ну, мои-то уши кундалы прикроют, а ребята? Впрочем, парни мои — дхармики, чистые души, они и слов таких не знают, а потому не поймут. Им сие что Сурьи роса… А враги-адхармики от таких нервно-паралитических словей — полягут в дрейф! А Паруса Синие… потерпят, им полезно. Всё! Замётано! Проверяем пятую!»       Последовал удар по казённой части кормовой пушенции — внутри раздался гул, и из жерла вылетел предмет цилиндрической формы с закруглённой верхушкой, и, оставляя огненный след, с воем полетел аж за горизонт. Няша только успел разглядеть, что на боку загадочного снаряда красовалась надпись «Булава-47». Не может сказитель не сделать здесь лирического отступления о том, что спустя много веков учёные напишут, что в те стародавние времена вот как-то были у жителей Древней Индии баллистические ракеты, в частности, класса «Булава» — а вовсе это не палица никакая была в руках могучих, тут Веды что-то мутят, зубы заговаривают… Не могла палица, даже Бхимья, сразу сто голов сносить!       Но на самом деле ракету ещё не изобрели. И летела она красиво и дальнобойно.       «Ни бхута себе! — обрадовался Няша. — С такой штукой можно бросить вызов кому угодно! А ещё лучше — лететь на ней по небу, сидя верхом! Вот это я и опробую в действии! Полёт над Неизведанной Землёй… — размечтался он. — Сделаю ночную разведку!»       А в это время опять раздался гул, уже по нарастающей. Вылетевшая из пушки «Булава» прилетела назад и спряталась в жерло, как ни в чём не бывало.       — А теперь прогуляемся вместе!       Удар по казённой части, затем — пробежка по стволу, прыжок, доли секунды… и капитан Дхарма полетел над просторами Терра-Инкогниты, издав победный клич.       Но, как всегда, первый ладду вышел комом. Пролетев над песчаным брегом, Няша увидел лес, и, вмазавшись в густую листву, не удержался на летающей булаве — и ахнул вниз с мыслью, что теперь ему костей не собрать даже при кирасе. Но удара не последовало. Капитан Сурьевич угодил на кучу соломы на полянке — явное творение рук человеческих. И, довольный тем, что «родился в рубашке», осушил до дна флягу дхармированного вина, дабы снять стресс. И решил до рассвета вздремнуть — оставалось уже не так много времени.       …С первыми лучами солнца лагерь морских разбойников пришёл в движение. Совершали утренний моцион, готовили завтрак, медитировали, славя дхарму, — и ждали сигнала с корабля. А сигнала не было. Мало-помалу в лагере повисла тревожная тишина. Где капитан, если не на судне? Послали разведчика — тот облазил весь корабль от киля до клотика, даром что слов таких не знал. Сурьевича нигде не было. Обшарили весь берег в радиусе йоджаны. Никаких следов.       …Няша же, продрамши свои распрекрасные очи, первым делом услышал вокруг себя приглушённые голоса. На почтительном расстоянии от места его ночлега собрались диковинного вида люди. Кожа их отливала медно-красным цветом. Явно не арии, но и не дравиды. У всех прямые, длинные чёрные волосы, перетянутые лентами, украшенными орнаментом. Обшитые бахромой кожаные штаны и рубахи. На головах у всех красовались перья.       В глазах у неожиданных гостей читалось удивление и подозрение. Сурьевич осмотрелся. Враждебных действий никто не предпринимал. «Вот вам и местные аборигены, — догадался капитан. — Хошь не хошь, а законтачить надо. А то не поймут… Интересно, кто тут главный?»       И, словно отвечая его мыслям, из толпы вышел высокий чел почтенных лет. Длинные волосы его были седыми, как вершина Кайласа. Голову старца украшало роскошное обрамление из перьев, висевшее сзади чуть ли не до земли. В руке он держал длинный резной посох, изображающий сверху донизу жуткие лица каких-то неведомых то ли богов, то ли демонов. «Местный брахман? Держится с достоинством. Только бы не оказался очередным адхармиком…»       Высокий старик сдвинул брови и, указав на Сурьевича посохом, прокричал:       — Небоприлетатль? Мореприплыватль? Сушаприбегатль?       «Это что, такое приветствие? — удивился Няша. — Или вызов? Ладно, для начала пора и мне поздороваться».       Встав во весь рост и отряхнувшись, капитан сложил перед собой руки в дхармичнейшем намасте. Жест такой понимался дхармиками всего мира, даже самых диких оного закоулков.       — Моё почтение! — спокойно произнёс Сурьевич, после чего, скинув рубаху, развёл руки в стороны. Это означало, что намерения незваного гостя чисты и благородны.       Затем сконцентрировался. На теле проступил блеск золотой кирасы с выгравированным на ней символом Солнца.       Старика и всех собравшихся охватил благоговейный ужас. Краснокожие аборигены наперебой что-то шептали друг другу. Старик подошёл к капитану и протянул руку к золотой кирасе, затем многозначительно указал этой же рукой на восходящее солнце. Потом, сосредоточив внимание соплеменников, жрец повторил тот же жест — уже для них. Все как один рухнули на колени, склонив головы.       «Во бхут! Только этого не хватало! — подумал Няша. — Нет, ребята. Мы так не договаривались». Осваивая язык жестов и по ходу импровизируя, капитан попросил жреца прекратить ритуал поклонения — и таки добился своего. По команде старика все встали с колен и благостно уставились на гостя.       «Пора раскрыть карты, но как? Язык непонятен, писать бесполезно… а что, если… О! Идея! Рассказ в картинках! Комикс!»       Срезав молодой бамбук, Сурьевич соорудил себе короткую остроконечную палку и принялся рисовать на песке. Жрец бегал вокруг да около, восхищённо качая седой головой. Языком жестов Няша объяснял непонятные детали картин, количество которых неуклонно росло. До захода солнца изгалялся капитан Дхарма в искусстве и технике рисунка на песке. Его повествование заняло несколько сот квадратных прыгов, вытянувшись из леса обратно на пляж, и очень утомило рассказчика. Однако наиболее продвинутые краснокожие, в том числе старик, то ли жрец, то ли вождь, уразумели его трудную и героическую судьбу.       …А в это время морские волки в отчаянии готовы были рвать волосы на пятых точках. Исчезновение капитана ставило под удар все надежды и реальные планы. Где искать? Куда идти? Никто не имел понятия.       В двух йоджанах от берега пролегала возвышенность, точнее, это была невысокая гора. И у пиратов родилась мысль: дойти до горы, взобраться на вершину. Это давало им хоть какие-то шансы получше осмотреться на местности и найти зацепку для дальнейшего поиска.       Марш-бросок с подъёмом вымотал бродяг, но, добравшись до вершины, никто и не думал отдыхать. Все рассредоточились и стали пристально всматриваться в горизонт по всей окружности. Непрерывное наблюдение не менее утомительно, чем долгий переход. Однако в юго-западном направлении ближе к вечеру на горизонте была замечена струйка дыма. Сомнений не было: где-то далеко горел большой костёр. Где костёр — там и люди. А какие тут люди? — сам капитан и сигналит, бхут его куда занёс!       Окрылённые надеждой странники моря рванули вниз и гуськом двинулись в заданном направлении. Приближалась ночь. До рассвета решили сделать привал, а с первыми лучами солнца поиск возобновить с удвоенной энергией.       ***       …Костёр Совета постепенно разгорался. С полдюжины старейшин, украшенных длинными, высоко торчащими перьями, сидели на почётных местах. Остальные члены племени — чуть поодаль, почтительно взирая на них. Из рук в руки переходил диковинный предмет. Это была длинная изящная трубка с изогнутым утолщённым концом, из которого вился забористый дымок. Каждый из сидящих подносил трубку ко рту, прикладывался к тонкому её концу, делал вдох — и передавал соседу.       Хоть и не сразу, но до гостя дошло, что это какая-то невиданная в Бхарате версия курильницы для ароматов. «У нас такие просто в домах стоят, во дворцах и храмах… Большие и маленькие… Палочки и колбочки, то есть, флакончики с драгоценным маслом и фитильком… ну, и кусочки благовоний просто поджигают — и боги это обоняют, и люди, все нюхают, и стар и млад. Но чтобы в рот брать!.. Уж не адхарма ли?» — подозрительно покосился Няша на вождей, внимательно созерцая их странный ритуал.       Как вдруг один из старейшин и ему протянул ещё не продхармированную курильницу. Капитан Дхарма машинально принял её в руки. Что бы это значило?       Старый вождь поднялся со своего места и, глядя гостю в глаза, многозначительно произнес:       — Трубкамиравыкуритль! Топорвойнызарытль! Твоямомояпониматль! Моятвояуважатль! — и воздел вверх палец, чтобы все видели, как важны его слова. А потом ещё посохом по земле ахнул, подняв столб пыли.       И жестом показал Няше, что надо делать с курильницей.       Снова мысленно благословив сам себя на пробный эксперимент во имя дхармы, тот зажал губами тонкий конец предмета и сделал глубокий вдоооох… Сильно закашлявшись и ощутив нехилое жжение в груди, решил было уже, что адхарма сие опасная, а потому надо об колено сломать и навеки запретить!!!.. но вдруг!.. окатило разум его некое чувство, похожее на прозрение… прямо самадхи или там мокши какая… И всё то, что балабонило тихонько племя меж собой — вдруг стало ему понятно, будто на родной его сердцу санскритской мове глаголили они… Он даже тут же узнал кое-что новое о себе… но предпочел пока морду за это не бить. Главное — контакт с туземцами стал возможен!       «Во попёрло! — обрадовался мудрый капитан. — Неужто и впрямь будем разговоры разговаривать? Магия, разрушающая языковой барьер! Это — точно дхарма!       Более того: теперь все присутствующие виделись ему, что называется, в доску своими.       — Братцы, чьи вы будете? Кто вас в бой ведёт? — задал он давно мучивший его неуёмный разум вопрос вождю, передавая тому обратно магическую трубку.       — Слушай меня, великий воин, покоривший бескрайние воды! — степенно сказал тот. — Племя наше тогда появилось, когда ещё в стремительных водах реки Са-Ра-Сва-Ти, что значит На Безрыбье И Лягушка Лосось, карась не дремал. И с тех давних времён Великой Охоты и Буйных Трав звались мы ангатль. Что означает… впрочем, так мы зовёмся только на Костре Совета Племён да в официальных вампумах, а меж собой, так сказать, в вигвамной обстановке, мы просто анги. А я — Великий Анга! — вождь гордо ударил себя в грудь. — А входим мы в Совет Пяти Племён — с нами там ещё кауа-рава, айо-дава, панчатль и маа-дрянь. Эти плохие — мы с ними не дружим. Попросишь у них сувираку — ни за что не дадут. Скво свою дадут, дочь дадут, внучку, не прожившую и десяти зим, дадут — сувираку нет! Но на Совете приходится терпеть: не любим мы испокон зим чётные числа — они наш знаменитый Календарь портят.       — А каких-нибудь паа-ндава у вас тут случайно нет? — спросил Няша, смутно чувствуя, что где-то как-то уже вот так же было… не зря дхармичные свитки пишут: наш мир — всего лишь отражение… кажется, самого себя, надо перечитать, уточнить…       — Нет, эти в Африке, — ответствовал вождь. — Но их ещё не открыли.       — А мы где?       — Не знаем. Нас тоже ещё не открыли! — гордо заявил Великий Анга.       — Так давайте я вас открою! — воскликнул было отважный исследователь, но вождь степенно осадил его отработанным жестом морщинистой руки.       — Ты нам богами для другого подкинут. Свершилось то, во что мы не верили. Единственная дочь моя, прекрасная Вришассотль, что означает Белая Птица, Клюющая Мозг Серого Медведя, доняла нас всех до печёнок предсказанием одним — о плавучем острове с синими крыльями и о белокожем воине, чьё тело сокрыто под Золотой Кирасой с ликом Солнца посерёд. Какой-то полудикий странствующий шаман — явно маа-дрянин, кто б ещё нам так накозлил?.. — ещё в детстве навешал ей траву на уши, дескать, Золотой Воин под Синими Парусами — это её судьба, её счастье. Все эти годы она проедает плешь мне и моим верным шаманам — где он, и когда явится за нею? А мы почём знаем — Календарь такое не показывает! В то время, как женщины ангатль с утра до ночи занимались общественно полезными делами, Вришассотль отказывалась молоть меж камней маис, и перетирать зубами маниоку, и чистить картошку, и сосать сок из агавы и делать из него пульке — а вместо того эта нерадивая ленивица сбегала к морю и сутками не возвращалась, вперив глаза свои бесстыжие в горизонт. И так уже двенадцать зим… И утратили мы надежду вразумить мою несчастную Вришассотль. А теперь я вижу, что она была права. И полоумный странник был вовсе не маа-дрянин… скорее, айо-дав… Всё в точности совпало насчет Кирасы. А скажи ты мне, Золотой Воин, правда ли ты приплыл на нашу землю под Синими Парусами?       Няше на какой-то миг захотелось сказать, мол, никак нет… но ведь ложь — адхарма есть! А если тебя дхарма ведёт, ей виднее, куда…       — Да, о Великий Анга, — честно ответил он. — Синее не бывает. Отправьте ваших шаманов на освидетельствование, — однако происхождение Синих Парусов решил не уточнять.       Вождь меж тем медлительно и важно продолжал:       — Верю тебе, ибо надоело. Золотой Воин, обласканный стихиями, станет мужем моей дочери. А если откажется!!!.. — брови вождя сдвинулись. — Да пребудет с нами Сила!       На лице Няши отразилась целая гамма чувств. «Либо это магическая трубка снесла мне крышу, либо в моей жизни наступает ответственный момент. Это вам не Двараку грабить… нужно быть начеку. Эх, нет тут моих ребят… Сходить за ними, что ли, а то как-то неудобно, ей-шиву…»       — А не окажет ли мне могущественный вождь честь лицезреть его прекрасную дочь? — любопытство в душе отважного капитана было сильнее всех сомнений. — А то как-то не с руки мне брать кота в мешке…       — Коты на нашей земле не водятся, — уточнил Великий Анга. — Только пумы и ягуары. А в мешках мы держим только маис и картошку. Оставайся здесь. Вришассотль сама придёт к Костру Совета. Ибо уже успела, чует моё сердце, узреть Синие Паруса — значит, явится нас тут донимать: вынь ей да положь… А у нас уже и ответ ей в наличии!       Десятки, если не сотни глаз наблюдали за происходящим. И вдруг толпа ангов разделилась на две части, образовав подобие коридора.       К Костру Совета приближалась дочь вождя. Каждое движение её было преисполнено грации. Стройная гибкая фигура, длинные иссиня-чёрные волосы, украшенные пушистыми пёрышками белой птицы. Миндалевидные карие глаза, медно блестящая кожа, гордая посадка точёной головки. Боевая раскраска по последнему слову местных стилистов. По последней моде мини-шкура, вышитая искусно иголками ежа, раскрашенными соком трав и ягод в семь цветов. Смуглые стройные ножки от ушей, в мокасинах-пирогочках на высоких шпильках из бизоньих костей. А на длинной шее и тонких запястьях — крупные украшения из самого настоящего золота.       Няша остолбенел. Девушка была что надо. В Бхарате он таких экзотических красавиц отродясь не видел… Теперь они стояли друг напротив друга, смотрели оценивающе. Вришассотль заговорила первой:       — Совершенно такой! — ткнула его пальчиком в грудь. — Я знала, что мы встретимся, Воин в Золотой Кирасе. Ты моя судьба, я твоя судьба. Радуйся! Пляши! Или хочешь ты сказать мне слова, о сон моих ночей?       «А вариант удачный… — крутилось меж тем в его голове. — Всем бродягам рано или поздно нужно осесть — почему бы и не здесь? Добрый народ эти ангатль, дхармичный… дочь вождя… вот вырасту большой — сам стану Великим Ангой!»       А надо сказать, что в те поры капитану Дхарме было всего пятнадцать лет. А если не похоже — больно мудр в речах да могуч в плечах, — так то не сказителя вина, а Сурьи-папеньки. Однако расти капитану было куда. А это есть дхарма.       — Я старый солдат, и не знаю слов любви… — начал он галантно. — Как лучше будет: просить у вас руки и сердца, о прекрасная Белая Птица, или предложить их вам? Так или эдак?       — Оба варианта будут верны! — улыбнулась девушка из-под раскраски. — Не стоит убегать от судьбы — всё равно догонит. Свадьбу гулять начнём прямо сегодня — на весь Союз Пяти Племён. Но если маа-дрянь без сувираки придут — мы их выгоним. Доволен ли ты таким раскладом, о ягуар моего сердца?       — Чего уж тут… О да, моя дэви… скво!       На том и порешили. Церемония прошла с помпой. Ещё бы: союз двух рас — белой и красной. Символично, не правда ли?       В разгар веселья к деревне ангов вышла поисковая группа из всех сорока морских разбойников. Обрадовался капитан Сурьевич: и я тут не мокасином щи хлебаю, а над людями вождь! И анги его пущей зауважали. И морячкам понравилось — особенно после очередного раскуривания Трубки Мира, отчего в племя вот просто так, по свойски, с небес спустились боги Пулькевглоткузаливатль и Анеспетьлинесплясатль. Да и красавицами племя не бедно оказалось. Не чета, конечно, элитной Вришассотль, но тоже весьма экзотистые — есть куда глазами утыкнуть. В общем, полная дхарма.       А когда уединился Няша с молодой женой в расшитом вигваме, то сказал:       — Слушай меня, о скво. Что-то имя у тебя длинное, трудновыговуривуемое, особенно после пульке. Достаточно будет Белой Птицы. Стану звать тебя Вришали.       — Твоя воля, о мудрый ворон. Только это значит не Белая Птица, а Клюющая Мозг.       — Ну, тогда… может, Врушали? — озадачился молодой супруг.       — А это значит Клюющая Печёнку. Ты её предпочитаешь, о могучий бизон?       «Как пирогу назовёте, так она и поплывёт», — вспомнил вдруг Няша недавно услышанную от вождя мудрую ангатльскую пословицу.       — Ладно, вернёмся к Серому Медведю… — сказал он, и на этом свои лингвистические эксперименты решил прекратить.       Ибо ему ещё предстояло узнать, что значат на языке ангов его собственные многочисленные имена.       «Дхарма» у ангов означало почти то же, что у ариев. Только звучало чуть иначе, без придыхания, и точное значение имело такое: «не за хвост бизоний». Ну, то есть, не за лодку, не за шкуру, не за мешок картошки, даже не за нитку бус. А всего лишь за одно символическое перо, которое давалось тому, кто оказывал тебе добрую, дхармическую услугу. Это перо дхармой и звалось. И каждому полагалось носить столько перьев, сколько выдержит его дхарма, чтобы всегда была возможность одарить ближних за добрые дела. Свои перья носились на левой части головы, накопленные в дар от других — на правой, дабы не перепутать. Лишь если накопилось более, чем дхарма выдержит, разрешалось переносить на левую сторону — и уже их дарить.       А поскольку дхарма Сына Солнца была выше Попокатепетля, то и связку перьев ему выдали такую, что, развернув её и на кудрявую свою головушку примерив, он понял: придётся изобретать колесо, чтобы хвост от своей дхармы за собой в вагончике возить. Однако его все так зауважали — ещё бы, муж дочери вождя! — и столько добрых услуг ему оказать были готовы, что дхармичный хвост быстро оборвут… ещё заново копить придётся, чтоб не куцым ходить — ему теперь по статусу не полагается. И по дхарме.       А вот звукосочетание, близкое к «Няша», оказалось в этом языке настолько адхармичным, что сказитель не рискует здоровьем его значение здесь привести. Потому на Костре Совета отважный капитан торжественно принял новое имя — Карнатль, что означает Разящее Ухо. Ибо его боевые серьги в деле впечатлили всех ещё больше, чем броня. Однако это для встреч на высшем уровне и дипломатических вампумов, а дома, в вигвамной обстановке, дабы Ухо было мирным, разящий суффикс опускали.       А когда отправился старый вождь в Страну Вечной Охоты, стал могучий бизон и мудрый ворон Карнатль Великим Ангой. Не токмо по праву наследования, но и за подвиги свои и дхарму перистую.       И первым его деянием в этом звании стал Великий Разгром на Совете Пяти Племён адхармичных маа-дрян. Четыре с половиной часа длилась речь Великого Анги, секретари не успевали её в вампумы заплетать, всё сказал он про маа-дрянь, ничего не забыл, про скво их особенно подробно изложил, не употребив при этом ни одного слова не по дхарме.       И смутились маа-дряне, и перевоспитались, и на следующий день принесли ангам торжественно и с поклоном на огромном золотом блюде сувираку. Но Великий Анга был очень занят, и приказал пока снести её на вигвам-склад — потом разберемся. Но за делами дхармическими так о ней и позабыл. Потому, может, разве в вигваме-архиве имелась заплеть о том, что это такое, и не адхарма ли, — да не сохранился он до наших дней.       А Великий Анга на айо-давов переключился. Тоже увиделось ему, что не по дхарме живут — ибо повадились айо-давы на его Синие Паруса пялиться и речи адхармичные да передуды всякие под это дело вести. И решил вождь обратить Паруса и Пушки обратно в Кришну и Пандавушек, выделить им пирогу — и отправить на остров Буян, выдав с собою личный свой баян. Сиречь анекдот просроченный. Однако хоть такая, но культура им нужна.       А уж куда они на той пироге доплывут, и сколь много дхармы обретут за время перевоспитательного пути, о том только боги ведают. Дескатьлипока, Сутьдадело и Такивотль.       ***       А племя ангов жило дхармично, плодилось и размножалось. И радостно доказывало миру, что не правы те учёные адхармики кабинетные, каковые утверждают: мол, не тех людей индейцами назвали. Самых тех! Мол, это Колумб ошибся, думаючи, что в Индию попал. Не ошибся! Именно что в Индию — самую, причем, доподлинную. Ибо имелось за пять тыщ лет до нашей эры первооткрывателей сей земли целых сорок и один здоровых индийских мужиков, а потому генофонда (который тогда ещё не открыли, но он уже вовсю кипел во славу рода человеческого) хватило. На то, чтобы самыми настоящими индейцами весь континент заселить.       Но сами жители материка сего уже об том и не помнили. Не до того им было — дхарму надо было блюсти да картошку сажать. И только на древних вампумах, что немногие дошли до наших дней, сохранилась, хоть и отрывочно, хроника деяний могучего вождя Разящее Ухо, который регулярно — хоть град, хоть самум, хоть тропа войны, хоть бизоний кризис — раз в пять дней приводил из леса голыми руками одоленного серого медведя и привязывал у своего вигвама, — дабы скво его, Белая Птица, точно знала, куда ей клевать.